Иржик Рыболов или Рыцарь Серебряной пряжки
– А, пани Катаржина! День добрый! А это, значит, сынок Ваш, Иржик? Ну что, Иржик, хочешь портняжьему делу научиться?
– А чему тут учиться? – набычился Иржик. – Дело нехитрое – режь ножницами да сшивай иглой. Только на стол я не полезу.
– Что ж, тогда бери стул и садись рядышком. Нехитрое, говоришь, это дело?
Вы, пани Катаржина, не беспокойтесь, оставьте мальчика здесь. Думаю, такой самостоятельный молодой человек и сам вечером найдёт дорогу домой. Посмотрим, на что он способен, а там уж и с паном Якубом, коли доведётся, по рукам ударим.
Мальчики, проводите пани, мне слезть трудновато.
Ну, Иржик Рыболов, тебя ведь так зовут? – кто-то хрюкнул не сдержав смешка, и пан Карел, мгновенно достав из-за спины аршин, легонько «приласкал» нарушителя порядка, – иголку хоть раз в руках держал?
– Держал, – буркнул Иржик.
– Нитку вдеть сможешь?
– Кто ж её не вденет?
– Вот и чудненько! Сегодня всё твоё дело глядеть да на ус мотать. Да принести-подать, коли кому что понадобится. А понадобиться может многое – кому мел, кому утюг…
– Может я лучше откромсаю чего, или пришью?
– Так вот сразу откромсаешь да пришьёшь? Ну что ж… Ножницы я тебе пока не решусь доверить, а вот иголку с ниткой… Мальчики, покажите, как нитку вдевать.
– Велика премудрость! Что я, сам не сумею?
– Ну, сумеешь, так сумеешь. Помнится, где-то здесь лежал мой любимый отрезик… Пан Чеслав так и не удосужился за год хоть разок заглянуть на примерку.
– Он бы, может, и удосужился, да в долговую яму угодил.
– А вам, зубоскалам, что в том за радость? Ага, вот и он! – Пан Карел положил перед Иржиком два канареечно-жёлтых куска ткани. – Запоминай: это – полочка, это – спинка, это – лицо, это – изнанка. Не перепутаешь, разберёшься? Вот нитки, вот игла – дерзай!
– Напортачит! – не сдержался младший из подмастерьев.
– Напортачит – распорем.
Все отложили работу и мастеру пришлось прикрикнуть
– Ну-ка, оболтусы-обормоты-бездельники, за дело, вы сюда не в цирк пришли!
Иржик отмотал от катушки нитку подлиннее и, послюнив конец, вдел её в ушко иголки. Потом, вспомнив, что мать завязывала на конце узелок, покатал нитку в пальцах – получилось нечто вроде лохматого паучка.
Что там пан Карел показывал? Ага, вот это надо пришить к этому. Точно! – Иржик положил ткань на колени поудобней, ткнул иголку, чуть не взвыл от боли, но сдержался. Ничего, он справится, тоже мне – великое искусство! – Иголка вниз – иголка вверх, потянул, иголка вниз – иголка вверх, потянул, нырнула – вынырнула… Гляди-ка, дело пошло! Правда, швы ложились вкривь и вкось, нитка путалась, крутилась, вилась петлями, – ну да ничего, тут оборвём, там откусим и вперёд!
– Ну что, юноша наш самостоятельный, поглядим, как твой шедевр поживает?
– Я только начал.
– Ничего, доброе начало полдела откачало. Давай-ка, давай сюда свою работу.
– Он с ней так сроднился, что оторвать от себя не в силах!
Иржик готов был сквозь землю провалиться. – Ну как? как он умудрился пришить эту тряпку к собственным штанам?!
Сдавленные смешки стихли под укоризненным взглядом пана Карела.
– Подумаешь, перестарался человек, с кем не бывает. Ну-ка, Франтишек, помоги, подпори шов.
Пухлощёкий Франтишек подкатился шариком и, чикнув маленькими ножничками, живо освободил Иржика от ткани и ткань от Иржика.
