Приобщение к чуду, или Неруководство по детской психотерапии

На последнюю встречу перед самым летом вместо Нее приходит мама, чтобы договориться о возможности в следующем учебном году продолжать занятия.

– На могу понять, что происходит, – говорит она с легким «наездом» в голосе. – Только у нее стало все налаживаться: учеба, настроение, подружки появились, со мной начала разговаривать, как несколько месяцев назад вдруг раз – и все как раньше.

– Действительно, и я не понимаю, что случилось, – отвечаю недоуменно. – Быть может, у вас что-то дома произошло? Она говорила, что у вас суд был, наверное, что-то случилось?

– Так что случилось: муж-то мой совсем «того», за мной с топором бегал, а девчонкам давно уж угрожал то ножом, то топором, но меня ведь дома-то все время нет, я же на работе все время, вот она дома и за старшую… Соседи говорят, что и приставал он к ней, но так чтобы уж точно – никто не видел.

– А вы что же?

– А я что, меня же дома все время нет…

– Новы же мама, вы же ей единственный родной человек, единственный, кто может защитить ее!..

– Вы считаете, что мне давно надо было с ним развестись?.. Вы считаете, что это могло на нее повлиять? – начинает она лить слезы. Но почему-то мне ее совсем не жалко, наоборот, во мне поднимается волна гнева.

– Безусловно, повлияло, она же еще совсем ребенок, а должна защищать сестру, себя и вас от человека с топором, который еще не известно, что сделал ей до этого! Я понимаю, что вам нужно работать, вы не можете быть с ними все время, но это ваши дети и, кроме вас, их никто не защитит!

– Да она у меня вообще молодец: я прихожу, а она уже и ужин приготовила, и младшую спать положила, и сидит у окна, меня дожидается.

– Но она же подросток, и у нее должна быть своя подростковая жизнь, а не ваша…

Я долго еще возмущалась, учила, корила, взывала… Не знаю только, был ли в этом хоть какой-то смысл.

Как грустно и возмутительно, когда дети проживают отнюдь не свою жизнь и совсем ничего не знают о своих желаниях. Тогда нечто очень неправильное происходит с их жизнью, и они перестают разговаривать, уметь, чувствовать, жить.

Гештальт и дроби

Я часто сама себе задаю вопрос: что именно помогает детям в психотерапии? И до сих пор не могу найти точного ответа. Бывают случаи, когда, как мне кажется, я все делаю правильно, понимаю, что происходит, куда нужно двигаться с ребенком, использую все нужные техники, а заметной динамики нет. А иногда мы просто вместе играем или рисуем, а эффект бывает совершенно потрясающим. Возможно, так получается, что я даю этому ребенку именно то, что ему нужно: внимание, интерес, заботу. Повторюсь, что дети много мудрее нас, взрослых, к тому же точно лучше знают, что именно им нужно. И наша задача – просто быть чуткими и гибкими в понимании этого.

* * *

Его привела бабушка. Он без тени стеснения вошел в мой кабинет, обнаружив активное желание пообщаться. Пока бабушка рассказывала Его жизненную историю, Он одновременно интенсивно исследовал комнату и принимал активнейшее участие в рассказе, комментируя и поправляя бабушку строго и с некоторым раздражением. Он подвижен, обаятелен и явно не глуп для своих десяти лет. Отца у Него нет, Он живет с бабушкой и дедушкой, а также с мамой, женщиной верующей и очень строгой (физические наказания она считает необходимой мерой воспитания). Несмотря на то что в школе Он учится хорошо, многие жалуются на Его поведение: демонстративное и эксцентричное.

Мы много с Ним рисовали разные чувства, проигрывали разные сценки, но Его поведение в школе и дома не особенно менялось, хотя на встречи ко мне Он ходил всегда с удовольствием и расстраивался, когда опаздывал из-за автобуса и наше общение сокращалось. И вот как-то разыгрываем с Ним сценку: Он – учитель, а я демонстративный ученик, Он говорит: «А давайте в следующий раз вы будете хорошим учеником, а я – просто учителем. Я буду учить вас математике». На том и сговорились.

Я занятие за занятием решала написанные Им на доске примеры на дроби, Он проверял мои старания, ставил оценки, готовился к следующему уроку. И больше мы ничем не занимались. Только дроби. Он пишет и объясняет, я решаю. Изредка я спрашивала Его, что Ему так нравится в нашей игре. «Вы меня слушаете и слушаетесь, а это приятно».

Через 4 или 5 таких занятий подходит бабушка и просит найти Ему другое время, потому что в школе изменилось расписание, а они так хотят, чтобы Он продолжал ходить, потому что «ему это так помогает, все заметили, как он изменился за последний месяц!».

Мне очень нравится гештальт как метод, потому что он особое внимание уделяет потребностям и причинам их неудовлетворения. Сейчас выскажу очень банальную истину. У всех людей есть потребности (и у всех детей – тоже, потому как и они – люди). И потребности могут быть самыми разными (об этом замечательно написал Маслоу). Потребность – это «фокус» (или, как говорят гештальтисты, «фигура»).

