Человек. Образ и сущность. Гуманитарные аспекты. Когнитология и гуманитарное знание

Анализируя эту позицию, Ватсон и Коултер ссылаются на высказывания символического интеракциониста Герберта Блумера. Блумер в своей работе «Наука без концепций»[36 - Blumer H. Society without concepts // Symbolic interactionism: perspective and method. – Euglewood Cliffs, 1969. – P. 70–82.] отмечал, что перцепция, поскольку она возникает во внутренней игре активности, служит руководством для направления действия. Активность может быть не только облегчена с помощью перцепции, но и блокирована или нарушена ею. В свою очередь концептуальный процесс – это способ поведения, характерный для человека, и он позволяет обходить возникающие внутренние препятствия. Когда в проблематичной ситуации перцепции недостаточно, человек может осмыслить эту ситуацию определенным образом и действовать на основе концепции. В этом случае осмысление позволяет найти новую ориентацию, новую организацию усилий и новую свободу действия. Термин «символическое взаимодействие» Блумер относит и к специфическому характеру взаимодействий между человечес-кими существами. В работе «Общество как символическое взаимодействие»[37 - Blumer H. Society as symbolic iteraction // Ibid. – P. 50–69.] Блумер писал, что своеобразие символического взаимодействия состоит в том факте, что человеческие существа интерпретируют или «определяют» каждое действие другого. Их «ответ» не является прямым результатом чувственной реакции на действия другого, но основан на том значении, которое он относит к этим действиям. И таким образом человеческое взаимодействие опосредовано использованием символов и интерпретацией или конкретизацией действий другого. Это опосредование эквивалентно включению интерпретации между стимулом и реакцией. Таково человеческое поведение.

Это означает, что истинное видение поведения человека включает в себя как адекватную фиксацию его внешних форм – манер, речи, общего стиля, – так и внутренних абсолютных ценностей, стратегических и тактических шагов для достижения определенных целей.

«Двойное видение» становится путем постижения когнитологической истины в системе повседневных отношений жизни. Оно предполагает адекватное прояснение во внешних формах поведения и его скрытых внутренних мотивов, так что когнитологическая истина выступает в единстве внешнего и внутреннего как результат соединения восприятия, мышления и понимания.

Для правильной оценки облика, стиля, речи индивида, как и оценки видимого поведения социального субъекта, с точки зрения когнитологического видения необходимо наличие «внутреннего глаза», определяющего главные цели другого и тактику их достижения, связи внешних форм поведения с внутренними интенциями. «Внутренний глаз» – это единство интуиции, жизненного опыта и опыта интеллектуального. В этом контексте понимание – это адекватное видение внутренних движений субъекта, а разум – умение учитывать эти внутренние движения в формировании внешних форм отношений. Соответственно «мотив» может определяться в контексте как главной цели, так и тактических форм поведения.

«Двойное видение» относится к сфере понимания не только «другого», но и самого себя. Человек проживает две жизни. Одна жизнь – это жизнь его организма: рождение, детство, отрочество, юность, взрослое состояние, преклонный возраст. «Жизнь удалась», если человек сохранил свое здоровье до естественного конца своих дней и сделал свою карьеру, испытал на себе все радости жизни и успешно справился с ее огорчениями.

Другая жизнь – смысловая. Здесь «жизнь удалась» в том случае, если человек в ходе жизни не предал своих убеждений, своих товарищей, свою страну, свой народ и выполнил свою цивилизационную функцию. «Жизнь удалась» в этом смысле далеко не всегда совпадает с длительностью жизни и успешной карьерой.

Выбирая свой путь, человек смотрит на обе цели, стремясь совместить их в целом своей жизни. И подчас такое совмещение становится своеобразной странностью, соединением, казалось бы, несоединимого, образом которого можно считать мифологического кентавра.

Когнитивные формы двойного видения относятся не только к пониманию бытия «другого» и собственного бытия, но и к формам комфортного освоения недоступной эмпирическому знанию трансцендентной реальности. Так возникает «образ-схема» – чувственная форма видения универсума. «Образ-схема» становится исходным основанием толкования истины жизни.

