Иржик Рыболов или Рыцарь Серебряной пряжки

– В этом доме есть библиотека. Стар-ринные, р-редкие, р-редчайшие книги. Мне нужно сделать кое-какие выписки из этих книг.

– Всего-то? И ради этого?..

– Р-ради этого можно многим пожер-ртвовать.

– И многими?..

– Мы др-руг-др-руга понимаем.

– Хорошо. Но сначала я прикажу провести в этом доме тщательный обыск.

– Это как Вашему сиятельству будет угодно. Но очень прошу – пусть Ваши люди действуют аккур-ратно.

– Имя.

– Йозеф.

– Вы издеваетесь?

– Аптекар-рь Йозеф из Гр-радубец.

Незнакомец резко встал, коротко поклонился и, не дожидаясь ответа графа, вышел.

Иржик быстро освоился в аптеке. Всё здесь было ему по нраву. Он никогда не думал, что учёба может доставить не меньше удовольствия, чем игра, что заворачивать пилюли в тонкую бумагу ничуть не скучнее, чем копать червей для рыбалки, что латынь – это не тарабарщина, а красивый язык, и, чтобы его выучить, не надо колдовать, а надо лишь немножко напрячь свою память. Он и сам удивлялся, как быстро научился различать по виду и запаху различные снадобья. Всего несколько дней учёбы, и вот уже тончайшей настройки весы, на которые и дунуть боязно, послушно и чётко работают в его руках.

Попугай уже три ночи не прилетал, и принцесса перестала сниться и звать куда-то нежным картавым голоском.

За эти дни, а вернее вечера, Иржик с Берджиком облазили весь дом от чердака до кухонного подвала, где хранились бочонки с маслом, свиные окорока и вилки капусты. Правда в сухом подвале, специально оборудованном для хранения лекарственных компонентов – это красивое слово так нравилось Иржику! – побывать им не удалось, ключ от него был только у мастера Иозефа.

Как-то Берджик повёл друга в дальнюю нежилую часть дома, где они еще до сих пор не были. В пыльном и заброшенном зале на стенах висели три больших портрета, написанных настоящим художником. Таким портретам место в парадной гостиной, а не где-то в угловом крыле, куда ни хозяева ни гости не забредают..

На одной из картин была нарисована совсем юная женщина в светлом жемчужно-лиловом платье. Она держала на руках маленькую лохматую собачку и нежно кому-то улыбалась. На другой портретист изобразил красивого молодого мужчину с умными и весёлыми карими глазами. – Тёмно-синий камзол. Серебряный перстень на левой руке… – На кого-то этот человек был очень похож, на кого-то знакомого… И была здесь ещё одна картина чуть поменьше, с неё, как живая, глядела девочка лет восьми, кареглазая в отца и светловолосая в маму. Казалось, она сейчас выпрыгнет из рамы и побежит по коридору радостно смеясь…

Таких картин Иржик не видел никогда. Вообще-то, если не считать вывесок да росписи в церкви, картины он видел только раз в жизни, когда был с отцом в доме бургомистра. На них тоже были нарисованы мужчины, женщины и дети, только у всех, даже у младенцев был надменный вид, а лица казались деревянными.

– Кто это?

– Ты никого не узнаёшь.

– Нет. Хотя… мужчина… кого-то он очень напоминает…

– Это же наш учитель.

– Не может быть! Да нет же! – Этот совсем молодой!.. И улыбается!..

– Вот тебе и молодой… Всего-то три года прошло. Я сам конечно, его уже таким не видел, но ребята рассказали.

– А девочка? И эта дама? Такая красивая! Такая нарядная и счастливая! Это, наверное, принцесса?

– Принцесса? – нет, это Элишка, жена мастера Йозефа. Они очень любили друг-друга, но однажды она тяжело заболела, и сколько врачи ни бились, каких Учитель лекарств ни доставал, спасти её не удалось. Он так тосковал, что чуть не сошёл с ума, и ушёл бы, истаяв, вслед за женой, – так пани Гарджина говорила, – если бы не дочка. Марушка вернула его к жизни.

