Тайна Мёртвого Озера

Ну разве можно так! Вот же она – яркая, словно всё не нарисовано, а видится въявь – высокие белые башни на крутом холме, стены, заросшие виноградом, где-то далеко внизу – синее-пресинее море. А если очень-очень постараться и очень-очень сильно напрячь слух, можно услышать, как с тяжким гулом бьются волны о каменистые склоны. Но Элис резко дунула на страницу и картинка исчезла, словно её погасили.

– Ну и вредная же ты! Жалко тебе, что ли? Погоди, вот прилетит бабушка, всё ей расскажу! Ну и ладно! Ну и оставайся тут одна! – Рванул со стула и выскочил из комнаты. Элис даже не обернулась. Гийом постоял в коридоре, потом спустился по узкой крутой лестнице и распахнул входную дверь. Снаружи было так же муторно, как у него на душе. – Никому он не нужен, никому не дорог, – вот он сейчас умрёт или уйдёт в дождь, а Элис даже не заметит. Или обрадуется, что никто ей не мешает. Он ощущал себя совершенно забытым и несчастным. Нет, он не позволит не замечать себя! Он всё ей выскажет! Он заставит её оторваться от книги, он припомнит все обиды, все до единой, а потом хлопнет дверью и уйдёт в дождь. Решено! «Тётка!» – Скажите пожалуйста, сама ещё девчонка сопливая, а строит из себя невесть что!

Но когда он вернулся в комнату, обижаться расхотелось – а ведь Элис действительно ещё сопливая девчонка. – Вот она сидит над этой злосчастной книгой, худющая, вся зелёная, под глазами круги, и пишет-пишет, с утра не разогнулась, кусочка хлеба не съела, глотка воды не выпила. Ладно, так и быть, он её прощает и зла на неё не держит. Но всё равно, он не мебель, и не позволит обращаться с собой как с мебелью! Гийом снова уселся за стол: – Тебе всегда лишь бы запрещать. Взяла власть надо мной и пошевельнуться не даёшь. Только и слышу: "Нельзя! Не ходи! Не шуми! Не дыши!" Вот объясни, почему ты не пускаешь меня с ребятами по грибы?

– Какие грибы? Скоро деревня в остров превратиться, по лесу в лодках будем плавать.

– Да кончится этот дождь, не завтра, так послезавтра кончится, а после дождей как раз самые грибы и пойдут. Я с тобой разговариваю или с печкой? Андерса отпускают. И Ильзе. Даже Метте. Я один хуже всех!

– Гийом, ты мне мешаешь. Завтра поговорим обо всём.

– Я тебе всегда мешаю. Скоро всё Залесье надо мной смеяться будет. Деревенские ходят в лес сто раз на дню, ночуют у костра, коров там пасут, коз. И никто их не съёл. Никакие капурёхи. Никакие нихели.

– Грибы он выдумал! Нет в лесу никаких грибов. И ягод нет. И орехов. А тебе вот сейчас на орехи достанется!

И как раз в этот момент на полях книги появилась, словно невидимой рукой нарисованная, руническая вязь. Всего пару секунд она была яркой и чёткой, но вот начала дрожать, расплываться, тускнеть и исчезла прежде, чем Элис успела толком разглядеть её.

– Доигрался! Молодец! Ты хоть понимаешь, что натворил? От кого это весточка? Что там было? Теперь не узнать!

Гийом и сам перепугался:

– Ты только не переживай, Элис. Я всё запомнил. Ей-ей запомнил. Каждую закорюку.

Честное слово! Дай-ка мне ручку. – Он поспешно кунул перо в чернильницу. – Вот, они точно такие были, я ничего не напутал. Что тут запоминать-то? У меня, знаешь, какая зрительная память! Элис вздохнула: – Выпроть тебя некому! Эх, оболтус ты, оболтус! Ну давай-ка, быстренько, беги в спальню! Быстро, а то застудишься, я открываю окно.

Ага, как же, ушёл он! Ждите! Гийом со всех ног кинулся к окну. Оттуда сквозь дождь послышалось хриплое карканье. С воплем: "Ура! Бабушка прилетела!" Ги распахнул створки. И тотчас в комнату ворвался холодный ветер вперемешку с тяжёлыми злыми струями, чуть не загасил свечи. А вместе с порывом ветра в комнату влетела ворона. Мокрая. Взъерошенная. Взгромоздилась на спинку стула. Отряхнулась так, что брызги полетели на раскрытые страницы. Ещё раз громко каркнула. И хотя парнишка смотрел на неё, не отрывая глаз, он так и не уследил, когда исчезла ворона и когда появилась эта высокая немолодая уже женщина в длинном платье цвета тёмного вина, с распущенными по плечам иссиня-чёрными, чуть тронутыми сединой волосами. Он никогда не мог уследить этого момента. Женщина привычным жестом собрала волосы в строгую причёску, сколола серебряными шпильками, и только тогда произнесла:

– Неплохо бы закрыть окно – ребёнок простудится.

