Реанимация чувств

«Да, так и есть», – подумал Валерий Павлович. Перед ухом, пониже виска у кавказца уже наметилась предательская морщинка, она обычно появляется к тридцати годам. Вторая – к сорока. Природу не обманешь, а документы наверняка поддельные. Опять, что ли, звонить в милицию? Надоело и некогда. Много дел. Вот придет следователь к девочке Нике, тогда надо будет ему сказать и про этого. В милиции все равно уже знают про перестрелку на рынке, и «Скорая» тоже наверняка сообщила. Все равно парень пока никуда не уйдет. С такими ранениями быстро не встанет, даже если бы и хотел.

– Маша! – позвал он Мышку. – Пиши на больного с инфарктом переводной эпикриз да узнай, когда хирурги придут перевязывать кавказца. Правда, пока Барашков не освободится, они не придут. Смотри за Никой, а я посмотрю еще алкаша. Не нравится мне его давление. Мы ему жидкость льем, а оно падает, хотя должно бы стабилизироваться. И в сознание он не приходит. Вы ему ночью рентгенограмму грудной клетки делали?

– Делали. Снимки в ординаторской в большой папке, – сказала Маша. Они с Валерием Павловичем вышли из палаты и медленно шагали по коридору. Маша тоже пыталась понять, отчего никак не придет в норму давление у больного с отравлением алкоголем. – Травмы головы нет, грудной клетки – тоже.

– Черт знает что… – начал бурчать про себя, но на самом деле все громче и громче Валерий Павлович. – В больнице все на соплях. Магнитно-резонансного томографа нет, того нет, этого нет. Гадаем, как на кофейной гуще! Как можно диагностировать что-нибудь сложнее простой алкогольной комы, если в больнице ни черта нет! Зато кругом ресторанов полно, банков полно, а несчастного алкаша вытащить не можем!

– Сколько ни пить! – Это медсестра Марина вошла в ординаторскую за листом назначений. – Что вы переживаете? Других, что ли, больных нет?

– А что-то с ним не так! И я не могу поймать это «что-то» за хвост, – вдруг стукнул кулаком по столу Чистяков и заорал Маше прямо в лицо: – Тина где?

– На конференции, – испуганно ответила она.

– Черт бы побрал эти конференции!

– Да уже скоро кончится! – посмотрев на часы, успокаивающе сказала Марина.

Тут открылась дверь, и в ординаторскую вплыла именинница Татьяна.

– Да, роскошным женщинам прощается все, в том числе опоздания на работу! – громко сказал Валерий Павлович, а девушки кинулись к Тане с объятиями. Да и было что обнимать. Облегающее платье из блестящей парчи подчеркивало высокую, стройную, но отнюдь не худую фигуру, светлые волосы локонами струились по плечам, синие глаза ярко сияли, рот алел, нежные ручки с восхитительным маникюром еле удерживали огромный торт. Таня, освободившись от торта и бутылок с шампанским, прошлась перед девочками по комнате, демонстрируя платье и всю себя и цокая высоченными каблуками.

– Голливудская звезда, да и только! – восхищенно сказала Маша.

– Двадцать пять, девочки, это не восемнадцать! И даже не двадцать! – пропела Татьяна. – Хватить думать о работе, пора уже думать о вечном!

Валерий Павлович удивленно воззрился на девушку поверх очков.

– Я имею в виду, пора выходить замуж! – чмокнула его в щеку Таня. – У вас нет на примете достойного жениха? Желательно из дипломатического корпуса?

– Нет, – растерянно покачал головой Валерий Павлович.

Девушки дружно прыснули. Татьяна даже повалилась на продавленный синий диван и в восторге задрыгала стройными ногами. Валерий Павлович рассердился и покраснел. Он даже засопел от обиды, что его так глупо провели.

– Какая ты красивая! – сказала Мышка, с интересом разглядывая Татьяну. И Марина, которая во всем отделении не любила только Валентину Николаевну, да и то потому, что сама была давно неравнодушна к Барашкову, тоже одобрила и платье, и торт, и шампанское. Сама Татьяна ее никогда не интересовала. «Много у нас было таких, – говорила опытная Марина. – Этой здесь делать нечего, надолго она не останется!»