И вот, где-то через год после смерти жены, пришёл к Учителю незнакомец – уже в годах, небольшого роста, в чёрной дорогой одежде. Никто не смог запомнить его лица, даже цвета глаз или волос, но всем запомнился тяжёлый властный взгляд. Дверь кабинета осталась немного приоткрытой, говорили оба достаточно громко, и ученикам в лаборатории многое было слышно.

Незнакомец сначала долго распинался о величии чистой науки, – ребята запомнили чуть не каждое слово. – Ах, он так высоко ценит своего учёного собрата! Ах, такой исключительной личности не место в этой глуши! Ах, слава о библиотеке мастера Иозефуса дошла до самых отдалённых мест! – и ду-ду-ду и тру-ту-ту и бочонок патоки!.. – Потом он многозначительно помолчал и выдал главное, ради чего и приехал “в эту глушь” – он готов за любые деньги приобрести записку Бавора Радовского. – Ту самую записку, ну, Вы меня понимаете. (Бавор Радовский из Густиржан – чешский алхимик, живший в 16 веке)

– Нет, я Вас не понимаю. Вы ничего не перепутали? Вы уверены, что это предложение имеет ко мне хоть какое-то отношение? Когда-то я приобрёл кулинарную книгу, принадлежащую перу Бавора из Густиржан, там были весьма забавные рецепты, великий алхимик был не дурак вкусно поесть, но эта книга была отпечатана в Пражской типографии и, конечно же, в ней не было никаких записок.

Незнакомец продолжал упрашивать: – Вам эта бумага не нужна, в вашей библиотеке она будет пылиться забытая всеми, а в моих руках принесёт пользу!..

– Но что такого особенного в этом клочке бумаги?

– Вы ведь держали этот “клочок” в руках, и отлично знаете, что это такое. Вы запиской не воспользовались, значит она вам не нужна. Так продайте её тому, кто не упустит шанса.

– Что же вы собираетесь с ней делать.

– Я найду, что с ней делать, что делать с заклинанием, дающим власть над тайными силами.

– Это совершеннейшая чушь. Прошу простить, но нам придётся прервать столь занимательную беседу, меня ждут дела.

– То-есть Вы предлагаете мне уйти? Уйти с пустыми руками?

– Чего ещё Вы могли ожидать?

– Я мог ожидать, что буду разговаривать с умным человеком. Что ж, я уйду. Но Вы ещё пожалеете, горько пожалеете, что не пошли мне навстречу.

И он вышел, хлопнув дверью.

А на следующий день пропала Марушка. Все с ног сбились, пытаясь отыскать хоть какой след, увы, девочки никто не видел. С того дня господин Йозеф словно состарился, он почернел от горя. Больше никто ни разу не видел улыбки на его лице.

Знаешь, почему он так часто уезжает? – Он ищет. Он надеется.

– Значит, её тоже похитили?

– Тоже? Ну-ка, ну-ка, выкладывай! – Тут-то Иржик и рассказал ему про принцессу Розамунду.

– Наверняка, это тот же колдун! Слушай, познакомь меня со своим попугаем!

– Я попробую. Обещать не стану, уж больно он вредный и обидчивый. Ты лучше, на всякий случай, не показывай, что нас слышишь, притворись спящим, ладно? Если что, можешь быть уверен – я от тебя ничего скрывать не стану.

– Слушай, так ты теперь не просто Иржик, ты у нас – о-го-го! – ты у нас – рыцарь серебряной пряжки!

– А по шапке не хочешь!

– За что?

– За рыцаря.

Граф Карл-Гельмут фон Ауксброхен молча ходил по кабинету. Из угла в угол, из угла в угол. Он думал, но это только называется «думал», потому что никакие мысли не приходили ему в голову. Если бы с кем посоветоваться, но не с Штутцем же!

