Белила для ведьмы. Племянник бога

И вот, когда не станет сил терпеть,

И злобный вой сирен слух заберет беспечно,

Ты встанешь, ты поднимешься с колен,

Нельзя ведь на коленях плакать вечно.

И чтобы страх прогнать, не слышать тихий плач,

Ты вспомнишь тот стишок, что с мамой повторяла,

Пусть за стеною смерть, и ждет тебя палач,

Ты закричишь слова, и вновь начнешь с начала:

«У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том»

И больше страха нет, и плач негромкий стих,

И детские глаза надеждой вдруг зажгутся,

Что будет школа, дом, бомбить не будут их,

И станет вновь светло и мамы вдруг вернутся.

И шепчут голоса, сливаясь в громкий крик,

«У Лукоморья дуб, и кот, и цепь сверкает»

Кричат стихи подряд, чтоб бомбы звук затих,

Кричат, и голоса бомб звук перекрывают.

Кот, который написал книгу

Я книгу напишу, в которой ты вернешься,

Однажды, поутру, ты встанешь у ворот,

«Зачем я снова здесь?» – ты будто бы проснёшься,

А рядом, на ветвях, ну, вот я – черный кот.

Я убежал потом, наверно мышь увидел,

А ты уйти не мог, хоть шел за часом час,

Ты эти три окна тогда возненавидел,

И женский силуэт, который ждешь сейчас.

Но дворник рассказал, она ушла из дома,

Ее искали все, но так и не нашли,

Ее любили все, здесь каждому знакома!

Чуть хриплый голосок пел всем нам: «Раз, два, три!»

Пора тебе уйти, но ты стоишь и плачешь,

Зачем вернулся ты, когда она ушла?

Той, что сегодня нет, ты для нее что значишь?

«Не плачь и скушай мышь!» – подруга подошла.

«Хозяин, это я, твоя мурлыка кошка!»

Когда ты уходил, меня с собой не взял,

Остались с ней одни, грустила я немножко,

Она? Всегда спала. Мир черно-серым стал.

Мышей носила ей, она мышей не ела,

Грустила поутру, и в полдень, и в ночи,

Смотрела в свой смартфон и что-то тихо пела,

Мурлыкать не дала, кричала мне: «Молчи!»

Однажды, поутру, ее в дому не стало,

Она ушла совсем, оставив настежь дверь,

Валялось на полу в цветочках одеяло,

Ненужное совсем тебе и ей теперь.

Я выпила все то, что оставалось в миске,

И съела всю еду, и стала голодать,

Ох, не брани меня, что оставалось киске?

Лишь от большой тоски, мяукать, умирать!