Фаина Федоровна

–Фаина Фёдоровна, чего они хотят? Деньги по какому-то случаю собирают? Так список не дали. (Тогда действительно деньги собирали по всей стране. Сама сдавала на бастующих английских шахтёров.)

–Кстати, Фаина Фёдоровна, у меня денег до получки остался рубль. Если что, вы мне займёте? А я вам завтра отдам, у мамы возьму.

–Ой, Ольга Леонардовна! – Фаина иногда забавно на меня сердилась. -Не понимаете вы в жизни вообще ничего! Причём тут шахтёры? Все приходят на серьги на ваши посмотреть! Ведь они у вас при свете лампы огнем горят! Ни у кого в поликлинике больше таких нет. Даже у заведующей!

Я не выдержала, подошла к зеркалу. Честно сказать, на мой взгляд, это выглядело странно: девичье усталое лицо, волосы убраны под небольшую накрахмаленную медицинскую шапочку, посередине лба зеркало-рефлектор. Какие серьги? Кто их видит?

–А какой коновал вам уши-то прокалывал? – вдруг не выдержала Фаина Фёдоровна.

–Очень хороший врач. Под крио обезболиванием, в стерильной операционной. – Это была чистая правда. Уши мне проколол тот самый врач, к которому я ходила с Володей.

–Руки бы оторвать этому хорошему врачу, – рассердилась Фаина Фёдоровна. -Уж не хотела я вам говорить, но сейчас скажу. У вас одна серёжка смотрит в Арзамас, а другая – в Котломас.

–Как вы сказали? – Я захохотала, до того мне показалась смешной её ревность.

–Как слышали, – проворчала она, и её розовые щёчки совсем покраснели от досады.

Дома мама придирчиво осмотрела мои уши.

–Знаешь, а твоя Фаина Фёдоровна права. Действительно, одна серёжка повёрнута немного в сторону. Несимметрично получилось.

Я намазала мочки преднизолоновой мазью, чтобы снять воспаление, и расстроенная пошла спать.

Я до сих пор люблю эти серьги.

Фаина Фёдоровна принесла мне на следующий день мой халат с обрезанными рукавами. Он был подшит на швейной машинке. Строчка катилась ровненько, тоненько, без изъяна, без узелочка.

–Ух, ты. Неужели это вы так умеете?

–Хотите пальто вам сошью?

–Правда?

–Хм. – Она снисходительно усмехнулась. – Да я после войны чего только не шила. И наволочки, и пододеяльники, и сорочки ночные, и пальтишки детям… Брюки мужские даже пробовала. Но это не получилось.

–Почему?

–Ну, мужикам же штаны мерить надо. А у меня дома дети. А мужики раздеваются при них в комнате. Нехорошо. На моей машинке всё можно шить. От мужа досталась. Его отец откуда-то взял. Зингер называется. Слышали?

–Слышала. У моей бабушки такая была.

–Так чего же вы рукава-то на руках подшивали?

–Знаете, Фаина Фёдоровна, я не умею шить. Вообще не умею.

–Напрасно! – Она осуждающе поджимала губки. -Но ничего, вы врач хороший. И в тюрьме не пропадёте.

–???

–Ох, Ольга Леонардовна, ангелок вы небесный…

Но я не была небесным ангелком. Во мне зрело раздражение, недовольство, нетерпение.

–Сколько мы приняли за неделю, Фаина Фёдоровна?

–Сколько приняли, все наши. – И она перечисляла.

Отиты… Гаймориты… Ларингиты…

А я чувствовала, что тупею. Она не была повинна в этом, такова была специфика работы, но я ужасно злилась на неё.

–Фаина Фёдоровна, дайте воронку Зильбера.

–Зачем вам?

–Что значит, зачем? Дайте, я говорю.

–Нате. – Губки поджаты куриной гузкой. -Но имейте в виду, эта манипуляция для стационара.

–Ничего подобного.

–Вы что, думаете в поликлинике всех вылечить?

–Не всех. Но многих можно.

–Ух, вы, Ольга Леонардовна, какая храбрая… даже в госпитале всех не вылечивали. Ногу, знаете ли, оттяпают, а её лечить можно было. Но надо было скорее и наверняка. И жизнь сохранить. Безногий, но живой. А будешь лечить… Неизвестно, как обернётся.

–Фаина Фёдоровна, не приставайте ко мне с вашим госпиталем. Теперь не война. Меня учили лечить больных, и я должна их лечить.

–Знаете, Ольга Леонардовна, – она, когда волновалась, немного трясла головой. -Вы такой хороший человек. Такой правильный человек, как из книжки с картинками. «Тимур и его команда». Но про войну вы ничего не говорите. Вы не знаете, что такое война.

Я обиделась.

–Фаина Фёдоровна, у нас миллионы людей прошли фронт. Я не думаю, что вы знаете больше других …

Она вдруг села за свой стол и превратилась в гипсовое изваяние – суровое, скучное и пыльное. Она прищурила глаза и стала смотреть себе внутрь, в свою душу, в которую мне не было хода. Она сжала зубы. У неё задрожал подбородок. Она подняла голову и глухо сказала:

–Да, Ольга Леонардовна, я на фронте не была. Я работала в тыловом госпитале. Когда у дочки была корь, температура была за сорок. Голова в огне, а ноги, руки холодные. А это у детей самое плохое. Опасное. Она уже бредить начала. А мне на работу… Я всё боялась её оставить, не могла заставить себя идти. Хину давала вместо аспирина. Аспирина не было. Она от хины дочка потела ужасно. Как вспотеет, холодная вся становится. Нужно переодевать, а некому. Сынишке только два года тогда было… К дворничихе я побежала, умоляла, чтобы с дочерью посидела. В общем, не успела на работу к восьми. Старший хирург меня простил. А был там ещё один… Без руки. Но не на фронте он руку потерял. Вторая-то у него была тоже покалеченная, но уж очень развитая, а мясо на руке за год, за два не нарастить. Может в гражданскую что-то у него с руками приключилось. Он своей этой оставшейся рукой цеплял всё, как клешней. Я видела, как он ел. Подцепит кусок – и в рот… И водку заглатывал. Стакан целый сразу туда выливал. Это сейчас говорят, что женщины тогда любому мужику были рады. Неправда. Многие мужики страшные были… Злые… Баб не жалели. И вот этот клещерукий, тоже был злой. Может от безобразия своего. Или просто злой был всегда, и до войны, и до травмы… Он всех в госпитале подозревал. То это неправильно сделали, то другое… Как напьётся, про всех кричит, что враги народа его окружают. Что всех вокруг стрелять надо.

И в тот день он меня вызвал в кабинет к себе и говорит:

–Ещё раз проваляешься с хахалем под одеялом, под указ пойдёшь…

Она была даже высокомерна в своём рассказе.

–А вы, Ольга Леонардовна, знаете, под какой указ?

Мне казалось, я это знала. За опоздание на работу судили и отправляли то ли в тюрьму, то ли в лагеря. Но я не решилась сказать это вслух. Я втянула голову в плечи и сидела не шелохнувшись. Я боялась узнать что-то очень страшное не из книг, не из фильмов, а то, что было на самом деле с реальным, близким мне уже человеком. И я не знала, как к этому знанию относиться.