– Так-так-так, посмотрим, что у нас получилось… – Ага, плечо ты пришил к подолу. Горловину просто стянул ниткой. Крепко стянул, основательно. – А ведь прелестно получилось, и главное – оригинально!..
– А куда теперь пан Чеслав голову просунет?
– Ты уверен, что у пана Чеслава есть голова?
Теперь уже никто не в силах был сдержаться, и оглушительный хохот сотряс мастерскую. Иржик залился краской, буркнул что-то себе под нос и выскочил на улицу, хлопнув дверью.
Дома он на все расспросы матери отвечал одно:
– Нет, ма, ты как хочешь, а я туда никогда не вернусь!
– Что ж, значит завтра отведу тебя к пану ПЕтру. Пусть научит тебя горшки да миски обжигать. Хорошая посуда людям всегда нужна, без куска хлеба не останешься. А пока, раз уж ты дома, поможешь мне по хозяйству.
До позднего вечера в доме находилась работа – это вытри, то принеси, лестницу подержи, ложки оловянные мелом начисть, так что улизнуть к приятелям не удалось.
Похоже, мать здорово на него осерчала. А ночью Иржик всё не мог заснуть, он гладил маленькую серебряную пряжку и слышался ему нежный девичий голос:
– Спаси меня, Иржик! Спаси! Я принцесса Розамунда!
Мастерская пана ПЕтра стояла на низком берегу Свратки. Сразу за забором была выкопана глубокая яма, рядом валялись вёдра и корыта пустые и наполненные глиной, Чуть подальше вросли в землю тяжеленные кадки, где глина отмокала. И чуть не у самого порога в громадном корытище, держась друг за дружку, чтобы не проскользнуться, топтались, толкались и пинались два чумазых паренька. Оба по самые вихры были заляпаны глиной, сходство с поросятами, дорвавшимися до грязной лужи, было поразительным, разве что мальчишки не хрюкали от удовольствия.
В большой комнате красовалась печь, всюду на полках, на лавках и козлах сохли горшки, миски, кувшины, а на кривых табуретах сидели мастер Петр и его подмастерье и босыми ногами крутили гончарные круги. Мастер что-то мурлыкал себе под нос, ну точь-в-точь отец, когда работа ладилась, а подмастерье насвистывал не в лад.
Мастер и подмастерье поклонились в ответ на приветствие, но работу прерывать не стали.
Подбежал конопатый мальчишка, приволок чистый стул и усадил гостью.
– Ну что ж, пани Катаржина, коли лежит у Иржика душа к нашему делу, возьмусь обучать его ремеслу. – Что, парень, не против руки в грязи марать? Говорят, сам Господь такой работы не гнушался.
Тем временем, под руками самого пана Петра поднялась, закружилась высокая широкогорлая крынка. Полюбовавшись на неё с минутку, гончар прихлопнул глину ладонью, скатал в колобок, и, снова крутанув ногой щербатый круг, стал вытягивать стенки новой посудины.
– Что рот раскрыл, галчонок?
– Зачем Вы её так?.. Она была такая красивая!
– А будет ещё краше. – Глина как тесто, любит, чтобы её семь раз осадили да восемь вымесили.
– Но зачем?
– Затем, чтоб посуда вышла звонкая да крепкая.
Вы, пани, не бойтесь, оставьте своего паренька здесь на часок-другой, никто его не обидит.
Ну, а ежели выйдет из смотрин толк, пусть тогда пан Якуб приходит, пива бутылочку приносит, мы с ним по стаканчику светленького разопьём да по душам потолкуем. Зря только мальчонка сюда как в ратушу вырядился, вы ему рваньё какое поищите – у нас, у горшечников, куда ни кинь, всюду глина, ну как с глиной возиться, да рук не замарать?
Едва мать скрылась за дверью, Иржик подошёл поближе к гончарам.
– Ну что, интересно?
– Ничего. Смотрится.
– Да, рыбу ловить куда интереснее, – поддел, не удержавшись, весёлый подмастерье.