Хотя таких красавиц, как Таня, в отделении никогда не было, в главном Марина была права. Если бы не одно запутанное дело, Татьяна уже давно унесла бы из больницы ноги: работа адская, платят не просто немного, мизерно мало! Не хватает тут гробить лучшие годы! Что она, Мышка, что ли, что не сможет себе лучше место найти? Но под «местом» Татьяна понимала не место работы, а место в жизни. С этим и была проблема. Таня хотела замуж.

– Это ты принимала вчера больного с улицы? – спросил Валерий Павлович.

– Алкаша, что ли? Ну я. – Таня занималась тортом. Он никак не хотел вылезать из коробки. Она боялась испачкать платье и заходила к торту то с одной стороны, то с другой. Марина взялась ей помогать.

– Ты его показывала кому-нибудь? Валентине Николаевне, например?

– Чего его показывать-то? Его есть надо! – Все мысли Татьяны были про торт.

– Я про больного!

– О господи! А что больной? Алкаш и алкаш. Грязный, вонючий. Еще, наверное, с блохами, а может, и со вшами. Еле заставила девчонок в приемном его помыть. Никто не хотел возиться.

– Кстати, плохо помыли. Он отвратительно грязный.

Татьяна презрительно фыркнула.

– Ну, так что ты ему назначила?

– Как обычно. Подключила систему по отработанной методике.

– А тебя не смущает, что он уже вторые сутки никак в себя не приходит?

– А я тут при чем? Я все сделала как надо. Да не волнуйтесь вы, с этими алкашами всегда так. Вроде смотришь – все уже, загибается. А через день уходит своими ногами. Между прочим, Барашков говорил, девчонка с отравлением кислотой тяжелее.

– Смотри, Татьяна, твой больной. Если что, тебе придется эпикриз писать, и на секцию тоже ты вместе с Тиной пойдешь. Ты с нашим патологоанатомом еще не знакома? Познакомишься, когда он тебя при всех размажет на конференции, как яичницу по сковородке!

– С чего это я? Во-первых, Валентина Николаевна больного передала Барашкову. Ну, не передала, попросила. А во-вторых, у меня сегодня день рождения.

Мышка подняла голову от истории болезни, которую заполняла, и сочувственно посмотрела на Татьяну.

– Мало ли что может быть, Таня! – тихо сказала она. – Ты все-таки вызови на всякий случай хирурга, невропатолога… Пусть они посмотрят этого больного. Нет ничего – ну, значит, будем еще ждать.

– Да ладно вам, прицепились! Вызову! – скривила ослепительные губки Татьяна. – Я и сама так думала. Обязательно надо праздник испортить! Ничего там нет особенного! Отравление алкоголем и есть отравление. Я же видела, какого его привезли: штаны мокрые, весь в грязи, упился до потери пульса и под забором где-то валялся! Вы что, никогда алкашей не видали? К нам только таких и везут! Если артистов или кого поприличней – так в приличные места и определяют, а шваль подзаборная – вся наша! Да его раздеть чего стоило! Вы что, не знаете, в приемном отделении санитаров нет! И мы с фельдшером с него эти вонючие завшивленные тряпки снимали! Меня чуть не вырвало! – Она сердито шлепнула торт на тарелку. Облизала пальцы, измазанные кремом. Подхватила упавший орешек. – Да если хотите знать, – в запале Таня почти закричала, – таких вообще не надо выхаживать! Я этих алкашей ненавижу! Сколько лекарств на них угрохаешь, сколько растворов – и все бесплатно. А они перед выпиской вместо «спасибо» обматерят тебя как следует, у сестер спирт для уколов весь выхлебают и опять пойдут нажираться как свиньи! И через два дня опять к нам! Здрассьте, приехали! Давно не видались! А вы все переживаете! Как он там, что он там? Да они живучие, эти алкаши, как собаки!

