Время памяти. Шепот богов. Книга первая

Усадив его за стол, я принялась хлопотать вокруг него. Налила ароматного чая, ради гостя достала их старинного буфета карельской березы, доставшегося мне еще от моего деда, баночку духовитого земляничного варенья. Уселась напротив, обхватила двумя руками свою кружку и принялась маленькими глоточками прихлебывать чай, изредка поглядывая на старика. Авдей с серьезным видом приступил к чаепитию, и с серьезным видом принялся обсуждать урожайность ягоды нынешнего года.

– Да… – Протянул он с умным видом, сунув в рот очередную ложку с пахучей земляникой. – Год ныне урожайный. Земляники было – страсть! Мы с Алексей тоже набрали маленько. А самая крупная, да ароматная только вокруг Плакучего и растет. И комара с мошкой там намного меньше, чем в остальном лесу. Мошка-то, так глаза и выбивает, а вокруг озера, словно кто ее повывел, нет почти вовсе…

Я с настороженной улыбкой смотрела на деда. Судя по его лирическому началу, случившееся, из-за чего он примчался ко мне в такую рань, будет касаться именно Плакучего. Интересно, что же там случилось? Но ничего, терпения у меня, хоть лопатой греби. Подождем, пока Авдей чая попьет. Эту его извечную манеру начинать издалека я знала. Иной раз так зайдет из своего «далека», что и понять невозможно, к чему бы это. Наконец старик допил чай, отставил чашку в сторону, и чинно расправив бороду, наконец приступил. Но, опять не сразу, а «издалека».

– Ты на Плакучем-то давно бывала?

Я усмехнулась, но правила игры нарушать не стала. Знала по опыту, пока он не споет всю песню с припевом, толку не будет.

– Да только вот третьего дня была. Проверяла не начали ли созревать семена у кувшинок. Ты же знаешь, они растут только на Плакучем в одном месте. Если срок созревания пропустишь, все, уплывут и ты их уже не соберешь. – Довольно беспечным голосом, вроде как, я не поняла его предисловий, проговорила я, продолжая попивать чаек.

Дед, едва прищурясь, с пониманием закивал головой.

– Да… Знаю. Одолень-траву взять не каждый травник может. Вот бабка твоя это умела, да и тебя научила. Ох и славный она напиток из них варила, бодрящий, крепкий. Получше вашего кофея получалось. – Тут дед сел на своего любимого конька, и стал разглагольствовать. – Чего, скажи на милость, сейчас все на заморское перешли? Ведь наша земля рожает намного лучше и полезнее, что напитки, что витамины там всякие. И ихний бразильский кофей и в подметки не годится напитку из одолень-травы. Не зря ей такое название народ придумал…

Я слушала деда, и тревога все больше сгущалась вокруг нас. Ох, не зря он болтает всякое. Верный признак, не хочет к основному вопросу, с каким пришел ко мне, приступать. Терпения у меня, конечно, было много. Но, все же, и оно имело свои границы. Дождавшись, когда Авдей замолчит, чтобы передохнуть и набрать в легкие воздуха для следующей порции разглагольствований, я проговорила ласковым голосом:

– Дед, ты терпение-то мое не испытывай. Ведь не ради пустых разговоров ты ко мне в такую рань прискакал? Выкладывай, что там на Плакучем стряслось?

Авдей обиженно поджал губы и недовольно в досаде проворчал:

– Вот ничего от тебя не скроешь! И терпения нету выслушать старого человека. Вся в бабку свою!! Айникки – та тоже, вот так ласково глянет, а у меня от ее взгляда все слова в горле застревают.

Я молча смотрела на старика, ожидая, когда он, наконец, кончит дурака валять и перейдет к делу. Авдей еще пару раз вздохнул тяжело и как-то, я бы сказала, жалобно, начал говорить тихим, тревожным голосом:

– Мы с внуком за голубикой второго дня ходили к Плакучему. Сама знаешь, только там она такая крупная, да сладкая. – Не удержался он от лирического отступления. Я, по-прежнему, смотрела на него пристально с ожиданием, и он, опять тяжело вздохнув, продолжил. – Внучок мужика в камышах нашел. Слава тебе, Господи, живого. Только истощен больно, будто несколько дней не ел. Ногти все обломаны, а под ногтями земля. – Проговорил он со значением и сделал паузу. Вероятно, ожидая от меня каких-либо вопросов или предположений. Но, так как таковых пока у меня не возникло, он опять заговорил. – Мужик, как мужик. Не шибко молодой, но и не старый. Одежа на нем… ну такая…лесная. Ее еще геологи и всякие там экспедиции носят. Понятное дело, вся в грязи извачканая. А главное, не помнит он ничего. Ни кто он, ни откуда. Даже имени своего, и того не помнит! Участковый уговорил меня пока не окрепнет, на постой его взять. Ну я взял, душа-то живая, жалко. Да и то сказать, куда его Егорычу-то девать прикажешь? Не в участок же! А дома у него сам седьмой, да и супруга евойная… Да что я, сама, поди, знаешь. – Махнул он в досаде рукой, словно Людмила была супругой не участкового, а его, Авдея. Повздыхав еще с минуту, словно он утратил нить повествования, продолжил. – И видно, беда какая-то с ним стряслась. Так я чего подумал-то… Может ты поглядишь на него? Травами его полечишь, поговоришь, как ты умеешь. Глядишь, что и вспомнит. – Закончил он, и уставился на меня просящим взором.

Я задумалась. Мне было ясно одно: темнит чего-то дед, недоговаривает. И я попробовала выяснить, в чем все-таки было дело. Посмотрела на него с легким прищуром и чуть насмешливо проговорила:

– Так ты травами и сам лечить горазд. А поговорить… Что ж, можно и поговорить. Только я почему-то думаю, что одними разговорами тут дело не обойдется. Но я попробую. Давай его сюда. Погляжу сначала, а потом уж и видно будет, справлюсь я или нет.

Дед обрадованно улыбнулся и защебетал:

– Вот и ладно, Вереюшка, вот и ладно… А я так уверен, что справишься. Бабка бы твоя справилась, даже и думать нечего. А силу-то она тебе свою всю передала, значит и ты сможешь.

Чувство, что меня водят за нос, не проходило, и я решила брать, как говорится, быка за рога.

– Темнишь ты чего-то, дед Авдей. Сердцем чую, что темнишь, не договариваешь. Ведь все равно узнаю, только время уйдет. Так что, лучше уж выкладывай, что тебя так растревожило. Не мужик же найденыш, в самом-то деле! Вижу ведь, места себе не находишь. А с чего бы это? Выкладывай, как есть, не юли. – Закончила я довольно строго.

Старик хмуро на меня глянул, будто стараясь себя убедить, что я шучу с ним. Но, увидев мои сурово сдвинутые брови, с тяжелым вздохом, наконец заговорил о том, что его на самом деле тревожило.

– Знак у него на спине, Верея. Две змеи кольцом друг друга за хвост кусают. И змеи те, переплетены травяным узором. Видел я однажды такой, еще по молодости, во время войны, у старцев, что в монастыре на Валааме живут. Только я не знаю, что он значит. Но тревожит он меня, не выскажу, как. Словно туча какая нависла, того и гляди гром грянет. Может ты что про такой знак знаешь, может в бабкиных книгах что про это есть? – Он с надеждой смотрел на меня.

А у меня по хребту, отчего-то, поползли ледяные мураши. А в голове прошуршало: «Вот оно…». Я тряхнула головой, пытаясь отогнать этот навязчивый шепот. Посмотрела внимательно на деда. Помолчала с минуту, размышляя, стоит ли вообще говорить об этом. Потом решила, стоит. Возможно, мы сможем вместе составить хотя бы подобие картинки из тех разрозненных кусков, которые каждый из нас хранит где-то глубоко в подсознании, и которые сидят там, будто застаревшие занозы – вроде бы и не болят, но постоянно мешают и дают о себе знать каким-то противным ноющим зудением. Авдей смотрел на меня выжидательно и настороженно. И уже было собрался открыть рот, чтобы поторопить меня (терпением особым он, в отличие от меня, не отличался), но я не дала ему такой возможности. Заговорила тихо, осторожно подбирая слова:

– Я знаю символ, о котором ты говоришь. – Увидев, как заблестели от предвкушения немедленного чуда его глаза, поспешно добавила. – Точнее, не совсем знаю. Просто видела… -Чтобы не тратить лишних слов на объяснения, я поднялась от стола и поманила его за собой в комнату, которая раньше принадлежала моей бабушке. Он послушно пошел следом, словно его ко мне привязали на невидимую веревку, завороженный предвкушением раскрытия тайны, которая не давала ему покоя многие годы.