– Угомонись, Зденек, всё бы тебе языком молоть.
Вот что, приятель, месить глину тебе пока несподручно, вернее несподножно, за печью следить тоже рановато, что ж, садись рядом, смотри да примечай, как грязь из-под ног посудой становится.
– А чего смотреть, верти себе круг да посвистывай.
– Ну, коли ты и так всё знаешь… – мастер сбил глину в плоский ком и встал с табурета, – садись, дружок, покажи, как ты без науки всё умеешь.
– Тоже мне, наука! – упрямец разулся, взгромоздился на табурет и лихо крутанул гончарный круг. Круг заскрипел, завертелся и бурый ком шмякнулся парню на многострадальные штаны. Да, мать его точно сегодня не похвалит. Иржик отскрёб влажный блин и снова плюхнул на середину круга. Теперь он толкал колесо медленно и осторожно, левой рукой пытаясь придержать глину, чтоб не соскочила, а правой поднимать края. Увы, глина никак не хотела подниматься, снова сползала вниз, кривилась, кринилась. Наконец, с десятого раза, вышло нечто напоминающее кособокую миску.
Когда он оторвал глаза от работы, оказалось, вокруг столпилась вся мастерская – и пан Петр, и насмешник Зденек, и четверо чумазых мальчишек – все ждали, что дальше будет.
– Вот! – Иржик кивнул на корявый плод своих трудов.
– Для первого раза вполне сносно. Ну, хорошо, а дальше что ты собираешься с этой красотой делать? Тише, не подсказывайте, он ведь без всякой науки всё знает.
– А что делать? – Иржик чувствовал в этих словах какой-то подвох, но отступать не собирался. – В печь совать.
– В печь? Где пироги пекут?
– А вот в эту – наш герой кивнул на большое сооружение в центре комнаты.
– Ага, значит, открываем мы заслонку и суём миску внутрь?
– Ну, для начала, конечно, печь растопить надо, прокалить как следует..
– Замечательно! Ну вот мы растопили, прокалили… Что дальше?
– А что? – горшок на лопату и туда поглубже.
– На лопату, говоришь?.. Я бы, пожалуй, не поленился ради такого зрелища, растопил печку, да больно дров жалко, ну и рук своих тоже, ведь только печь раскалишь, как выстужать придётся да осколки прибирать, а то и трубу печную перекладывать – это уж смотря как бабахнет.
– Как это – «бабахнет»? Вы что, в глину порох подсыпаете?
– Порох? Да сырой горшок от печного жара не хуже твоего пороха рванёт! Вот будет салют в честь того, кто и без наук всё знает! Нет, Иржик, мы горшок твой, в печь ставить не рискнём, потому что прежде надо его хорошенечко высушить.
Никто над Иржиком не смеялся, хотя глаза у всех ехидно поблескивали. – Да не переживай ты, с кем поначалу промахов не бывает, мастером никто не рождается.
– А можно, я хоть глину месить помогу, всё равно штаны грязные.
– Грязные? Это ты, дружок, грязных не видел… Ладно, меси, глины на всех хватит. Марек, дай мальцу мои старые штаны, а то мне пани Катаржина голову оторвёт. Да помоги их подтянуть, а то как бы конфуз не вышел.
Несмотря на все предосторожности, домой Иржик вернулся, грязный, как чушка. Мать только руками всплеснула.
– Ма, я сам постираю.
– Ладно, горе ты моё, «сам!». Ты сам хоть отмойся. Ну что, берёт тебя пан Петр?
Иржик задумался, вроде, работа, весёлая, и народ там дружный, а под конец он даже настоящую миску слепил, и доброго слова от мастера дождался.
– Нет, ма, хорошее дело гончарное и пан Петр – мужик что надо, только не хочу я в горшечники, не по мне это.
Мать вздохнула тяжело. – Ты что, и впрямь решил сто двадцать ремёсел перебрать? Кто же тебя теперь в ученики возьмёт?