Ну, здравствуйте, мои родные! Дайте-ка. я вас расцелую.

Элис, перестав наконец-то быть взрослой и строгой, прижалась к ней, уткнулась лицом в тёплый бархат рукава:

– Мамочка, родная, наконец-то!

Гийом повис с другой стороны:

– Бабушка! Бабушка!

Потом удивлённо потрогал платье, дотянулся до волос:

– Сухие! Всё сухое!

– А как ты думал? Невелика радость в мокром ходить. Ну, внучек, понял ты, кто твоя бабка?

– Ведьма! – Восторженно завопил внучек.

– Ну, зачем так грубо? Давай скажем иначе? – ну, например, "колдунья."

– "Ведьма" лучше.

– Хорошо, пусть будет "ведьма", раз тебе так больше по душе. Но, надеюсь, ты понимаешь, что рассказывать об этом нельзя? Никому. И никогда.

– Да что я, маленький что ли?

– И орать на всю деревню: "Бабушка прилетела!" тоже не обязательно. Ладно, не расстраивайся, я тебя не ругаю. Ты у меня на самом деле уже достаточно взрослый. Достаточно умный. И, в какой-то мере, осторожный. И всё же, поверь, даже очень взрослый, очень умный, очень опытный и осторожный человек, сам того не желая, может проговориться. В пылу ссоры. В дорожной беседе со случайным встречным. За чаркой вина – хотя, об этом тебе рано. Даже во сне. Впрочем, уберечься от этой беды в нашей власти. – И Элинор поднесла ладонь к губам внука, словно запечатывая их, и произнесла нараспев несколько слов на незнакомом гортанном языке.

– Ну вот, теперь никакой силе не вытянуть из тебя то, чего чужим знать не надо, теперь я спокойна.

В ужасе глядел Гийом на Элинор. – И это его родная, его любимая бабушка! За что? Что он сделал плохого?

Его язык внезапно одеревенел, словно в него впились тонкие и острые ледяные иголки. Это не было больно, но было очень неприятно. И несправедливо. Иголки почти тотчас растаяли, но говорить он всё равно не смог бы – слёзы обиды подступили к горлу.

– И не надо обижаться на меня, Гийом. Ты же сам сказал, что уже взрослый? А если взрослый, должен понять – сейчас настали времена, когда опасным может стать самое, казалось, безобидное слово.

– А что со мной теперь будет? – пересилив обиду, просипел Гийом.

– Ничего особенного. Просто, едва язык твой соберётся произнести неосторожные слова, он станет тяжёлым и неповоротливым, словно деревяшка..

– Навсегда?

– Но ты же вот сейчас разговариваешь? Значит, не навсегда? Ну, иди ко мне, мой глупый, мой большой, мой взрослый телёнок. Дай, вытру нос. Что ты уворачиваешься? Вот характер! Да пройдёт всё, пройдёт, едва переменишь тему разговора. Ну. Ну. Не обижайся и не сердись, я и в самом деле была неправа, такие вещи не делаются грубо и внезапно. Прости.

– Бабушка, а если я захочу спросить о чём-то тебя или Элис?

– Спрашивай смело.

– Ага, и язык сразу отвалится?

– Что, запугала тебя бабка? Когда мы одни, как сейчас, спрашивай о чём угодно. Ну, не смущайся, говори, что тебя так волнует?

– Бабушка, а как ты превращаешься в ворону? Я тоже хочу. Научишь? Ух, здорово! Только лучше в орла. Или хотя бы в ястреба.

– Что, не по нраву тебе ворона?

– Да нет, отчего же…

– Что ж, не самая красивая птица. Не орёл и не павлин. Зато в глаза не бросается. Сколько их, ворон вокруг шастает – счёту нет, одной больше, одной меньше, никто и не заметит. Лучше птицы для меня не найти – и неприметна и за себя постоять сумеет.

– Бабушка, а летать очень трудно? Руки потом не болят?

– Не отнимай у бабушки времени глупыми вопросами.

– Ничего, дочка, пусть спрашивает.

– Сколько же дней лететь отсюда до Месхи? Неделю, не меньше? Разве это не опасно?

– Я же не всю дорогу вороной летела, глупыш. Десять минут назад я сидела у себя дома, в кабинете, в своём любимом кресле. Ну, что тебя ещё тревожит?