Только свети, свети

А за моей спиной в гулком пространстве храма, где по стенам не было видно привычных икон, приглушённо гомонили паломники. Удручённо осматривались, угрюмо шептались в недоумении. Собираясь с духом, зажигали купленные свечи.

* * *

А потом всей группой (кроме сторожихи-арабки и экскурсовода) мы потянулись влево с горящими огоньками в руках. Друг за другом тихо спускались по ступенькам, ведущим в полуподвал, в часовенку – полукруглою, тесную, лежащую ниже уровня пола. Там посередине, как тумба, стояла белая метровая рака. Как сказали – с мощами святого. Сверху на ней наклонно лежала икона, тоже беломраморная, с бортиками по периметру. А по центру – потемневший выпуклый выразительный лик великомученика. Он как бы смотрел на нас. Не верилось: «Неужели же здесь, совсем рядом, его святые мощи?»

После общего пения молебна (порой нескладно и невпопад, но старательно) я с трепетом приложилась к иконе с краю и ощутила чудное благоуханье. Всё лицо святого блестело, оно было в мире, как в масле… Поражённая, я поняла: каменная икона мироточила (давно известно мироточение от ликов святых с икон бумажных и деревянных и фресок настенных, а тут мироточит камень). И тогда я бережно собрала ваткой по краям это святое миро. И спрятала в аптечный пузырёк тёмного стекла, взятый из дома.

Уходить из часовни Георгия, от святой его раки никто не спешил. И мы пропели ещё молитву «Отче наш», а также торжественное величание: «Величаем тя, страстотерпче святый великомучениче и победо-носче Георгие, и чтим честная страдания твоя, яже за Христа претерпел еси». Пели уже чище, слаженней. Благодатные звуки молитв, восходя к круглому куполу, заполняли часовню и как бы обнимали, воедино скрепляли нас вокруг Победоносца. А при трепещущем свете горящих свечей выпуклый лик Георгия на мгновение показался мне ожившим. Подвижным, живым. Да, он был с нами, он слушал нас, он укреплял наши души…

* * *

Святое это миро от Победоносца я привезла домой в Москву. В России имя Георгий извечно очень чтимо, любимо, хранимо (это и Егор, и Егорий, и Юрий). Он символ нашей страны, наших побед. Он вышит золотом на знамени Родины.

* * *

А вскоре из Московского Патриархата, где знали о возвращении первой группы паломников, ко мне приехал зав. Отделом по чудесам Павел Флоренский. Тёзка и внук великого богослова и священника Флоренского. Да не один, а с коллегой-историком А. Московским, сотрудником того же отдела. Они записали мой подробный рассказ о чудесах, явленных нам на Святой земле. А в конце встречи я с волнением вручила им бесценный дар – миро от Святого Георгия Победоносца.

«Святой Великомученик и Победоносец Георгий, моли Бога о нас».

Ночь тиха над Палестиной

Эссе

Судьба сделала мне дорогой подарок: я трижды посетила Святую землю. И описала это в своей прозе. Однако до сих пор всплывают в памяти какие-то ранее забытые детали, штрихи, нюансы. И порой такие бесценные, такие яркие, что их никак нельзя потерять. Например, о первом моём паломничестве в Палестину в группе православных христиан. Из России в 1991 году на пароходике «Одесса-Сан» из Одессы через Чёрное и Средиземное моря до Хайфы. И далее по святым местам, где только ступала нога Спасителя.

Одна из моих любимых и духовных песен – «Ночь тиха над Палестиной», посвящённая Рождеству Христову. Очень мелодичная, даже романтичная, которую я любила, играла на фортепиано и пела издавна. И с подругами-мирянками, и с монахинями, приходившими в гости в наш дом. А последние годы, когда ко мне приезжала из Эстонии, из Пюхтицы, регент женского Успенского монастыря мать Иннокентия, эта песня стала нашим гимном. Ведь мать Иннокентия была до пострига Наташей Давыдовой, выпускницей Московской консерватории по классу фортепиано, участвовавшей даже в концертах. И вот она в чёрном монашеском облачении и апостольнике сидит в гостиной за моим «Циммерманом», её небольшие белые пальчики скользят по клавишам, и мы дуэтом негромко поём наш гимн:

Ночь тиха над Палестиной,
Спит усталая земля.
Горы, рощи и долины —
Скрыла всё ночная мгла.