Ладно, попробую пана Флориана уговорить, он по нашему плохо понимает, может и не наслышан ещё о твоих подвигах?
К пану Флориану, самому известному в городе садовнику, собрались только через день, когда штаны высохли.
Сад пана Флориана не сказать, что был больно велик, но на каждом клочке земли, будь он хоть с детскую ладошку, что-то росло, цвело и плодоносило. Деловито жужжали пчёлы, птицы щебетали в густых ветвях. Несколько ребятишек что-то подвязывали, поливали или собирали в корзины..
– Ради Вас, о белиссима, я посмотреть этот бамбино! – и знаменитый садовник, галантно склонившись, поцеловал пани Катаржине руку.
Едва мать ушла, пан Флориан кивнул Иржику:
– Престо! Идти за мной. Престо-престо! Вот – грядка, вот – лейка. Взяйт лейка – и трам-там-там – он изящно поводил рукой над салатом – вот так поливай грядка. Вода здесь, в этот бочка.
– А как я в бочка лейка запихну?
– Лейка запихну не надо. Взяйт вот эта штука – и трам-там-там – он показал, как зачерпывает ковшиком воду и переливает её в лейку.
Пан Флориан повернулся и ушёл, а Иржик глянул на лейку, глянул на ковшик и понял, что такая канитель не для него. Оглянувшись, не подглядывает ли кто, наш рыбак ухватил лейку за длинный нос и, произнеся «трам-там-там!», затолкал в бочку. Вода забулькала, посудина отяжелела, выскользнула из рук и ухнула на дно – Ничего себе! И как я её теперь оттуда выужу?
Чуть не час плясал он вокруг бочки, пытаясь вытащить неподъёмную «бандуру», вымок с головы до пят, едва не надорвался, но таки достал эту «трам-там-там»!
– Вот так, – знай наших! Ну, какую там грядку надо полить? Вот эту? – Земля быстро впитывала влагу, истомившиеся листья салата на глазах наливались упругой силой. Приятно всё-таки любоваться делом своих рук!
Жёлтая бабочка села на дорожку, улитка высунула рожки навстречу солнышку – благодать!
Иржик даже не услышал, как подошёл пан Флориан
– Где твой работа?
– Так я всё, я полил.
– Полил? Земля совсем сухой! Ты вылить один лейка! Один! Поливайт надо много-много лейка, и не свой штаны, а мой салат!
Парень чуть не взвыл – Господи, неужели теперь он всю жизнь будет ходить от бочки к салату и обратно?!
Потом он таскал какие-то корзины и переставлял ящики, забивал колышки и привязывал к ним верёвки – дню не было конца. Ох-ох-ох – спина гудит, руки отваливаются! Но едва Иржик присел, тут же, словно из-под земли, вырос эдакий журавль весь деловой и важный, глянул сверху вниз:
– Новенький? – Ага, ты-то мне и нужен Пошли, велено прополоть вот ту грядку.
На вон той грядке росло нечто-то ветвистое и кудрявое и запах стоял такой, что голова шла кругом – слишком остро, слишком сладко, слишком непривычно. «Журавль» эту душистую травку как-то весьма заковыристо назвал, в сорняки пальцем тыкнул и исчез. – Ну и ладно – велика премудрость сорняки драть! что он сам не разберётся? – Это что у нас торчит, – крапива? – Точно, крапива, – во какая вымахала! Долой крапиву! Это – лебеда? Или полынь? С корнем полынь с лебедою! Это – лопух? – Сейчас мы его из грядки вон!
Иржик вошёл в раж, сорняки так и летели из-под его рук.
– Баста! Стой! – вдруг услышал он гневный и чуть не плачущий голос. – Откуда ты есть на моя голова?! Ты меня разоряй! Мой пряный трав! Мой редкий пряный трав! Что ты с ним сделай!
– Я крапиву выполол. Лопух. Сорняки.
– Крапива! Лопух! Я дайт тебе «крапива»! Я показайт тебе «лопух»! – Он схватил пук «крапивы» и как стеганёт Иржика по рукам. – Убивайт тебя мало!