То есть, к примеру, если я сейчас хочу пить, то пока не утолю свою потребность в воде, я не смогу спать или есть. После того как я утоляю жажду, я совершенно забываю о том, что хотела пить, потребность удовлетворена, и из фигуры она переходит в фон, я забываю о ней. Но теперь я понимаю, что хочу есть. Теперь в фокусе, или в фигуре, – другая потребность. Я осматриваюсь вокруг и начинаю предпринимать действия с целью удовлетворить эту свою потребность (роюсь в холодильнике, например, или вспоминаю о том, что у меня есть жена, которая умеет готовить).

Итак, наша жизнь – круговорот сменяющих друг друга потребностей. Но трагедия или, во всяком случае, драма жизни в том, что не все потребности удовлетворяются. Неудовлетворенными часто оказываются потребности в любви, безопасности, самореализации и т. д. И что же происходит в этом случае? Неудовлетворенная потребность уходит в фон, но не растворяется в нем, давая энергию для дальнейших действий, а удерживается там, забирая психическую энергию и актуализируясь в тот самый (как правило, неподходящий) момент, когда случается похожая ситуация. У аутистов, например, потребность в безопасности вследствие постоянной онтологической тревоги не может найти удовлетворения, и незавершенность этой ситуации забирает практически всю энергию, необходимую для психического развития. Более того, сработав один раз, она укрепляется, повторяясь снова и снова.

Потребность может не удовлетворяться несколькими способами, которые гештальтисты называют механизмами защит.

Один из способов уже описан мной, когда аутисты первой группы не могут понять, чего они хотят. Этот механизм – «невыделения потребности» – называется «слияние» или, по-научному, «конфлюенция». Наверное, и у вас такое было не раз, когда вы явно чего-то хотите, но не можете понять чего. И поэтому соответственно не можете этого получить. А иногда происходит смещение потребностей: человеку кажется, что ему хочется одного, а на самом деле – совсем другого. И у некоторых людей проходит так вся жизнь: они пьют, а на самом деле хотят признания; они ругаются и воюют, а на самом деле хотят любви. Поэтому понимание актуальной потребности – очень важная вещь.

Другой способ избежать удовлетворения потребности – это интроекция, то есть проглоченная нами, но не переработанная информация. И это характерно не только для аутистов-третьегруппников (помните этих «робин-бобин-барабеков», заглатывающих целые телефонные справочники?), но и для нас с вами: сплошь и рядом! «Я хочу уехать в отпуск одна и отдохнуть. Но я же должна быть хорошей матерью, лучше я вывезу своих детей на дачу». «Мне так грустно, что мое сердце разрывается от печали и боли, но я не должен плакать. Мужчины не плачут. Это слабость». Или у детей: «А почему ты ему не дашь сдачи, чтобы он не лез к тебе больше, ты же такой сильный!» – «А мама сказала, что драться нехорошо, что дерутся только плохие мальчики». Нас, конечно, в этой жизни постоянно учат с рождения и до старости: родители, школа, наставники, старшие товарищи, начальники и т. д. Неудивительно, что большинство из нас не в состоянии все это «переварить». Но тем, кому это хоть немного удается, приходится обдумывать, взвешивать и принимать решение самим, соответственно обстоятельствам, возможностям и потребностям.

Еще один распространенный способ «защищаться» от удовлетворения своих потребностей – проекция. В особом, доведенном до абсурда варианте встречается у параноиков: «Все вокруг замышляют против меня всякие пакости: они хотят меня обидеть, унизить, ограбить, убить (а на самом деле я их настолько ненавижу, что убил бы, если б силы были)». «Я не поеду в отпуск одна, потому что мои родственники скажут, что я плохая мать (на самом деле я сама осуждаю тех, кто поступает точно так же)». «Я не буду плакать, когда мне тяжело и грустно, потому что все скажут, что я слаба (я сама не прощаю другим людям слабости)».

Четвертый из основных, но никак не реже встречающийся способ называется не менее ученым словом «ретрофлексия». «Я очень хочу ответить на уроке, но я лучше промолчу, а то вдруг не получится», «Я бы мог спеть куда лучше этого Петьки, но… пожалуй, пока не буду, а то вдруг получится смешно», «Я не пойду ни к кому за утешением, я справлюсь со всем сама». И потому: «молчу, не умею просить, не могу за себя постоять, не в состоянии просто сделать первый шаг».

Внимательный читатель возразит мне, что в этих механизмах, между прочим, есть и кое-что разумное. Дети на даче, справляюсь со всем сама, при трудностях – не плачу, в драку не лезу. Чем плохо? Действительно, ничем. Вся штука в том, что все эти механизмы в той или иной мере присутствуют в каждом из нас и – более того – нужны нам для адаптации к этой жизни. Весь вопрос в том, как часто и насколько жестко они срабатывают. Если механизм один и тот же и срабатывает он с удручающим постоянством (как у параноиков – проекция, у аутистов – слияние, у шизоидов – ретрофлексия и т. д), то это уже получается совсем не творческое приспособление к среде, а невротическое, переходящее, извините, в болезнь.