После разговора с тем странным посетителем, он пригласил городского аптекаря мастера Йозефа из Градубец в замок и теперь очень об этом жалел, потому что Йозеф из Градубец на все его вопросы, просьбы и приказы отвечал искренним удивлением – ни алхимией, ни, упаси господь, колдовством он в жизни не занимался, его дело – изготавливать лекарства. Он, конечно слышал о трансмутации металлов, и даже не считает её шарлатанством, как многие его коллеги, но он уверен, что добытое таким способом золото окажется во много раз дороже обычного. Да, свинец дёшев, но дороги другие компоненты и оборудование. И потом, даже теоретически, он не знает, как к этому делу приступить.

Теперь аптекарь предупреждён и затаится. Надо было слушать знающего человека и брать алхимика тёпленьким прямо из постели, вместе с домочадцами. Протомить пару деньков в тюремном подвале, пригрозить пытками, а в случае, если угрозы не помогут, можно и пощекотать немного и огоньком подпалить – даром что-ли тюремный палач хлеб ест?

Только не всё так просто – Йозеф из Гардубец это вам не пекарь и не башмачник, лучшие врачи города покупают лечебные снадобья только у него. А эти самые врачи имеют такие связи, какие никакому графу не снились!.. И потом, говорят, и сам аптекарь не из тех, кого голыми руками возьмёшь – с кем-то там из знатных умников научную переписку ведёт, кому-то от застарелой хвори помог избавиться, книгу редкую для императора достать сумел – вот ведь пролаза!.. Такого гуся без шума не ощиплешь – заголосят профессоришки, будто это им наступили на мозоль, да и во дворце отыщутся «доброжелатели», намекнут государю, мол, граф фон Ауксброхен зарвался и превысил свои права, потому что арестовать такую фигуру можно лишь по высочайшему приказу. Это же додуматься надо – безродный аптекарь – фигура!

Но ведь деньги нужны, позарез нужны деньги! В конце-концов, можно придумать, что было покушение… На меня, графа фон и так далее… Попытка отравить… – уж яд-то в аптеке запросто найти можно, вот оно и доказательство… Или раскроется некий заговор… Нет, заговор – плохая идея, понаедет свора ищеек, потребует отправить арестованных в столицу, сообщников начнут искать… С другой стороны, я же не собираюсь долго держать столь важную персону под замком, и казнить никого не собираюсь – так только, на испуг взять.

Думай, Карл, думай, время уходит!

Попугай опять пропал на несколько дней, а когда объявился, не захотел ни о каких берджиках даже слушать.

– Запомни, что знают двое, то знают все! Твой Бер-рджик болтлив и нахален! Я, надеюсь, ты ни слова о пр-ринцессе ему не сказал?

Иржик замотал головой, а Берджик затаил дыхание и накрепко зажмурил глаза.

– Вот и пр-рекрасно! – попугай забылся и заговорил чуть не в полный голос, испуганно покосился на спящего, и снова перешёл на шёпот: – А тепер-рь слушай! Я снова летал в Пор-ртугалию и там у стар-рой цыганки, гадающей по пламени свечи, выяснил наконец-то, где находится бумажка с заклинанием, котор-рое поможет р-расколдовать несчастную Р-розамунду. Она находится здесь! Пр-редставляешь, здесь! В этом доме! Не зр-ря сер-ребр-ряная пр-ряжка пр-ришла тебе в р-руки!

– Но я тогда не имел никакого отношения к этому дому! И не бывал здесь ни разу. Я же совершенно случайно сюда попал.

– Тебя вела сама Судьба! А с Судьбой не спор-рят!

– И всё же странно – как оно, это заклинание, оказалось здесь, где о Португалии-то не всякий знает?

– Не заклинание, а бумага, на котор-рой оно записано. Ах, вот это как р-раз пр-росто –однажды у какого-то букиниста ваш аптекар-рь – а его мотает по всему свету – пр-риобр-рёл стар-ринный атлас тр-рав и минер-ралов, а в атлас случайной закладкой между стр-раницами, была вложена маленькая записочка. Ты должен, ты пр-росто обязан помочь мне её найти.