– Э-э! Вы чего?! Драться мы не договаривались!
Садовник снова замахнулся и Иржик пустился бежать.
Тем и окончилась его попытка стать садоводом.
Да, здорово проштрафился наш рыбак. Теперь придётся мать задабривать, так что Иржик с показным рвением трудился у верстака. У него даже пила перестала заедать и рубанок скользил ровненько, не артачился, и отец, похоже, был доволен… Только себя-то не обманешь и хорошим мастером без любви к делу не станешь как ни старайся.
Так шёл день за днём. Но однажды пани Катаржина принесла с рынка новость – городской аптекарь, хочет взять в ученики толкового парнишку . «Толковый» – это, конечно не про её оболтуса, но отчего бы не попробовать? Она тут же отыскала пани Гарджину, заправляющую хозяйством в доме мастера Йозефа из Градубец, и обо всём договорилась.
Конечно, Иржик слышал про аптеку, – кто ж в городе про неё не слышал? – А вот бывать там не доводилось ни разу. Рассказывали, будто этот самый мастер Йозеф разве что не колдун, и говорить о нём лучше шёпотом, а то мало ли… Ходит он только в чёрном и никогда не улыбается и не смеётся. А ещё говорили, что в аптеке под потолком висит высушенное чучело крокодила, привезённое из земель царя Фарамона, а к стене прибит огромный витой рог единорога. И это ещё не всё! – там в шкафах заперты пузырьки с ядами, толстой цепью к столам прикованы старинные неподъёмные книги на неведомых языках, а в подвале хранятся не капуста и не репа, а человеческие черепа! – Эх, поглядеть бы на эти чудеса хоть одним глазком!
И вот он стоит у порога самого таинственного в городе места. Мать крепко держит его за руку, и, похоже, ей самой сейчас не по себе.
Так вот она какая – аптека! – Двухэтажный кирпичный дом под черепичной крышей, на крыше резной флюгерный флажок. Над входной дверью золочёная вывеска. За большими окнами первого этажа видны застеклённые шкафы с фаянсовыми банками и стеклянными бутылями. Какой-то покупатель стоит перед прилавком и ему, словно в обычном магазине, упаковывают товар.
За углом оказалась ещё одна дверь и, едва Катаржина дёрнула витую верёвку звонка, где-то в глубине дома отозвался колокольчик. Дверь почти сразу открылась. На пороге их встречала немолодая женщина в строгом синем платье и белоснежном крахмальном фартуке. Это и была здешняя экономка пани Гарджина. Пани Гарджина ободряюще улыбнулась, пригласила войти в дом и провела в комнату, которую назвала малой приёмной. Широкое окно, глядевшее на улицу, было занавешено плотной шторой, зато окно в сад было настежь распахнуто и оттуда доносился птичий свист и грай. На стенах висели изображения людей в чуднОй одежде, животных, каких нет и в графском зверинце, географические карты, испещрённые надписями с названиями стран, городов, рек и морей. Иржик глаз не мог отвести от самой большой, в углу которой красовалась острая восьмиконечная звезда. Когда-то учитель в городской школе показывал им такую и сказал, что называется она розой ветров и что у всех морских капитанов непременно есть карта с таким знаком. Мальчишке словно пахнул в лицо ветер дальних странствий, он видел себя стоящим на палубе пиратского фрегата и ощущал солёные брызги на губах. Он не слышал, что говорила пани Гарджина и очнулся лишь когда мать дёрнула его за рукав, усадив рядом с собой.
Пани Гарджина налила всем из пузатого кувшинчика что-то золотисто-жёлтое, пахнущее лимоном и корицей.
– Угощайтесь, – в такой жаркий день ничего лучше холодного лимонада и придумать нельзя.
Опасливо взяв в руки хрупкие и наверное очень дорогие стаканы, гости церемонно, словно на приёме в ратуше, пригубили «господский» напиток.