В Вифлееме утомлённом
Все погасли огоньки,
Только в поле отдалённом
Не дремали пастушки…

Мы пели эти слова тихо, проникновенно, трепетно. Как будто сами стояли в этом поле близь Вифлеемской пещеры, где родился Святой Младенец. И для меня эта песня была как гимн Рождеству Христову. Мы пели её и в Пюхтицком женском монастыре за январским застольем, посвящённом Рождеству Иисуса (где я почётным гостем сидела рядом с игуменьей Варварой, первой игуменьей монастыря), при свечах, озарявших многочисленные иконы и стены трапезной. И такая благодать разливалась в наших сердцах и вокруг нас, что трудно выразить словами. А в ночи над обителью, над куполами Успенского храма во тьме небес словно сияла над всеми нами и над миром вокруг звезда Вифлеема.

Палестинский Вифлеем – городок совсем маленький. И тем более мала пещерка невдалеке от него. Та, где появился Спаситель мира. Однако ныне над этой пещеркой построили храм, войти в который можно лишь склонив голову. И такое устройство входа неслучайно. Низко опущенная каменная плита (чуть ниже человеческого роста) мешала конным всадникам-завоевателям, как прежде, врываться в храм. И мы почти впервые за столетие как первая группа паломников из Советского Союза, наклонясь, заходили внутрь храма. Внутри храм казался высоким, просторным, с двумя рядами колонн. В одной из которых, где некогда жили «святые пчёлы», виднелись в камне пять отверстий для пальцев. Минуя помещение храма под пение Рождественских молитв, мы подошли к спуску в Святая Святых – в пещеру Рождества Христова. А у меня в мыслях всё звучала любимая песенка о том, как некогда здесь, в поле, пастушки узнали от Ангелов о Его появлении на белый свет. Неужели же это именно здесь то самое поле, где у ночного костра явилось откровение испуганным пастухам?

Вдруг раздался шелест нежный,
Трепет пастухов объял,
И в одежде белоснежной
Ангел Божий им предстал.

Трудно описать мои чувства в этот судьбоносный момент. В пещере было полутемно, только огонь горящих лампад освещал низкий потолок, стены и всех нас, паломников, которые заполнили почти половину её пространства. Справа в стене была ниша с мраморным полом. А в полу, посередине, – серебряная звезда со многими лучами. Вот оно, несказанное место рождения Божественного Младенца. Мы по очереди на коленях, не чуя себя, на мгновение касались губами этой звезды. А у стены напротив были видны деревянные ясли (кормушка для овечек), и там на сене лежал Младенец в пелёнах. Но для нас, паломников XX века, первозданна и трепетна была, конечно, эта звезда. А меня всё не покидала мелодия Рождественской песни:

Не пугайтесь, не смущайтесь!
От Небесного Отца
Я пришёл великой тайной
Вам возрадовать сердца.

Милость людям посылает
Сам Христос, Владыко-Царь,
Грешный мир спасти желая,
Себя людям отдал в дар…

Я стояла тут же, рядом, в загоне для овец, пытаясь осмыслить происходящее. И очень захотелось взять себе хоть крупицу на память из этого святого места. Стоя у стены, я плечом, краем локтя, а потом и ладонью почувствовала твёрдость стены, но это был не пещерный камень, а что-то гладкое, похожее на фанеру. И я, поразмыслив, наконец догадалась, что это была твёрдая бычья кожа. Что служители пещеры, зная желание паломников унести хоть крупицу святого Вифлеемского камня, оградили изнутри стены пещеры воловьими шкурами, чтобы сохранить их подлинность. Завесили стены шкурами, как чехлом, даже с круглыми отверстиями для «дыхания». Но, просунув пальцы в эту круглую прорезь, я нащупала шершавую подлинность древней стены.

Всё это было совершенно невероятно, до замирания в груди.

Ночь тиха над Палестиной,
Спит усталая земля.
Горы, рощи и долины —
Скрыла всё ночная мгла.

И этот всеобъятный гимн в моей душе всё продолжает и продолжает звучать.

Только свети, свети

Дневниковая проза

Иногда меня спрашивают, как я даю названия своим книгам, своим рассказам… Да всегда по-разному. Как порой родители заранее ищут имя своему ещё не родившемуся ребёнку. Гадают, кто появится: девочка или мальчик? И вообще, имя зависит от многого. Где это произойдёт, когда? В какой стране, в каком краю? И даже в каком окружении – каком сословии, семье?.. Вот так и у меня – по-разному с каждой книгой. Порой сложно… Конечно, это удача, когда текст ещё не окончен, а ты уже обрадованно произносишь название. «Вот оно… Удачное вроде». И только оно, и не иначе.