– Я? Но как? Об этом, наверное, лучше поговорить с Учителем.

– Нет! Твой Учитель ничего не должен знать! Я понимаю, ты им очар-рован. Ах, ты ещё слишком юн и довер-рчив! А я, увы, давно научен гор-рьким опытом… О, я дор-рого заплатил за то, что вер-рил людям!.. Возможно, синьор-р из Гр-радубец замечательный человек, но меня он чем-то настор-раживает. Внешне он слишком сильно напоминает мне, – нет я не хочу его обидеть, но и пр-ромолчать не впр-раве, – внешне он напоминает мне пр-роклятого Пир-ранор-ра! Ваш аптекарь тоже всегда ходит в чёр-рном! Ты не забыл ещё того господина, что хотел купить у тебя пр-ряжку?

Никто, слышишь, никто ничего не должен знать ни о пр-ринцессе, ни о заклинании. Ты сам тайком поищешь эту записку ср-реди книг в библиотеке. Её легко узнать – это узкая полоса желтоватой бумаги, сложенная вдоль текстом внутр-рь и немного опалённая по кр-раю, словно кто-то пытался её сжечь. Ты найдёшь эту бумагу и пр-ринесёшь её мне!

– Но это же воровство!

– Не кр-ричи, ты всех пер-ребудишь! Как же с тобой тр-рудно!

Я могу понять твоё негодование. Но никто даже не заметит исчезновения этого кр-рохотного клочка. К тому же, мы ведь вер-рнём записку обр-ратно. Р-расколдуем пр-ринцессу и ср-разу же вер-рнём. Нам чужого не надо.

Тут Берджик вздохнул чуть громче обычного и попугай, на лету прохрипев: – Пр-рощай, Ир-ржик! – скрылся в темноте сада.

Берджик вскочил с постели и, по пояс высунувшись из окна, долго всматривался в переплетение ветвей. Попугая нигде не было видно.

– Уф, рука затекла, еле выдержал. Ты что, и вправду будешь искать записку. Не по душе мне что-то эта крикливая птица.

– Знаешь, я думаю, обо всём надо рассказать Учителю, а там, как он скажет. Без его ведома я не собираюсь шарить по полкам.

– Это ты верно придумал.

Внезапно громкий стук прервал их разговор. Это колотили во входную дверь. Ребята, как были босиком и в ночных сорочках, выбежали в коридор. В окнах, выходящих на улицу, метался свет – это горели факелы в руках городской стражи. Пани Гарджина, едва успевшая накинуть платок поверх ночного платья, поспешила отпереть, и в дом буквально ворвался вооружённый до зубов отряд. Всех подняли с постелей, хорошо ещё, «милостиво» позволили накинуть на себя кое-какую одежду. Иржик с Берджиком наскоро влезли в штаны, обулись, натянули рубашки, и тотчас их погнали вниз, в большой торговый зал Капитан развернул свиток с красной гербовой печатью и громко зачитал обвинение, предъявленное городскому аптекарю Иозефу из Градубец. Обвинение было более чем серьёзным – попытка покушения на жизнь его светлости графа Карла Гельмута фон Аугсброхена, изготовление ядов, использование чёрной магии и хранение запретных книг.

Всех, словно овец, согнали в кучу, оттеснили к стене и начался обыск. Срывали, вытряхивали, крушили всё без разбору, даже не пытаясь сделать вид, что ищут что-то, и продолжался этот кошмар всю ночь и всё утро. Никому не позволили присесть, не дали выпить и глотка воды. Факелы метались по дому, с грохотом на пол падали фаянсовые банки с лекарствами, бутыли с настойками, книги с полок. Осколки, клочки бумаги, порошки, драгоценные восточные маслА, едкие кислоты – всё перемешалось под ногами солдатни. Иржику показалось, что сейчас вспыхнет пожар и все они сгорят в страшном огне.