Рассудочная логика рождает два взаимоисключающих пути достижения исходного основания истины. Путь, ведущий сознание к конечной точке как границе внутренней трансценденции, которая рационализируется как «универсальный принцип». И путь, ведущий сознание к конечной точке явленного мира как границе внешней трансценденции, которая рационализируется как исходный факт, материальный «атом» мироздания. Нахождение смысла между границами явленного Бытия и образует вечную проблему истины существования как сущность экзистенции, вечную озабоченность человека, вечное его беспокойство. Универсальный принцип не может получить своей окончательной реализации в жизни. Но и попытки найти точное и окончательное определение исходного факта как «атома» мироздания оборачиваются бесконечным поиском. Этот поиск без завершения, как кажется, делает экзистенциальное бытие человека лишенным конечного смысла. «Образ-схема» – это решение проблемы конечного смысла, видение трансценденции через смысл, доступный для понимания и комфортного восприятия, а вместе с тем и видение эмпирически данной реальности с высот вечности и безграничности.

Этот тип когнитологического видения предполагает способность выхода за пределы данной эмпирической реальности, способность находиться надхронотопом. Эта позиция предполагает способность соприкосновения с трансценденцией, умение, как говорил поэт, «стоять у бездны на краю» и обретение таким образом подлинной свободы суждений. Эта способность находит свое отчетливое выражение в художественном творчестве, несущем на себе печать гениальности.

Гений не просто видит реальность, но создает реальность, которая заключает в себе «пророческие» качества. Так, например, герои литературных произведений не просто «отражают» свойства и качества своих реальных прототипов, но становятся «образцами» общих свойств жизни, актуальными для различных исторических эпох. Когнитологическая истина «соединяет» противоположности, реалии эмпирически доступного мира, постигаемого сенсорными и логическими средствами, с образами мира трансценденции. Такое соединение порождает эффект творчества, прорыва в мир запредельного. Результат творчества, интеллектуального прорыва в сферу «вечных» явлений обычно связывается с реальностью гения как необычной способностью видения реальности и ее нового построения с запредельной позиции. Без учета этой способности оказывается крайне сложно объяснять феномен творчества.

Нельзя не заметить, что попытки объяснения явлений творчества, опираясь на рассудочные доводы, приводят к взаимоисключающим выводам. Нередко особенности творчества «выводятся» из особенностей социального положения творца или специфики его психологии, индивидуального формирования. Однако странным образом, казалось бы, эмпирически однозначные факторы порождают взаимоисключающие выводы. С аналогичными проблемами сталкивается и поиск прототипов литературных героев. В качестве примера можно сослаться на объяснения характера героев и смысла гениального творения А. Грибоедова «Горе от ума». Это произведение признается «классическим». Но вместе с тем толкование смысла этого произведения оказывается противоречивым. С одной стороны, это творение рассматривается в контексте известного восстания декабристов – как отражение его духа, а главный герой комедии Чацкий трактуется как идеологический выразитель мировоззрения самого Грибоедова, который причисляется и по духу и по существу к декабристам, среди которых были его близкие друзья.

С другой стороны, отмечается, что близким другом Грибоедова был известный официальный осведомитель Булгарин, а его жена была любовницей Грибоедова. Грибоедов, когда он привез в Петербург текст знаменитого Туркманчайского договора России с Персией, был обласкан и награжден, принят в «лучших домах» и обедал у генерала Сухозанета, сидел за одним столом с графом Чернышевым, Левашовым и Бенкендорфом, которые были судьями по делу декабристов. За столом был и Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, который распоряжался на кронверке Петропавловской крепости повешением пяти декабристов, троих из которых Грибаедов знал лично.

А.А. Лебедев сопоставил оценки, высказанные известными писателями и публицистами XIX в., такими как В.Ф. Одоевский, Н.Н. Надеждин, Н.В. Гоголь, К.А. Полевой, И.А. Гончаров, Н.П. Ога-рев, В.А. Ушаков, Ап. Григорьев. В их числе упоминается и оценка А.С. Пушкина, данная Чацкому как герою совсем не умному. Великий сатирик, как известно, трансформировал образ Чацкого и сделал его главой департамента государственных умопомрачений. Эту трансформацию можно рассматривать как пророческое видение героев политической жизни не только XIX, но и XX в.

Наряду с утверждениями, что Чацкий – не идеал совершенства, существуют и его восторженные характеристики: Чацкий – это единственноегероическое лицо нашей литературы. Это идеалсовершенства, сверкнувший в России как луч света, и т.д.[38 - См.: Лебедев А.А. Три лика нравственной истины: Чаадаев. Грибоедов. Якушкин. – СПб., 2009. – С. 270–460.]

Очевидно, что возникающие взаимоисключающие интерпретации в чем-то верны, но в чем-то глубоко ущербны. И эта двойственность определяется игнорированием позиции Грибоедова как гениального творца. Это взгляд на реальности жизни общества с позиции «высшего бытия», что позволяет видеть эту жизнь в ее целостности и в ее проявлениях как человеческую комедию, с иронией и сочувствием.