К чему я все это? Важно понимать или по крайней мере предчувствовать (интуитивно схватывать), как это часто получается у начинающих хороших психологов, какая потребность ребенка фрустрирована, постоянно не удовлетворяется и как именно это происходит. Гештальт учит нас тому, что реальные изменения в нашем внутреннем мире происходят, как правило, только в процессе проживания актуального психологического события, то есть в опыте. Даже объясняя что-то кому-то очень ясно, авторитетно, последовательно и логично, мы часто не добиваемся изменений. А организация и проживание всего этого «прямо сейчас» приносят иногда потрясающие, быстрые и глубокие результаты.

Поэтому организация психотерапевтического пространства таким образом, чтобы фрустрированная потребность ребенка была обнаружена и удовлетворена, – это одновременно простая и сложная задача. Но если прислушиваться, приглядываться и причувствоваться к себе и ребенку, который рядом с вами в этом пространстве, – вполне выполнимая.

Одно остается для меня совершенной загадкой в детской гештальт-терапии: каким же способом у детей происходит осознавание? Воистину они – «другие». Работая со взрослыми клиентами, многие моменты терапии необходимо выводить на осознавание, часто используя при этом вербальные средства, попросту – проговаривая. С детьми это часто бывает совершенно невозможно и, что самое интересное, не всегда нужно. В их психике происходит какая-то своя, неведомая нам работа просто в процессе игры, рисования, общения, собирания домиков, кубиков, катания машинок по полу и прочей, с точки зрения взрослого, «дребедени». Это не перестает меня удивлять и радовать – удивительная мудрость детской психики.

Твое место в аду

Я выросла в стране, где родительский менталитет сильно нагружен страхом перехвалить собственное дитя, где критика вводится в ранг единственной движущей воспитательной силы. «Как они его избаловали: делает все, что ему вздумается! Так из него ничего никогда не получится!» – одна из самых распространенных оценок, которую могут услышать молодые родители, растящие свое чадо в любви и поддержке.

Вся воспитательная и педагогическая система в нашей стране всегда исходила из того, что чем больше подвергаешь ребенка критике и говоришь ему, как надо делать и каким надо быть, тем лучший член общества из него вырастет. Общество давно изменилось, а родители все продолжают и продолжают делать это: критиковать и оценивать своих детей, чтобы из них выросли… Кто?

Если с самого раннего детства вам только и говорили:

– Ты не можешь даже шнурки завязать как следует, куда уж тебе на велосипеде ездить…

– У тебя ж ни слуха, ни голоса, таких в артистки не берут…

– Ну уж куда тебе стихи писать, ты же не Маяковский!

– Если ты и дальше так будешь по математике заниматься, то тебя даже в дворники не примут!

– Где тебе попасть на юридический, ты же не отличница, и память у тебя никудышная…

То кто из таких детей может вырасти? Успешный, с удовольствием работающий, верящий в себя член общества? Или невротик, заранее отказывающийся от многих замыслов и проектов («все равно не получится»), а потом спивающийся от собственной нереализованности? Или трудоголик, умеющий только работать, потому что впитал с молоком матери, что работа – это единственная ценность и самоцель? Или карьерист, идущий по головам, потому что «если ты на вершине, ты – молодец», «если не на вершине – ты не молодец»? И кого у нас больше в стране?

Судя по крайней мере по тем детям, которые попадают ко мне (к счастью, в этом разрезе я вижу всего лишь часть общества), критическая родительская установка в детские годы отзывается неадекватной самооценкой… уже в самом детстве.

* * *

Они так похожи друг на друга: мать и дочь. Обе маленькие, пухленькие, симпатичные. Но в глазах матери – тревога и смятение, в глазах дочери – вина и страх. Выясняется, что дочь учится уже в третьем классе специализированной английской школы и является круглой отличницей (что почти невероятно для такого рода школ, славящихся своей строгостью и высокой нагрузкой). Но в последнее время у Нее сильно ухудшилось настроение, Она стала хуже учиться и даже «умудрилась» получить одну четверку в прошлой четверти. У Нее почти нет сил ходить в музыкальную школу.

– А главное – вот это! Я случайно нашла это в ее столе! – дает мне Ее мама сложенный в четверть листок и тут же начинает плакать (точнее, пытается срочно вернуть слезы обратно в глаза).

На листке фломастерами нарисован ужасного вида красный черт, который как бы произносит: «Ты отвратительная лентяйка, ты трусливая и тупая. Твое место в аду!», от черта идет стрелка в; жуткую черноту, над которой написано «ад». Меня эта весьма выразительная картина тоже сильно впечатлила. Я смотрю на дочь, у которой по-прежнему в глазах вина и страх.

– Это твой рисунок?

– Да.

– И кто эта трусливая и тупая лентяйка?