А бывает и по-другому. Порой уже надо рукопись в типографию отправлять, в печать, а ты всё перебираешь варианты названия – это? Не это? Ведь говорится же в пословице, как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Помню, название одной книги – «Разговор о будущем» – родилось очень поздно, от иллюстрации, которую я поставила на обложку. Это картина моего мужа-художника Юрия Ракши. (Полотно давно принадлежит Третьяковке и висит в её зале.) А вот другое название – «Далеко ли до Чукотки?» – родилось в самолёте, когда я летела в командировку от журнала в Анадырь на попутном местном грузовом самолёте (по следам одного письма из зоны от возмущённого зэка). И хотя сюжет будущей повести был совсем не об этом, название «Далеко ли до Чукотки?» родилось по ходу и прямо прилипло. (Мне пришлось в полёте принимать у случайной попутчицы роды. Помню, родилась девочка. Так что в будущем в её паспорте «Место рождения ребёнка» можно определить как «В небе» или «В полёте»…)

Кстати, ещё пару слов о рождении названия, это для авторов. Мой маленький мастер-класс. Можно, конечно, дать просто имя: «Галя», «Валя», даже «Евгений Онегин», но только в том случае, если за этим именем, как, например, «Евгений Онегин», широко раскрывается образ и героя, и даже целой огромной эпохи. А если просто имя, то это убого, неинтересно. В крайнем случае можно добавить профессию. К примеру, «Чабанка Дуся». Какая Дуся? А та, которая, оказывается, занимается овцами, то есть чабан, чабанка. Или чеховский «Хамелеон», то есть показывает качественное многообразие характера героя-оборотня. Но, на мой взгляд, для читателя гораздо интересней почувствовать в названии какую-то тайну, интригу. Например, «Окно с видом на океан», то есть предполагается окно, в которое кто-то смотрит и что-то видит за этим окном. Как будто проходит незримая черта, линия, и по обе её стороны есть вопрошающий и отвечающий, есть посыл и приём. И всё это плотно – лишь в трёх словах. Или вот название «А какой сегодня день?». По одну сторону вопрос, по другую – ответ. А между ними четыре слова. Или «Далеко ли до Чукотки?» – то же самое. Так что в названии желателен намёк и на сюжет, и на героя, и на главную мысль. И нельзя забывать Читателя. А главное – его руку, которая должна потянуться к твоей книге на прилавке магазина или библиотеки. Воистину, повторюсь, как корабль назовёшь, так он и поплывёт.

А названия моих книг уже XXI века я тоже именовала по-разному. Что ни имя – новелла. «Прощай, молодость», «Золотые опилки», «Звёздный бульвар», «Монолог без конца», «Путь к горизонту». А недавно двум ранним рассказам, которые мне захотелось «перетащить» из старых десятилетий в новые (конечно, улучшив их), пришлось давать и новые имена… Ну, а сегодня? А сегодня… Книга только ещё на подступах, а я ей уже нашла имя. И с радостью мысленно обкатываю его, повторяю, поскольку нравится. Вот оно. «ТОЛЬКО СВЕТИ, СВЕТИ». (Это тоже будет моя короткая «Дневниковая проза» – мемуары, эссе, очерки, порой герои, ещё живущие.)

Я даже мысленно вижу, как эти три слова будут стоять на обложке в три ступеньки. И, как всегда, будут на фоне очередной Юриной картины… А родилось это название дома, в ночной темноте, когда автору не спалось. Последний год я вообще плохо сплю. Глотаю таблетки – не помогает. Оно и понятно, конечно. За окном в городе, в стране, в мире – идёт война. На днях над нашим чудо-Кремлём взорвался беспилотник, посланный бандеровцами-диверсантами. Прямо над Сенатским дворцом. Над его круглым куполом, возле трехцветного стяга моей Родины. А ведь сколько раз я под этим куполом в Георгиевском зале дворца сидела когда-то как делегат Съезда писателей. И вот дожила до такого ужаса. А где-то на юге России, у берегов Азовского моря, несмотря на весну и пение птиц, ревут танки, гремят пушки, рвутся снаряды. И льётся кровь в полях, блиндажах и окопах. И наши бойцы, герои-защитники, наши мальчики, хрипя, истекая кровью, умирают и умирают. Прямо сейчас. Буквально сию минуту…