Соответственно неадекватным является и отождествление Грибоедова с Чацким. Грибоедов – не Чацкий. Грибоедов – трезвомыслящий интеллектуал, умеющий верно оценить цивилизационную обстановку в России, способный принимать взвешенные решения, основанные на собственном непростом жизненном опыте.

Художественное творчество гения тесно связано с соприкосновением с внутренней трансценденцией. Он создает наполненные константным смыслом образы. Схемы «героев», которые переживают свое время и свое историческое место, переходят в новые исторические эпохи как «герои» нового времени.

Характерна в этом отношении судьба «героев» творчества Н.А. Островского, который считался певцом купцов Замоскворечья. Сегодня они не просто оживают, но вызывают массовую активную реакцию как современный ответ на волнующие вопросы жизни.

Научное творчество гения связано с соприкосновением с внешней трансценденцией. Легенда, «объясняющая», каким образом был открыт И. Ньютоном закон всемирного тяготения, интересна тем, что этот закон никоим образом «не вытекал» из падении яблока на голову великого ученого. Это падение вполне укладывалось в концепцию Аристотеля. Ньютон осуществил прорыв в трансценденцию, поскольку он вышел за пределы сенсорно воспринимаемого мира в бесконечность. Он это сделал, и в этом его гениальность.

Здесь мы сталкиваемся со специфическим «двойным видением» – видимого эмпирически мира и мира «невидимого». Но именно двойное видение ведет к истине и художественного, и научного творчества.

5. Когнитивизм как «преодоление» «двойного видения» когнитологии

Модус когнитивизма в своей глубинной сущности предполагает «преодоление» двойного видения бытия как не соответствующего реальному механизму работы Разума.

Методологический модус когнитивизма получает значительное распространение и влияние в условиях формирования информационного общества. Его характерная особенность – новое определение истины пути вне рамок психологизма и ментализма. Объективно когнитивизм стимулирует иллюзию освобождения научного мышления от «произвольных» спекулятивных «образов-схем».

На самом деле воспроизведение «невидимого мира» гносеологически относится не к сфере реального, а к сфере возможного. Здесь открывается простор не только для гениальных открытий, но и для субъективных спекуляций, которые могут быть следствием невежества либо подогреваться личными эгоистическими или политическими интересами. Возникающая субъективистская путаница сама по себе может подталкивать к «простым» решениям. Одно из таких «простых» решений – это представление о когнитологических принципах как спекулятивных ухищрениях ума, которые не имеют никакого реального содержания и смысла. В этом случае следует согласиться с декларацией Гарольда Гарфинкеля, который утверждал, что в голове нет ничего, кроме мозга.

Из этой декларации логически вытекает заключение, согласно которому вся феноменологическая конструкция сознания излишня, поскольку в сущности она есть иллюзорное построение. Действительно, почему в голове человека мы не находим даже с помощью самых совершенных приборов образцов абсолютных ценностей, истин мышления, понимания, чувственных переживаний совести, верности, любви, т.е. всего того, что можно отнести к интеллектуальной и духовной культуре? Не означает ли это, что они являются иллюзиями и их в реальности не существует? Но тогда поведение людей, чтобы быть «правильным», должно ориентироваться именно на компьютерную модель разума. Эта модель реальна, и она может быть построена оптимально с профессиональной точки зрения. И что может случиться, если человек признает эту модель в качестве ориентира «истинной жизни», жизни «ясной» и «понятной», ставящей конкретные цели и определяющей оптимальные пути и средства их достижения? Если компьютерная версия разума признается единственно научной и универсальной, то в таком случае происходит «снятие» когнитологической парадигмы «двойного видения». Ватсон и Коултер, чтобы избежать этого крайнего вывода, предлагают проводить различие между правильным использованием компьютерных концепций в нейрофизиологии и ложным использованием таких концепций в отношении «ментальности». Абстрактно говоря, с этим нельзя не согласиться, но вопрос остается: что есть в голове помимо мозга?

Обращаясь к ментальным предикатам на границе эмпирически доступного и трансцендентного мира, мы встречаемся со всей интеллектуальной культурой, которая воспроизводит поиск «последней» реальности, а вместе с тем и загадки, дилеммы, бессмыслицы, уклончивости и очевидные и интеллектуальные ошибки.

Можно ли «вместить» это все в компьютерную модель разума? Конечно, нет. Но, с другой стороны, компьютерная модель разума не может быть адекватной без всего этого сложного мира культуры.