Все двери в доме распахнули настежь, во всех комнатах чужие руки рылись в вещах, в дальнем угловом зале полетели на пол портреты и тяжёлые золочёные рамы раскололись от удара. Маленький узенький листок бумаги вылетел из-за разбившейся рамы, гонимый сквозняком вылетел в дверной проём, перелетел под потолком в торговый зал и спланировал чуть не под ноги Иржику. Стража была так увлечена обыском, что не обратила внимания на подобную мелочь. Осторожно, чтобы никто не заметил, Иржик нагнулся, будто бы почесать ногу, и, ловко подхватив записку, сунул её в карман.

Похоже, стражники сами не знали, что они ищут. Зато они знали, что должны внушить этим наглым горожанам. – Страх. Неподдельный, нутряной страх. – Больно уж все образованными стали, скоро никого бояться не будут. А страха не станет, весь порядок рухнет. Вон как этот аптекаришка глядит – так бы и испепелил взглядом! Ничего, найдётся и на его гордыню укорот!

Внезапно, с криком: «Идиоты! Кр-ретины! Что вы твор-рите!» на стражей спикировал синий попугай. Он бил тяжёлым клювом по загребущим рукам, взлетал под потолок и оттуда орал: «Прр-рекр-ратить безобр-разие, ур-роды!» Одному из ретивых служителей закона, ринувшегося ловить говорящую диковину, птичка чуть не продолбила голову, другого едва не оставила без глаза. Но силы были слишком неравны – попугая схватили, скрутили, едва не вывернув крылья, и, сорвав платок с плеч пани Гарджины, обмотали словно мумию египетскую, так что тот не то что орать, сипеть не мог.

Вот это подфартило! Да за такую редкость, как говорящий попугай, какой-нибудь богатенький и тщеславный купчик никакого серебра не пожалеет. Хотя, граф непременно на эту диковину лапу наложит. Жаль. Но что-нибудь и граф даст, хоть пару монет прибавит к давно обещанному жалованью.

Ловлей попугая завершился разгром аптекарского дома, капитан стражи решил, что достаточно поусердствовал, выполняя порученное дело. Факелы к тому времени догорели, да и не было в них больше надобности – солнце давно стояло в зените. Вокруг аптеки собралась толпа, привлечённая ночным шумом. Аптекаря, подмастерьев, старших учеников и пани Гарджину под взглядами чуть не сотни испуганных и любопытных глаз, вывели из дома, а к ничего не значащей «малышне», как презрительно окрестили Иржика с Берджиком графские слуги, было велено выметаться отсюда, пока целы.

Арестованных, подгоняя толчками, погрузили в закрытые наглухо кареты и разогнав толпу, повезли через весь город.

Прячась за чужие спины, вжимаясь в стены домов, друзья побежали следом. Увы, ничего радостного узнать они не смогли. Только увидели, как распахнулись ворота тюрьмы и вновь захлопнулись со скрипом и скрежетом.

Куда им теперь идти? Попадаться на глаза знакомым очень не хотелось. Надо пробираться домой, город, наверняка, взбудоражен слухами, родные не могут не волноваться, надо их успокоить, а уж потом они решат, что делать дальше.

Ребята решили не разделяться, вдвоём они чувствовали себя как-то уверенней. Кривыми переулками, поросшими бурьяном закоулками, немыслимыми задворками ребята пробрались к крохотному, осевшему в землю по самые окна, белёному домику пани Божены. Друзья протиснулись сквозь дырку в заборе к задней стене дома и, словно воры, прокрались к дверям. В крохотном, но ухоженном палисадничке на верёвках сушилось бельё. Молодая женщина с тревогой глядела на дорогу.

– Мам! – окликнул её тихонько Берджик.

– Ох! – только и сказала пани Божена. Приоткрыла дверь, ребята юркнули внутрь, и лишь здесь Божена запричитала – Мальчик мой, что же такое творится! Что теперь будет?

Берджик кинулся обнимать и успокаивать плачущую мать: – Ты что, мам, у нас же всё в порядке, надо только, пока шум не уляжется, где-то отсидеться, а там мы что-нибудь да придумаем.

– Знаю я твоё «придумаем»! Сиди тихо и не высовывайся.

