Сады небесных корней

– Нет, я не черкешенка. – Она чуть не плюнула на пол. – Черкесы – народ нам чужой, неприятный.

– А, эти межнациональные распри! – вздохнул он устало. – Вот кажется: Богом забытые земли! Кто знает какой-то Кавказ, ну скажите? Что там? Поголовная необразованность и детская смертность. А что там еще? А я вам скажу, что еще: войны, войны… Но что они делят? Овец своих? Женщин? Я слышал, что женщины их отличаются чудовищною волосатостью. Правда?

Она обнажила почти до локтя свою золотистую крепкую руку.

– Где волосы? – тихо спросила она. – Найди хоть один.

– Так ты исключение. – Он вздохнул снова. – Я был женат трижды, и все мои жены страдали от сильной своей волосатости. Конечно, когда это кудри в прическе, то очень красиво, но ноги, живот! Разденешь, бывало, – эх, чисто зверюга! И чувство мое не держалось к ним долго.

Он вяло зевнул.

– Что ты, Пьеро, молчишь?

– Зачем ты смеешься над нами, отец?

– А что же мне, плакать? Ты, сын, в утро свадьбы своей повстречался с какой-то девицей. Девица, конечно, тебя совратила. Потом ты явился, чтобы обвенчаться с законной невестой. Девица меж тем стала нагло ловить тебя, простодушного юношу, всюду. Проникла на свадьбу. Тут я растерялся. Отдал тебе бизнес: контору, клиентов. И дом во Флоренции. А сам живу скромно, на хлебе с водой. Вино позволяю себе только в праздники. Зато содержу здесь твою эту женщину, поскольку в утробе ее мой внучок. Он будет носить наше имя: да Винчи. Ах, чуть не забыл! У тебя есть фамилия?

– А то! – Катерина немного зарделась. – Фамилия есть. Абдуллаева я.

– Какая же это фамилия, Господи!

– Отец, перестань! – попросил его Пьеро.

– Да что «перестань»! Перестану когда-нибудь. Пробьет и мой час. Но поскольку вы оба беспечны, бездумны, одним озабочены: валяться в кровати, задрав ноги кверху, крича, как ослы, от животных восторгов, – я вам заявляю сейчас мою волю. Во-первых, придется расстаться вам, милые. Родины пройдут хорошо: Варенуха еще и тебя принимала, сынок. Она знает дело не хуже, чем лекарь. Пять лет внук мой будет при мне и при матери. Потом он уедет с тобой во Флоренцию. И там ты, сынок, его выведешь в люди. Поскольку, скорее всего, к тому времени меня в этом мире, по счастью, не будет.

– А где же вы будете? – И Катерина, пылая лицом и раздавшейся грудью, взмахнула рукой. – В раю и без вас обойдутся, мне кажется!

Старик помолчал.

– Ох уж этот мне Данте! Испортил народ! Ведь читать-то никто его и не читал. Длинно, нудно. За год не осилишь. А люди боятся. Поверили, что он там был и вернулся. Обманщик. Поэт, одним словом! А скоро, глядишь, и поставят обманщику памятник.

– Не верю я вам, – прошептала она. – Дитя не отдам. Через труп мой отымете.

Взяла Пьеро за руку и положила его пятерню на свой круглый живот.

– Толкается, слышишь?

И оба родителя, счастливо смеясь, стали слушать, как сильно толкается сын их внутри своей матери.

– Ногой, что ли, пнул? – уточнил он.

– А чем же?

– Да полно ребячиться вам! – возмутился сердитый да Винчи. – Даю вам пятнадцать минут попрощаться, и чтобы ты больше сюда не являлся! Иначе наследства лишу, а в контору вернусь прямо завтра! И делай что хочешь. Привел, понимаешь, арабку в семью!

– Я вам не арабка. – Она усмехнулась. – Наш род-то почище, чем ваш. Скота у нас больше. Дороги пошире.

– Ну вот и пасла бы свой скот! – Он, сутулясь, шагнул за порог, стукнул дверью. – Я жду.

Их прощание сохранилось на страницах рукописи. И я привожу его полностью.

«Катерина смотрела прямо перед собой остановившимися глазами.

– Предашь ты меня. – Она всхлипнула тихо.

Но он перебил:

– Ты не знаешь отца. Раз он пригрозил…

– Ах, пустое, пустое! – Она отмахнулась. – На то мы и люди: друг дружке грозить. Другого пугнем, самим легче становится…

– Но я, Катерина, клянусь: никогда… – Он что-то промолвить хотел, но осекся.

Она тяжело подтянулась всем телом, нотариуса обхватила за шею – да так, что огромная шляпа из меха с зеленым велюром упала с затылка – и прямо в глаза прошептала отрывисто:

– Ты помнишь, как сказано про петуха?

– Какого еще петуха?

– Как какого? Ведь Он сказал так: «В эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня». И с нами вот так же случится, мой милый. Ведь люди всегда предают самых близких.

– Но только не я! Катерина, не я! – воскликнул он пылко.

Но снова она усмехнулась той самой, никем еще не превзойденной усмешкой».

Теперь мне придется продолжить самой.

О чем-то она попросила его, и он согласился.

– Конечно! – сказал он, целуя ее. – Конечно, исполню. Какие проблемы?

После его ухода Катерина, оставив все, как было, неубранным, накинула на голову длинный, почти все ее располневшее тело спрятавший платок и, нарочно сгорбившись, чтобы не быть узнанной, заторопилась к Инессе мелкими, заросшими первой травою дорогами.

Глава 7

Монахиня

Никто, ни один на свете человек, не знает того, что произошло в низком, со скошенным потолком и расписными ставнями домике Инессы. Известно только то, что плачущая горько и одновременно благодарно Катерина вышла на крылечко и без сил опустилась на нижнюю ступеньку, прикрывая черным платком распухшее от слез лицо. Следом за ней выпрыгнула маленькая, острогорбая, с седыми волосами и пронзительно синими, не знающими старости глазами Инесса и протянула ей мешочек, остро, но приятно благоухающий сухими травами.

– Как схватки начнутся, так сразу заваривай, – негромко сказала Инесса. – Родится здоровый, родится красивый, не бойся. И ты не помрешь. Проси Богородицу, плачь и проси.

– Скажи мне, Инесса, ведь вот говорили, что сжечь тебя нужно и пепел развеять. А я тебя всем своим сердцем люблю.

– Да что тебе люди! – пропела Инесса. – Мешки с требухой да с костями, и все. Не верь мужикам, Катерина, они хуже баб. Кидаются, псы, в нашу женскую мякоть, грызут да урчат. А после отвалятся, все позабудут. Вот сын твой родится на радость тебе, его береги… Я знаю, что он не из этой породы.

– Боюсь я, Инесса. Отнимут его.

– А спрячешь как следует, так не отнимут. Детей прятать надо и в мир не пускать. Там все – гниль одна. Толстокожие боровы и те благородней людей. Не сравнить!