И я почему-то вдруг вспомнила армейскую прозу Юрия Визбора. (Скорее писателя, чем актёра.) Хорошая у него получилась эта «военная» повесть мирных лет. Об армии, о службе нашего воинства. Глубокая, ёмкая. Словно присяга на верность Отечеству…

Вообще Юра Визбор удивительный был человек, особенный. Как не от мира сего. Мы с ним были просто приятели. Одновременно трудились в моём родном Останкине на телевидении. Я – в сценарном отделе «Экрана», он – в музыкальной редакции. Но на одном этаже. И даже двери по коридору были соседние. Поневоле друг с другом столкнёшься. Порой в перерывах вместе обедали в нашем полуподвальном просторном кафе телецентра. Он был полноватый и лысоватый. Круглая голова, круглые щеки, круглые плечи. Уже знаменитый и опытный. Переживший массу историй, много Любовей и прочих страстей. Имел дочь. Побывал мужем актрисы Жени Ураловой – умной красавицы. И у режиссёра Ларисы Шепитько снялся в кинофильме «Ты и я». И позднее даже сыграл роль фашиста Бормана. Великая роль. Но при всём этом всегда оставался самим собой, узнаваемым. Словно большим ребёнком, но в теле мужика. Крайне простым и естественным. И будто из другой жизни. Даже обедая на ТВ в модерновом нашем гулком кафе, он ел как-то по-детски жадно. Со смаком прихлёбывал ложкой горячий суп или, фыркая, отпивал из чашечки кофе. Громко, с присвистом, без стеснения, не оглядываясь ни на кого. Словно усталый турист-альпинист что-то ест у костра из горячего котелка. Сбросил рюкзак, воткнул рядом лыжи в сугроб и всласть что-то хлебает себе. А уж потом, не спеша взяв в руки гитару, дарит песни свои друзьям-соседям-соратникам. И отсветы живого огня пляшут по круглым его щекам. Интересно, какие бы песни он, искренний патриот России, писал в наше тяжкое судьбоносное время?..

Он часто опаздывал на работу. От лифта, по-ребячьи пыхтя, без оглядки бежал по коридору в свой музыкальный отдел. Порой подводил деловых людей. Но всегда умел каяться, извиняться. И в редакции ему всё прощали, особенно женщины. Они любили его уважительно и отстранённо – всё-таки сам Визбор. И бессмертная музыка песен его (порой случайных, походных, но всё же глубоко чувственных) всегда, как нимб, витала над круглой его головой. «Ты у меня одна, ? Словно в ночи луна, ? Словно в году весна, ? Словно в степи сосна. ? Нету другой такой ? Ни за какой рекой, ? Ни за туманами, ? Дальними странами…»

Мелодия так и звучит, так и звучит у меня в душе, навечно слившись со словами. Подумала, как же должны были быть счастливы его избранницы. И благодарны без исключения…

И вот никого из них на земле уже нет. Ни сослуживцев по армии, ни женщин, ни друзей – киношных или литературных. Ни левых завистников, ни правых соратников. Никого. Все уже Там. В лучшем мире. И нет уже никаких страстей и разборок. А вот костровая песнь о его случайной походной любви осталась. (Воистину, «Нам не дано предугадать, ? Как слово наше отзовётся…») А всё потому, что песни его ведь о Любви. О великом бессмертном чувстве, на котором в мире всё только и держится. Именно Любовь оставила от него ясный луч света и даже жертвенное, бескорыстное сияние, свечение. «Можешь отдать долги, ? Можешь любить других, ? Можешь совсем уйти, ? Только свети, свети!»

Я замерла в ночи. А мелодия всё звучала во мне. Слова всё повторялись и повторялись под звуки его гитары: «Только свети, свети!» Стоп, решила я. Ура. И даже села на кровати. Вот оно. Кажется, название новой книги есть, поймано!.. Нежданно-негаданно. (А может, не случайно? Может, это по промыслу?) И я в темноте встала, босиком прошлёпала в кабинет и, ликуя, с трепетом записала: «Только свети, свети». Как подарок…

Сто лет – не срок[1 - Русская пословица: «Сто вёрст – не крюк. Сто лет – не срок». – Прим. автора.]

Эссе