Пани Божена одна растила сына, брала в стирку бельё, мыла в богатых домах полы, крутилась как могла, потому что лет десять назад, когда маленький Берджик только-только говорить учился, забрали её мужа, её любимого Гонзу, в солдаты, и сгинул он непонятно где.

– Ты, мам, только не волнуйся, всё ещё обойдется. Обязательно обойдётся.

– Что же я голодными вас держу?! Сейчас что-нибудь на стол соберу…

– Мам, не до еды сейчас, надо к иржиковым бежать. Ты нам только воды дай – мы, наверное, целое ведро сейчас выпьем, так в горле пересохло. Э, да не плачь ты, ты же у меня не любишь хныкать! Ну, ты же знаешь – я везунчик, быть того не может, чтобы я да не выкрутился! .

– Пани Божена, не переживайте зря, никто нас искать не собирается, кому мы нужны? Денька два где-нибудь перекантуемся, а там видно будет…

У Иржика мать тоже плакала, а отец сидел мрачный.

– Вас бы пока где-нибудь спрятать, хоть в подвале.

– Па, чем подвал лучше тюрьмы, сам подумай? Да не раскисай, ма, – всё уладится, вот увидишь.

– И всё же, лучше бы вам пересидеть где-то эти дни подальше отсюда.

– Вот что, – взяв себя в руки, решила пани Катаржина – отошлю-ка я вас к сестре в деревню. Помнишь тётку Терезу? Впрочем, откуда? – ты был совсем крохой, когда она у нас гостила. Уверена, сестрица только обрадуется, если вы у неё поживёте месяц-другой. Свои детишки у неё выросли, внуки ещё не появились, дом большой… Мы с отцом чиркнём ей пару строк, а то свалитесь как снег на голову… – Слёзы высохли, едва Катаржина поняла, что надо делать, – доберётесь, нам весточку отправьте. А пока отсидитесь в старом сарае, отец вас проводит. – отец молча кивнул.

Заброшенный сарай стоял на холме над излучиной Свратки. Внизу тихо плескалась река, комары назойлива зудели над ухом, солома была жёсткой и исколола все бока, нет никак невозможно было заснуть. Ну хоть тресни! Хотя, если бы на душе у ребят было спокойно, если бы не съедала их тревога за судьбы людей, ставших близкими, чуть не родными, спали бы они давно без задних ног.

Всю ночь друзья шептались, всю ночь ломали головы, как вызволить своих из беды, а под утро кое-что удумали. Теперь всё зависело от везения.

Пани Божену долго уговаривать не пришлось. Она перемолвилась парой словечек со своим двоюродным братом Войтеком, который служил у графа «прислугой на всё», и тот обещал провести «отчаянных сорванцов» в замок и помочь «кому не надо на глаза не попасться». Он и одёжку старую для такого случая раздобыл. – Мало ли народу по замку шляется, на вас и внимания не обратят. – Ребята подвернули рукава, закатали штаны – годится!.

И вот, едва свечерело, друзья пробрались – нет, не к замковым воротам, а к незаметной калитке. Войтек уже ждал их.

–Топайте за мной, след в след как волки на тропе, я остановлюсь, и вы замрите, и без меня чтоб никуда не соваться – запросто заблудитесь.

Уж не знаю, что вы задумали, только ей-ей, у самого давно руки чешутся щёлкнуть по носу нашего надутого красавчика. Вы бы видели, как он на нас глядит – как на грязь под ногами. Мы и взгляда его не стоим. Прислуга для него не люди, нет – что-то вроде скотины

Вчера горничная, девчонка, лет пятнадцати, не больше, расплескала немного кофе, не на скатерть даже, на блюдце, так он приказал её на конюшне кнутом отхлестать! Девочку кнутом! Потом, правда, простил, но для этого она перед ним на коленях ползала. Милосердный он у нас. Жалостливый. Ручку свою барскую для поцелуя сунул и простил. Уйду я отсюда, ей-ей уйду, хоть в солдаты, хоть в повара.