Я вошла в комнату. В углу на полу стоял небольшой деревянный сундучок около метра в высоту, и сантиметров семидесяти в длину. В нем бабуля хранила свои книги-травники, и еще кое какие вещички, не предназначенные для всеобщего обозрения, мягко говоря. Убрала цветастый полосатый коврик с крышки. Вся поверхность старого полированного дерева была украшена искусной резьбой. По бокам были изображены звери, спасающиеся бегством непонятно от кого или чего. На их мордах был неописуемый ужас. Вот рысь тащит в зубах своего котенка, слегка обернувшись назад, словно опасаясь кого-то невидимого, чуть дальше олениха толкает мордой впереди себя своего олененка. Медведи, волки, лисы: все бежали так, словно их настигал лесной пожар. Мастер так искусно вырезал мельчайшие детали, что казалось, еще немного, и все это стадо выскочит прямо сюда, в комнату, и с ревом и криками сметет нас со своего пути. Помню, в детстве после проведенного часа возле сундука и разглядывания этих картин, я потом долго не могла уснуть, а если засыпала, то просыпалась от собственного крика посреди ночи. И тогда, дед брал меня на руки и ходил по дому, шепча на ухо мне свои сказки.

А на крышке сундука, прямо посередине, две змеи вцепились друг другу в хвост. У одной из них на голове была корона с острыми зубцами, и все их тела были переплетены узором из трав. Дед Авдей застыл столбом, глядя чуть ли не с испугом на искусный рисунок, будто опасаясь, что змеи тот же час оживут, и проглотят его. Но сюрпризы для него на этом не закончились. Я откинула крышку, бережно достала завернутые по отдельности, каждая в свою холстину, книги. На самом дне лежал холщовый мешочек, который я бережно извлекла его, и направилась обратно в кухню. Уселась за стол и вытрясла из мешочка его содержимое. На деревянной поверхности, тускло поблескивая, изготовленный из черненого серебра, лежал медальон на серебряной же тяжелой цепочке. Три равносторонних треугольника составляли девятилучевую звезду, а внутри нее по кругу были расположены те же самые змеи, что были изображены на крышке сундука. Дед Авдей смотрел с каким-то благоговейным испугом на лежащий медальон. Губы его беззвучно шевелились, а в глазах появилась какая-то обреченность.

– Звезда Инглии… – Только и сумела разобрать я.

Глава 5

Авдей, будто лишившись сил, опустился на стул, и протянул дрожащие пальцы к лежащему на столе медальону. Я стояла рядом и смотрела на него внимательно минут пять, а потом вздохнув тяжело, проговорила утвердительно:

– Тебе знакома эта вещь…

Старик испуганно поднял на меня глаза, и поспешно ответил:

– Нет… Но Айникки ДОЛЖНА была иметь что-то подобное.

Честно говоря, мне понятней не стало. Я опустилась на соседний стул, и произнесла:

– Рассказывай…

Дед попробовал прикинуться дурачком. Округлил на меня глаза и пробормотал тоном «я – не я, и хата не моя»:

– А чего рассказывать-то? Я уж, вроде, все тебе рассказал. А теперь, мне домой пора. Там внучок ждет, да и за Найденом глаз, да глаз нужен. Мало ли…

Я только вздохнула. Ну не пытом же мне его пытать, как партизана в гестапо! Я попробовала увещевать его добрым словом.