Стремление упростить ситуацию заставляет обращаться к социологии, которая толкует человеческие представления как «извращенное сознание», «мифы», «популистские концепции». Вместе с тем социология обнаруживает «реальное положение дел» в человеческих отношениях как действие материальных интересов и материальных взаимодействий.

Сферой науки оказывается лишь воспроизведение внешнего мира. Такое воспроизведение оставляет в стороне загадки сознания. Такой подход «снимает» многие вопросы. В этом случае, конечно, не нужны ни мифы, ни утопии, ни популистские концепции, не будет ни загадок, ни дилемм. Мозг будет иметь в качестве дополнения фабрику правильной постановки вопросов и получения на них оптимальных ответов. Это будут такие же точные реакции без двоемыслия, без символизма, без рефлексии, какие имеет гусеница, чутко реагирующая на позитивные и негативные внешние воздействия.

Но приближаемся ли мы тем самым к реальности? Да, приближаемся, но не к человеческой реальности. Человеческая реальность в своей сущности является цивилизационной, субъект-объектной, что означает, что процессы гармонизации отношений субъекта и объекта ограничены лишь пределами, которые формируются абсолютными смыслами.

Абсолютные смыслы закрепляются в цивилизационном самосознании как абсолютные ценности, определяющие однозначное толкование истины. Здесь сама истина трансформируется в абсолютную ценность.

Движение к точкам абсолютных смыслов не может быть прямолинейным: оно слагается из загадок, пророчеств и дилемм, из рефлексий и концептуальных противоречий и удержаний найденных истин.

Освобождаясь от «бремени» противоречий самосознания и связанных с ними нравственных и социальных трудностей, человек переходит в качественно иное, естественное «ясное» состояние, но перестает быть человеком. Такие состояния человек испытывает при резких цивилизационных переломах, когда нарушаются духовные связи между людьми, общество «атомизируется», а абсолютные смыслы разрушаются, вытесняются сиюминутными реакциями на внешние воздействия и стимулы. И здесь обнаруживается, что абсолютные смыслы не возникают в реальности изолированного индивида. Абсолютные смыслы открываются в цивилизационной жизни, в связях процессов формирования личности с жизнью и деятельностью других, с открытием абсолютных зависимостей жизни индивида и осознания абсолютных ценностей как отражения и сублимированного выражения этих зависимостей.

Процессы глобализации влекут за собой разложение традиционных цивилизационных структур. Происходит изменение цивилизационного самосознания. Этот процесс затрагивает все более широкие массы людей. Доминирующей становится ментальность в ее упрощенном варианте – постановки целей и определения оптимальных средств их достижения. Такая ментальность соответствует компьютерной модели разума. Когнитивизм с точки зрения философских традиций можно рассматривать как новую версию позитивизма, преодолевающее все формы современного метафизического мышления.

Когнитивизм в данном случае следует гносеологической логике, ставящей ключевой вопрос: что могут отражать в реальности метафизические и метафорические представления? Если они не содержат в себе «копий» реальности, то их следует вынести за границы поля истины.

Эта логика всегда считалась «смертельной» для метафизики. Когнитивизм означает отождествление интеллектуальной деятельности человека и «умственной» работы компьютера или, во всяком случае, их существенное сближение. Если когнитология характеризуется «двойным видением» человеком социального субъекта, то в когнитивизме такое «двойное видение» оказывается невозможным. Компьютер фиксирует и обрабатывает текст, и он не может в принципе «видеть» подтекст текста.

Когнитивизм, таким образом, в своей образной сущности одноцветен, «монохроматичен».

Когнитивизм можно рассматривать как метод и как результат преодоления психологизма и ментализма, как и «двойного когнитологического видения» бытия человека. Казалось бы, когнитивизм заключает в себе очевидный «грех» редукционизма. И вместе с тем он находит свое решение проблемы «внутреннего» и «внешнего». Человек определяет формы своей реакции на внешние воздействия, освобождаясь тем самым от проблем, связанных с его отношением к внутренней и внешней трансценденциям.

Разрешение проблемы «внутреннего» и «внешнего» без отношения к трансценденции теперь сводится к субъективному предпочтению перед лицом альтернатив.