– Жаль, конечно, что господин аптекарь вынужден был срочно уехать по делам, но вы можете не волноваться – я успела с ним обо всём переговорить. Он согласен взять Вашего сына на испытание. Если паренёк окажется толковым, если проявит к работе интерес, лучшего ремесла и искать не надо.
Сейчас я позову Берджика, он ровесник Вашего мальчугана, было бы совсем неплохо им подружиться, тем более, что жить они будут в одной комнате.
Берджик, где ты там! Берджик!
На зов в комнату вошёл смуглый тощий паренёк, большеротый, кареглазый. Непослушные лохмы цвета спелого каштана выбивались из-под кипельно-белой шапочки. Чистая белая рубашка с закатанными рукавами, короткие коричневые штаны, белоснежные чулки и мягкие чёрные туфли – барчук да и только Но грубого льна фартук до колен, покрытий разноцветными застиранными пятнами, но руки в мозолях и царапинах… – э, нет, этот парень кто угодно, только не барчук и, уж точно, не бездельник.
– Берджик у нас уже чуть не год, поэтому всё двери и щели в доме ему знакомы. Думаю, вы прекрасно споётесь.
Мать обняла Иржика, крепко к себе прижала.
– Да не переживайте так, пани Катаржина, сегодня же к вечеру, он сбегает домой и сам перед вами отчитается.
– Идём за мной, не отставай! – Берджик стал подниматься по крутой слегка поскрипывающей под ногами лестнице. Пройдя длинным коридором, он распахнул одну из дверей:
– Залетай! Ничего комнатушка?
– Здорово! – Комнатка оказалась небольшой но очень уютной. Вдоль стен стояли две аккуратно застеленные деревянные кровати. Окно с широким белым подоконником выходило в сад. У двери в простенке притулился двустворчатый шкафчик, а ближе к окну – квадратный стол, покрытый льняной скатёркой. На столе и на двух стульях были разложены толстенные книги.
– Ещё бы не здорово! Мы тобою теперь во как заживём! – а то мне вечерами и потрепаться не с кем. Тебя Иржиком зовут? А я Берджик. Ну, да ты слыхал. Эта кровать моя, – он плюхнулся на постель и мигом вскочил, – а это – твоя.
– А книжки чьи?
– Здешние. Что, читать любишь?
– Спрашиваешь! Про пиратов, про привидения, про чудищ морских!
– Про пиратов и я не откажусь, только эти книженции покруче будут – если в любую из них без подготовки нос сунуть, мозги вмиг сварятся. Да хоть от одной латыни. А их ведь не только прочесть надо, но и наизусть выучить.
– Ничего себе! И ты что, всё это выучил?
– Пока не очень – больно меня от латыни в сон клонит. Как книгу в руки возьму, так глаза и слипаются, хоть распорки ставь.
А ты что стоишь, рот раскрыл, я болтать и до ночи могу, Узелок свой на стул положи, никто не тронет. Одежда в шкафу – вот рубашка, вот штаны, думаю, всё тебе будет по росту, пани Гарджина, небось, твою мать обо всём расспросила. А вот туфли подойдут ли, не знаю. Свои башмаки оставь у порога. Рубашку и штаны на эту полку клади, только комом не бросай.
Руки помой вот над этим тазом, я полью. Знаю, что перед тем, как сюда идти мать тебя надраила до скрипа, но так уж положено.
Коричневые короткие штаны и белая рубашка сели, будто их на Иржика шили. И даже туфли оказались точно по ноге. Берджик помог повязать фартук и спрятать выцветшие от солнца вихры под крахмальную шапочку.
– Оделся, копуша? Тогда пошли с народом знакомиться.
Они спустились всё по той же поскрипывающей под ногами лестнице. На сердце у Иржика было беспокойно – как-то его примут на новом месте?
– Не дрейфь, прорвёмся! – и Берджик втолкнул замечтавшегося новичка в просторный зал. – О, тебе готовится торжественная встреча и приветственная речь!
