Злейший друг

Музыка не притупила острый слух и догадливость Максима. Он ненадолго убирает звук и лениво встает с ковра, на котором часами под пение любимых групп накачивается гантелями. С хилыми мышцами на пляже с ненаглядной Катюшкой не покажешься. Дожди здесь не помеха. Максим в плавках возникает в передней и ласково говорит обычное, вкрадчивое:

– Мама Оля вошла…

– И ничего не принесла! – сурово обрывает она сына.

– Как ничего?! – искренне изумляется двухметровый ребенок.

– Как ничего? – И в дверях кухни, где, как всегда, с помощью фена наводились кудри, появляется не менее удивленная восьмиклассница Марина. – А это что?

И Марина торжествующе-обличающим жестом указывает на две сумки, которые никуда не спрятать.

– Сумчатая ты наша! – проникновенно поет Максим. – Там колбасятина?

Ольга молчит и смотрит в кухню. Стул. Хороший, добрый, необходимый предмет. Сесть… И ничего не делать. Долго-долго. Просто смотреть в окно на дождь. И на черные тучи. Кресло. Диван. Плита… Пылесос… Утюг… Кастрюли…

Жизнь прошла на кухне, в салатах.

Привычно голосила свой хит группа «Крематорий». Потрясало даже не содержание, а интонация. Мужской густой, приятный баритон, спокойно-переливчатый, элегический, с эдаким серьезным мягким лиризмом:

Мы живем для того, чтобы завтра сдо-охнуть!..

Оптимистичная песня. Но в сущности, вполне правдивая. «Крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле…»

– Ты, мамочка, сегодня слишком устала, совсем перетрудилась, – изображает Марина заботу и нежность. – А что ты нам купила?

Ольга купила им новые кроссовки, ухнула последние деньги, зато фирма – отпадный прикид…

– Я купила эспандер, – говорит она. – Это что-то…

– Зачем? – снова искренне удивляется старший ребенок. – У меня есть!

– Почему тебе, сынок? Почему всегда все – тебе?! Я купила эспандер для себя. Буду тренировать руки.

– На старости лет? – хохочет Максим и осекается. – Ты что, серьезно?

Марина стоит, открыв рот и недоумевая, переводит круглые, старательно вызелененные глаза с брата на мать и обратно.

– Да, детки! – подтверждает Ольга и вынимает коробочку с эспандером из сумки. – Вот он, мой спортивный снаряд! Теперь верите?

Дети верят, но по-прежнему не понимают.

– А ты опять голая? – мрачно говорит Ольга дочери. – Топики ваши дурацкие… Посмотри на себя в зеркало! И учти: эпоха ног от шеи и ногтей-когтей благополучно окончилась! Отныне на работу берут немолодых дам с мозгами, а не с ногами! Разобрались, наконец, что молодежь – безответственная и безграмотная, зато наглая и амбициозная, с завышенными требованиями зарплаты в две тысячи баксов!

Действительно, за последнее время Ольгу неожиданно стали приглашать к себе и вузы, и издательства, хотя раньше там морщились, услышав, сколько ей лет. И Ольга всерьез подумывала вернуться преподавать или хотя бы совмещать, чтобы оставить позже опротивевшее ей Наткино агентство нянь и гувернанток. Да, уже многие нагрелись на молодых и осознали ценность старых кадров.

На самом деле молодой специалист и в науке, и в искусстве-литературе – штучка довольно опасная. Как личность он еще никто, не сформировались подлинные ценности, отсутствует стержень, зато за плечами – научное или литературное образование, и чисто технически он умеет творить. И очень может быть, натворит нечто весьма опасное благодаря довольно неплохому уровню владения словом или научным материалом плюс в силу юного возраста.

Максим приглушает звук в наушниках и отвечает вместо сестры:

– Все-таки удивительны люди по части двойных стандартов! Какой искренний визг поднимают эти взрослые, какой несут бред сивой кобылы в лунную ночь под окошком! До чего, мол, дошла развязность: вон на эстраду петь выходят девицы с полуоткрытой грудью, в коротких юбочках и из-под них еще задницу показывают! А между тем ваше поколение спокойно смотрит и любит балет, которым мы гордились на весь мир, славный еще с советских времен. Но если взглянуть на него под иным углом зрения? Да что такое этот балет, как не развязность высшей пробы?! В балете что, задницы не показывают?! Да там девицы в пачках ноги выше головы задирают! Грубо говоря, своим исподним трясут на глазах у публики похлеще девок на эстраде! А мужики? Эти вообще в таких трико, где очертания всего мужского хозяйства напоказ! И я, опять же, не встречал подобных примерчиков на современной эстраде. Но едва скажешь правду, все изумляются. Совершено искренне. Выясняется, что они почему-то про балет ничего подобного не думают, для них он – высшее искусство, где все красиво и грациозно, а эстрада – похабель. Ну где логика? Только в том, что к балету вы все давно привыкли, на нем выросли, а поп-эстрада вам непривычна, потому и шокирует. Сплошное лицемерие! И эти ваши глупые аргументы, что балет – элитарное искусство, а поп-музыка – массовое… Если подходить с вашими критериями, то хороша «элитарность»!.. И чем уж тогда принципиально отличается парень, который пляшет и вертится на одной ноге, от девицы, которая на сцене рот открывает? Про уровень исполнения тоже говорить не стоит, не надо подменять тезис – вы ведь не уровня, а сугубо одной оголенности касаетесь, так что не будем!.. У балета всегда был сексуально приземленный и ярко выраженный подтекст – это прекрасно знали с тех времен, когда балет появился. И не случайно сластолюбивые короли в Средние века именно его при дворе смотреть любили. Вот они опять – откровенные двойные стандарты! Я вовсе не ненавистник балета, нисколько! Просто этих поборников морали люблю бить их же собственным салом по мусалам! Только и всего.

Отмщенная Марина звонко хохочет. Торжествующий Максим удаляется к себе.

Оля вяло машет рукой, бредет на кухню и сразу замечает на холодильнике деньги, оставленные утром на картошку. Значит, Марина опять забыла напомнить Максиму.

– Сказала, – бурчит Марина и вновь, уткнувшись в зеркало, берется за фен.

– Тогда почему деньги на холодильнике?

– У Максима болит нога, он не мог сходить.

У сына всегда болит нога, когда нужно идти в магазин.

– Максим, у тебя совесть есть?! – кричит в стенку Ольга.

– У него же наушники, – роняет Марина.

– Максим, у тебя совесть есть?! – повторяет Ольга, распахивая дверь в комнату. – Сними эту дрянь с ушей и ответь, наконец, матери!

– Только гражданская! И почему это дрянь? Это твое спасение!

В наушниках неутомимо орут его любимые «Блестящие».

– А потом, мне не хочется картошки.

– Тебе не хочется?! – окончательно взрывается Оля. – Снова тебе?! А мне?! А Марине?!

Максим мирно улыбается. Наверняка скоро заявится драгоценная Катюшка, и ее тоже надо будет кормить. Сын правильно к ней пришпилился: она уже подгоняет ему брюки по фигуре, недавно сшила кепочку и шорты. Сын, почитай, устроен, а вот Марина никак не вживается в реальность и хорошего примера с Катюшки не берет. Лень непролазная и для женщины никак не подходящая.

Ольга надевает фартук и зажигает конфорки. Посмотрим, что осталось в холодильнике… В передней оглушительно зовет телефон: Максим ставит звонок на полную громкость, иначе любитель музыки не услышит позывных Катюшки. На телефонные отчаянные призывы никто не реагирует. Марина продолжает крутить кудри, в комнате энергично надрывается «Икс-миссия». Или «ДЦТ». Оля постоянно их путает.

– Да подойдет хоть кто-нибудь?! – не выдерживает она. – Ответьте, наконец. Небось Катерина домогается!

Марина неохотно ползет в коридор.

– Мам, тебя! – кричит она из передней.

– Понеслось! – возмущается Ольга. – Ну, просто настоящий дурдом! Только вошла – уже звонят! Ни рук помыть, ни чаю попить. Кто там на проводе?

– Приятный мужской баритон! – сочетая одобрение, неудовольствие и любопытство, докладывает дочь. – Незнакомый!

На ходу вытирая ладони о фартук, Ольга берет трубку.

– Леля, – слышится далекое, почти забытое, редко повторяющееся со школы имя, – Леля, здравствуй! А кто это подходил к телефону?

– Маринка. Ты не узнал? – автоматически отвечает Ольга и вдруг чувствует, как воздух становится горячим и наглухо забивает легкие.

Она опускается на табуретку и застывает в оцепенении и страхе, прижимая трубку плечом.