– Слушай, дед, то, что между тобой и моей покойной бабулей (царствие ей небесное) была какая-то тайна, я и так знаю. До поры до времени молчала, и не о чем тебя не спрашивала. Тем более, что бабушка и мне ничего не рассказывала, хоть я ее и спрашивала перед смертью об этом. Здесь легко сделать логический вывод. Уж коли она, доверив мне самое сокровенное, что у нее было (по крайней мере, я так думала до недавнего времени), то есть, свои старинные книги, а вот об этом, – я ткнула пальцем в поблескивающий на столе серебряный оберег, – она ни словом не обмолвилась, значит, тайна сия похлеще книг будет. Точнее, не о самом медальоне, а о том, что связывало тебя с бабулей, и с этой вот вещицей. Ты же меня знаешь, я особым любопытством не страдала, и сейчас в этом плане ничего не изменилось. – При этих словах, Авдей собрался с облегчением выдохнуть. Но тут я подняла вверх указательный палец, и многозначительно продолжила. – Но… Когда дело касается излечения людей, то я этой похвальной привычке уже не следую. Если я правильно поняла, у твоего найденыша точно такие же змеи на спине в виде татуировки. И если ты хочешь, чтобы я его вылечила, ты мне должен об этом все рассказать, что знаешь.

Я выдохнула после такой длинной и пламенной речи, и взяв со стола свою кружку с остывшим чаем, сделала несколько больших глотков. Авдей внимательно смотрел на меня все время, пока я говорила, как будто решая для себя некую, вставшую перед ним, проблему. Покряхтел немного, покрякал, словно селезень на болоте, а потом осторожно спросил:

– Неужто Айникки тебе про этот медальон ничего не рассказывала? Ведь ты же ее сундук унаследовала с книгами и всем остальным добром. Не могла она просто так отдать и ничего не объяснить!

Я пожала плечами.

– Почему, не рассказывала? Конечно рассказывала. Это амулет Инглии, как ты правильно заметил. Символика эта очень древняя, насчитывает около десяти тысяч лет. Три треугольника, из которой состоит звезда, символизируют три мира наших предков: Прави, Яви и Нави. – Начала я говорить, словно отвечая на вопросы учителя на уроке. – Правь – это небо, то есть мир, где живут наши боги, Явь – это наш мир, то есть земля, а Навь – это, как тебе известно, подземный мир, или мир ночи и темноты. Бог Ингль – это первичный Огонь Творения, из которого вышли все вселенные и все миры, включая и наш мир Ярилы-Солнца. Но все эти сведенья, как ты понимаешь, не приближают меня к пониманию, почему ты впал в ступор при виде этого медальона. И как это все отражалось на ваших отношениях с бабушкой Айникки. Да и со змеями не очень-то понятно.

Дед Авдей словно и не услышал моих последних слов. Сидел и сосредоточенно разглядывал амулет. А потом задумчиво проговорил:

– Все правильно ты говоришь, дочка… Только вот эти змеи…, – он ткнул своим сухим, искривленным от артрита пальцем, в медальон. А еще я заметила, что он очень уж не хотел к нему прикасаться, будто опасаясь, что змеи его укусят. Дед Авдей продолжил. – Вот змеи эти… Это не обычно. На Звезде Инглии никогда не изображались. Обычно, если это был оберег, внутри изображалась Перуница, молния, символ бога Перуна. И Айникки мне его никогда не показывала. – И тут он заговорил, горестно вздыхая, словно обращаясь к самому себе, забыв о моем присутствии. – Я догадывался… Догадывался… Но не знал… Ах, Айникки, Айникки… Если бы я знал раньше…

Все эти «охи», да «ахи», сопровождаемые сокрушенным покачиванием головы, меня несколько разозлили. Сурово нахмурившись, я обратилась к нему с весьма гневной речью.

– Знаешь что, дед Авдей, ты или говори, что знаешь, или ступай себе с Богом! Не хочешь рассказывать – не надо! Сама во всем разберусь!!

Я встала из-за стола, сгребла медальон, затолкала его обратно в мешочек, и отправилась в комнату бабки. Осторожно уложила все обратно в сундучок, и прикрыла с грохотом крышку. Сверху уложила разноцветный половичок, и только тогда вышла обратно в кухню. Дед Авдей стоял уже в дверях и жалобно смотрел на меня. Взгляд его на меня не возымел никакого ожидаемого им действия. Я по-прежнему хмурила брови. Тогда он заговорил просящим тоном:

– Не серчай на меня, Вереюшка… Не могу я ничего более тебе рассказать. Слово я дал…

Я только головой покачала.

– Ладно, дед, иди уже… Да своего найденыша приводи, погляжу. Что могу – сделаю, а уж чего не смогу – не обессудь…