Им навстречу уже шёл молодой человек лет двадцати, подтянутый и очень серьёзный.
– Это Штепан, наш старший подмастерье. Видишь, у него на лбу написано: – «Я зануда!»
Всё, оставляю тебя в надёжный руках, а я пошёл трудиться аки пчёлка.
Здесь и впрямь всё напоминало улей – каким-то спокойным размеренным гулом, неторопливостью и чёткостью движений, пониманием что когда и кому делать. Несколько парнишек, ненамного его старше, с сосредоточенным видом что-то растирали, толкли, переливали и пересыпали.
Штепан кашлянул и произнёс негромко, но так, что слышно было во всём зале:
– Минутку внимания! Вот ваш новый товарищ, зовут его Иржиком. – Все отвлеклись от дела. – За обедом познакомитесь получше. – Все кивнули и молча продолжили работу.
– Я посажу тебя за стол рядом с твоим соседом по спальне, что станет непонятно, он объяснит, но без дела у нас болтать не принято, так что привыкай работать молча.
Он выдал мальчику ступку, медный пестик и, отсыпав из длинной узкой банки каких-то белых мелких камушков, показал, как надо их толочь:
– Вот так, легонечко, не спеша, сверху вниз, в мелкие-мелкие крупицы, а потом надо будет растереть всё ровными круговыми движениями. Когда получишь порошок очень тонкого помола, я подойду и покажу, как ссыпать его в фаянсовую ёмкость.
Иржик уселся на лавку и принялся ожесточённо стучать пестиком.
Штепан невозмутимо остановил его:
– Не спеши. Спешка хороша при ловле блох. Кисть не напрягай, иначе рука быстро устанет. Мягко и свободно. Вот так. – Он ещё раз показал, как надо перетирать лекарство. Или это не лекарство?
– А что это за штука?
– О, это один из важнейших в фармакологии ингредиентов – кальциум карбоникус вульгарис.
Иржик оторопел от таких непонятных и красивых слов.
Рядом Берджик из такой же узкой баночки ложечкой набирал зеленоватый порошок, насыпал точно отмеренной порцией в крохотные пакетики из тонкой коричневатой бумаги и укладывал в маленькие картонные коробочки. На каждой коробочке была красиво и аккуратно выведена надпись на тарабарском языке. Похоже, здесь без латыни шагу не ступить.
Иржик засмотрелся, что делают другие. Каждый занят был чем-то своим – кто разливал по пузырькам густую и тягучую жидкость, закрывал эти пузырьки тугими пробками, оборачивал сверху бумажной шапочкой и привязывал треугольную бумажку с латинской надписью, кто, как и он сам, стучал пестиком, кто смешивал в фаянсовой мисочке какие-то жидкости и порошки.
– Эй, ты что, а если муха в рот влетит? Кончай грезить!
– Здорово тут у вас!
– Здорово. Только не у вас, а у нас. Фартук нацепил? пестик в руки взял? – значит всё, свой. Ладно, пока тебе простительно по сторонам глазеть, я и сам первый день толком работать не мог, всё на соседей таращился. Но ты всё-таки и о своей работе не забывай, её за тебя никто не сделает.
– Так я уже вроде всё, растёр эту штуку в порошок. Надо пана Штепана позвать.
– Не пана, просто Штепана. Вот как провизором станет, так и в паны произведём.
Берджик сунул нос в ступку соседа.
– О, да тебе ещё тереть и тереть.
На прятелей кто-то шикнул, и всезнайка, приложив палец к губам, замолчал.
У Иржика уже рука отваливалась, но не показать же в первый день себя слабаком! Наконец к нему подошёл Штепан, который ещё не пан, одобрительно кивнул, достал с полки другую узкую банку с серебряной крышкой и показав, как пересыпать в неё порошок, сразу же наполнил ступку новой порцией белых камушков.
Как же хотелось на улицу, там друзья, небось, в речке купаются или в ножики играют, а он в этом фартуке как приговорённый. Мученик науки тайком вздохнул. Приятель, однако услышал.