Войтек рассказывал, а сам вёл ребят по каким-то узким коридорам, по витым лестницам, раза два они прятались за тяжёлыми пыльными портьерами. И вот, наконец, пройдя через гардеробную, оказались в графской спальне.

Там, в окружении бронзовых коней, фарфоровых дам и хрустальных флаконов, стояла покрытая шёлковым покрывалом кровать. Над кроватью высилось что-то вроде тяжёлой пышной юбки, какие носят богатые пани, только навряд ли найдётся пани таких габаритов.

– Эта бандура балдахином называется, для чего она, убей бог, не знаю, – говорят, всем знатным господам такие положены. Вы, друзья, меньше глазейте, давайте-ка, залезайте сюда – Войтек показал на портрет немолодой дамы в бархатном чёрном платье. У старушки был строгий холодный взгляд и словно приклеенная к губам снисходительная улыбка.

– Слушай, перед этой бабулей так и хочется вытянуться в струнку и покаяться во всех смертных грехах

– Это прабабка нашего графа, добродетельная и несравненная Августа-Шарлотта фон Ауксброхен. Говорят, добродетельная Августа отравила любимого своего муженька, причём очень вовремя отравила, иначе тот пустил бы и её и маленького сынишку по миру без гроша в кармане. Почему-то этот портрет не поместился в парадной гостиной, и граф велел повесить его здесь, в спальне. По замку ходят слухи, будто граф перед сном советуется с бабкой во всех важных делах.

– С портретом?

– Ну да.

– И та, с портрета, отвечает?

– Кто её знает. Впрочем, думаю, это враки.

За портретом оказалась крохотная ниша, заставленная вениками и вёдрами, видимо, чтобы уборщицам далеко не бегать. Здесь было темновато, но если чуть раздвинуть шторы, в щёлку можно было видеть всю спальню.

–Учтите, сидеть в этом чулане вам придётся довольно долго, наш граф ложится далеко за полночь, правда, он и встаёт чуть не в полдень. А сегодня так вообще куда-то уехал, то-ли в ратушу, то-ли в тюрьму.

Ну, я пошёл, а вы никуда не высовывайтесь.

– А если…

– А если очень подопрёт, вон за той шторкой зелёненький горшок спрятан, ночной вазой называется, так что воспользуетесь графскими удобствами.

Ребята сели на перевёрнутые вёдра и приготовились ждать.

Ждать пришлось долго. Очень долго. У них уже и ноги свело, и в голове туманилось, и глаза сами-собой слипались. Закимарив, Берджик покачнулся, чуть не опрокинув свой насест.

– Тихо ты!

– Я же не нарочно. Слушай, а ведро-то хорошо гудит! Да, ты не злись, я шум подымать не собираюсь. Ты только послушай, что я подумал… – Берджик что-то зашептал приятелю в самое ухо.

– Ничего не расслышал, щекотно только. Да не повторяй ты, понял я всё, понял.

– Тш-ш!

За дверью раздались лёгкие шаги. Вошла служанка, зажгла свечи, сняла и аккуратно сложила покрывало, поправила одеяло и взбила подушки. Вышла.

И снова тишина.

Наконец, шаги, словно сдвоенные, словно кто-то ступал твёрдо и уверенно, а второй семенил следом чуть пританцовывая. Дверь снова распахнулась и в спальню прошествовал граф. Рослый. Внушительный. Самодовольный. А за ним – камердинер. Камердинер помог снять с графа парик и нахлобучил его на деревянную болванку. Потом, вертя графскую персону, словно тряпичную куклу, распустил шнуровку на одежде, расстегнул парадные золотые пуговицы и, точно с малого ребёнка, стал снимать с хозяина туфли с пряжками и бантами, парчовый камзол, рубаху тонкого голландского полотна, плотно облегающие шёлковые штаны, а вместе с одеждой – всю внушительность и самодовольство. А когда графа обрядили в ночную рубаху и ночной колпак с кисточкой, он словно сдулся и стал меньше ростом.