Ватсон и Коултер отмечают попытку Рома Харе найти именно такое решение проблемы. В работе «Социальное бытие» (1979) Ром Харе предложил концепцию разума как способности индивида представлять себе ряд внутренних и внешних альтернатив возможных конечных состояний и действовать в соответствии с приоритетом такой инициативы, которая ведет к достижению выбранного конечного состояния. Очевидно, что эта концепция вполне «укладывается» в рамки когнитивизма, если когнитивизм за исходное берет принцип истины как оптимальной полезности. Однако расшифровка оптимальной полезности оказывается перед сложной проблемой альтернатив смыслов, диктующей разные подходы к истине. Релятивности смыслов в мире естественно-научной установки противостоит абсолютность принципов, определяющих внутренний смысл цивилизации.

Является ли релятивность смыслов естественного мира свидетельством их объективности или, напротив, ничтожности? Но не может ли абсолютность смысла, возникающего в исходной точке цивилизационной субъективности, быть ничтожной именно в силу своей субъективности?

Возможно ли прояснение этой проблемы на почве когнитивизма? Или каким образом на почве когнитивизма возможно преодоление альтернативного смысла бытия, возникающего на основе биологических оснований жизни человека, с одной стороны, и внутреннего психологического мира – с другой. Парадоксы этого альтернативного смысла дополняются внутренним диалогом между «я» как личной внутренней позицией и «мной» как осознанием и видением себя с позиций других. Противоречия альтернативных смыслов требуют механизмов личностного соединения «внутреннего» и «внешнего».

Такое соединение может рассматриваться и как ключ к преодолению тех методологических противоречий, которые обнажились в сфере общественных наук в виде оппозиций ее ключевых понятий.

В этом контексте и возникает проблема истины Разума как соединения в одно альтернативных смыслов.

6. Истина разума

Однозначность истины как исходный принцип логики когнитивизма не позволяет соединить релятивность смыслов естественного мира и абсолютность цивилизационных смыслов. Аналогичным образом возникает теоретический разрыв между истиной биологических оснований жизни человека и требованиями социальной психологии. Возникает и специфическая «пропасть» между внутренней самооценкой человека и его «отражением» в сознании других. Встают проблемы определения приоритетов: каким импульсам должен следовать человек – инстинктам жизни или нравственным требованиям; своей позитивной самооценке или оценке социума? Как определять ценность своей жизни? Ответ на этот ключевой вопрос зависит от выявления приоритетов.

Определение приоритетов – это прерогатива Разума, знающего критерии выбора как совпадения этического с трансцендентальным, т.е. универсальным в человеческом смысле. А это требует признания приоритета совершенствования внутреннего духовного мира человека в определении им истины своих действий во внешнем мире, т.е. правильной постановки целей жизни и нахождения адекватных средств их достижения. Когнитивизм рассматривает цель и средство сами по себе, вне их духовного контекста. Игнорирование когнитивизмом специфики гуманитарного знания порождает негативную реакцию на его методологию. Вместе с тем под прицелом «артиллерийского огня», открытого по когнитивизму, оказались такие понятия, при разрушении которых происходит разрушение и самих оснований гуманитарного знания. Характерным в этом отношении является развернутое и многоцелевое выступление Джефа Коултера. Коултер выдвинул 25 тезисов против когнитивизма[39 - Coulter J. Twenty-five theses against cognitivism // Theory, culture and society. – Los Angeles, 2008. – Vol. 25, N 2. – P. 19–32.]. Но при этом подчас он не учитывает специфики когнитологического видения реальности. Его решительная критика когнитивизма соседствует с деструкцией теоретических оснований разума. Когнитология теряет почву, если теория отрицает реальность разума. Без разума невозможно «двойное видение» реальности. Реальность становится «плоской», совпадающей с ее поверхностным сенсорным восприятием.

В этом и состоит серьезный «пробел» в позиции Коултера.

Лейтмотив тезисов Коултера заключается в том, что «Разум» трудно определить: это либо продукт воображения, либо идиоматическое выражение. «Что у тебя на уме?», «Это пролетело мимо моего ума», «Я не могу выбросить из своего ума», «Напряги свой ум» – такие вопросы и суждения, считает Коултер, свидетельствуют о том, что «разум» имеет множество вариантов использования, ни один из которых не может быть отнесен к единой реальной ипостаси. Иными словами, Коултер готов признать реальность разума только в том случае, если он окажется эмпирически и однозначно фиксируемой, т.е. вещной сущностью. И поскольку «разум» не является вещной эмпирической сущностью, он не может быть функционально зависим от какой-либо другой вещной сущности, такой, например, как мозг. «Мозг» – это имя телесного органа, действие которого, процессы и состояния позволяют нам как личностям вести себя определенным образом. Но в этом случае описание ментальных предикатов оказывается локальным атрибутом личности, а не реального (физического) ментального компонента.