Валерий Павлович поднял голову и долгим взглядом посмотрел на Татьяну. Мышка совсем вжалась в свой стол.

– Я пережил мальчишкой войну, – сказал, снимая очки, Валерий Павлович. – Совсем маленьким. Но уже тогда я понимал и сердцем чувствовал, что рассуждения, подобные твоим, – это фашизм! И все наши ребята это понимали.

– Ну уж, скажете тоже! Фашизм! Пить надо меньше! – фыркнула Таня.

– Зачем тогда лечить больных шизофренией? Какая от них польза обществу? Или наркоманов? Или онкологических больных? Всех стрелять! Надоели они тебе – грязные, противные, вонючие? Эршиссен! – Голос Чистякова звучал все громче, лицо багровело, и Валерий Павлович впал в такое состояние, при котором совершенно необходима была радикальная помощь Валентины Николаевны.

– Ты работаешь здесь всего третий год! – продолжал греметь Чистяков. – Сколько ты этих больных повидала? Уж, наверное, меньше, чем я, или Валентина Николаевна, или Аркадий! Однако же мы, дураки, терпим, лечим, стараемся чем-то помочь! И если не испытываем симпатий к ним как к личностям, то все же имеем профессиональный интерес как к пациентам! И тебя никто не просит любить алкашей! Не хочешь работать здесь – уходи, ищи тепленькое местечко. Но пока ты работаешь, разобраться, что происходит с твоим больным, ты обязана!

– Запомните навсегда, Валерий Павлович, дорогой! – Татьяна побелела от злости. – Я никогда никому и ничем не обязана! И особенно вам. И вы не смеете меня оскорблять. И словечко ваше «фашизм» приберегите для слабонервных! Для тех, кто не знает, что делается, например, в Чечне. А я, запомните, не из таких! Нечего меня тут учить, как надо относиться к больным!

И махом накинув на свое ослепительное платье красивый, импортный, не в больнице взятый халат, Таня вышла из комнаты.

– У нее же день рождения сегодня! – укоризненно протянула Мышка.

– Да черта с два нужен мне ее день рождения! – стукнул кулаком по столу Валерий Павлович. – Я и здороваться больше с ней не хочу!

– Да ладно вам, Валерий Павлович! – Мышка вдруг вытянула из лежавшей на столе у Ашота пачки тонкую сигаретку и неумело затянулась. – Вы с нами как в школе военрук на военной подготовке. Все она понимает, наша Таня, все знает. Но когда вместо романтики, что преподносили нам в институте, нам и вам приходится обмывать и раздевать здесь завшивленных больных, согласитесь, получается не совсем то, о чем могут мечтать нормальные люди.

Валерий Павлович как-то странно закашлялся и закряхтел.

– Только вы не говорите, – тоненьким голоском продолжала Мышка, – что люди на фронте и не то видели. Да, видели. И сейчас, наверное, видят. Но мы живем здесь, в Москве, и тоже видим самое разное. И Москва наша то в блеске, то в нищете, словно куртизанка. А Таня, она не плохая. Только она не хочет быть в нищете, а хочет – сразу в шоколаде. Как, кстати, многие другие, кто устроился в приличные места за большие деньги. Она же не виновата, что ее папа, профессор-биохимик, оказался слишком бедным и слишком принципиальным и попросил нашего главного врача взять дочку на работу и всему научить, чтобы в жизни у нее был всегда свой кусок хлеба. Это она сама мне рассказала. Просто есть люди, которые, как вы, как Валентина Николаевна, могут долго брести в глубоких сумерках, вытянув руки, и ждать, когда же впереди засияет свет. А другие темноты не любят и отчасти боятся. Им нужно много и лучше сразу, поэтому они любят свет люстр и ненавидят бродить в потемках.

Мышка умолкла, ужасно застеснявшись своей длинной речи. Валерий Павлович насмешливо посмотрел на нее и спросил:

– Марья Филипповна, вы стихи случайно не пишете? А то дали бы почитать!