Любовь… Нелюбовь…

– Я Игорь. Местный микробиолог. Вы не пугайтесь, на следующей неделе будут готовы боксы, здесь останется территория подготовительных работ и оформления документов. Вы Маша? Я знаю. Вон ваш стол.

Он показал небольшой лабораторный уголок у самого окна, светлый и уютный, подмигнул и снова натянул маску. Машке вдруг показалось, что она попала домой.

На улице было тепло, чувствовался вечер, тот самый – нежный, ласковый московский вечер, пропитанный ароматами зелени, нагретого асфальта, покрытого снегом тополиного пуха, и чего-то еще, знакомого с детства. Так хотелось есть, что сводило желудок, тем более что из маленького кафе вдруг вырвался щемящий до обморока запах кофе и чего-то сладкого. Машка бы тяпнула чашечку, но до зарплаты мужа было еще два дня, у дочки порвались колготки, и дома из еды было только два куриных крыла и пачка молока. Но она все равно – забежала в крошечный магазинчик у метро, купила на какую-то мелочь, завалявшуюся в кармане четвертушку черного и одним укусом его проглотила.

Глава 3. Сапожки

– Заказы завтра!!! Завтра заказы!!! Все, кто в списке, не забудьте деньги. И талоны! Куртки будут – китайские пуховики, дубленки, сапоги югославские и финские, халаты махровые!

Машка вздрогнула от пронзительного голоса за спиной и обернулась. Коротконогая, низкозадая, ярко разрисованная брюнетка с распущенными, очень красивыми волосами влетела фурией в лабораторию, пронеслась по небольшой дуге около ближних столов, каркая свое воззвание, и, как заблудившаяся ворона, вылетела в незакрытую дверь.

– Вот дура. Напугала!

Машка с перепугу выронила пробирку с водой на кафельный стол, пробирка разбилась, вода растеклась и начала капать на пол. Она схватила марлю и стала промакивать лужу.

– Первое правило микробиолога – даже если рядом обрушится стена или взорвется мина – пробирку, колбу, пипетку или что там у тебя – держать в руках! Держать, несмотря ни на что! Хорошо, у тебя сейчас там вода! А если культура? Сальмонелла какая-нибудь? Или хуже что? Тоже тряпкой бы вытирать полезла?

Елена Петровна Баранова – новый Машкин начальник, злобная, немолодая кандидатша, насмерть занятая своей увядающей внешностью, уже заела за эту неделю новую сотрудницу окончательно. Посадив ее работать к себе в пару, в лаборатории это называлось «вторые руки», она издевалась над помощницей, как могла. Совала в руки горячую пробирку (учила, как правильно вести себя в паре), заставляла по сто раз разливать питательные среды в чашки Петри (недостаточно ровно сделано), таскать на «убивку» тяжеленные биксы с отработанным материалом, а потом выгружать автоклавы, воняющие так, что заходилось дыхание.

– Во-вторых! Дурой назвать Ираиду – вылететь отсюда пулей к чертям. Вы что – не знаете, что она лучший иммунолог нашего предприятия?

Машка знала (ей шепнула Ирка – третья микробиологиня), что низкопопая Ираида – любовница директора, который, впрочем, не чурался и Жаззи, но вот когда она успевала быть лучшим иммунологом, практически не выбираясь из салонов, бань и бассейнов – Машка не понимала.

Если бы не неожиданно проснувшийся интерес к новой работе, то она бы уже возненавидела эту лабораторию вместе с Барановной (так, за глаза, сотрудники называли Елену Петровну). А интерес проснулся необычайный. Машка жадно впитывала новые знания, до позднего вечера засиживалась в небольшой библиотечке, штудировала научные отчеты, читала учебники. И сеяла, сеяла, сеяла… Вернее оттачивала технику посева на воде, на неудачно разлитых чашках, оставаясь в боксах после работы. Однажды так увлеклась растиранием шпателем воды по агару, что не услышала, как в бокс кто-то вошел. И только, когда этот кто-то засопел уже над самым плечом – вздрогнула и «пропорола» агар.

– Пашешь? Глубоко пашешь…

Насмешливый голос был ласковым, Машка аккуратно, как учили, поставила шпатель в стакан с дезраствором, закрыла чашку и осторожно обернулась. Семен Исаакович не улыбался вроде, смотрел, насупив брови, но в карих, чуть выпуклых глазах прыгали чертики, лучики-смешинки, а полные губы подрагивали, их явно старались стянуть в серьезную мину, а они расползались в усмешке.

–Садись. Не дергайся. Шпатель давай.

Он сел рядом, чуть прижался к напружинившейся Машке теплым плечом, взял ее руку с зажатым шпателем теплыми сильными пальцами и шепнул шекотно в самое ухо.

– Руку расслабь. Давай потихоньку…

И они долго втирали воду в агар, пока шпатель не заскользил так, как ему положено – легко, но плотно, не отрываясь, как лыжи у хорошего лыжника при скольжении.

***

«Заказы» приехали уже ближе к обеду, машину долго разгружали и торговлю расположили в актовом зале, прямо под трибунами для выступлений. Народ дежурил под дверями чуть не с утра, часовые сменялись, хотя особо ловить там было нечего. У каждого сотрудника были талоны на определенный товар. Эти талоны распределяли сначала по старшинству и заслугам, а потом, когда заслуги кончились – то просто тянули жребий, кто что вытянет. Новенькие в жеребьевке не участвовали, не по рылу, им должно было достаться то, что осталось. Остались какие-то импортные скатерти и диковинные электротурки, но у Машки денег не было даже на колбасу, а до зарплаты еще целая неделя. Поэтому, она всем этим не особо интересовалась, но, когда начали «запускать» – устоять она не смогла. Повертевшись среди счастливчиков, растаскивающих своё добро, она погладила пухлый теплейший серый пуховик и плотненькую, мягкую дубленку с пушистой окантовкой на огромном капюшоне (свою давнюю и несбыточную мечту), нюхнула «Белый лен» Есте Лаудер, который щедро напрыскала на себя Жаззи (по царски прыскнув и на Машку), и уже было повернула к выходу, как вдруг замерла, как кролик перед удавом. На ступеньках, ведущих на сцену стояли сапоги! Это были не просто сапоги! Это были хрустальные туфли Золушки. Светло-серые, почти белые, на изящном небольшом каблучке, с серебристой строчкой по канту! Машке даже показалось, что она сейчас потеряет сознание, настолько кровь отхлынула от лица. Она осторожно подобралась к сверкающему чуду, не веря своим глазам взяла его в руки и перевернула вверх подошвой. Размер был ее. Если бы не толчея из отоварившихся и счастливых научных работников в дверях, Машка бы точно сапоги эти украла. Засунула бы по одному под широченный белый халат, который ей выдали не по размеру, выскочила на улицу и бежала бы куда глаза глядят. Но хода не было, и она поставила сапожок на место.

–Мария Владимировна. Хотите я вам отдам свой талон? Я получил лишний, на всякий случай, а жене и одни такие не нужны, она каблуки не любит.

Машка обернулась, боясь спугнуть голос. Это, наверное, фея, но разве бывают феи-мужчины? За спиной, чуть опираясь на косяк, стоял и улыбался Зам.

– Берите, не стесняйтесь.

Машка неуверенно попыталась вытянуть талон у него из сжатых пальцев. Он, шутя, сжал их плотнее, так, что она чуть не порвала тонкую бумагу пополам, а потом отпустил резко, придержав Машку за талию. На талоне стояла цена. Чувствуя, как кровь опять хлынула к щекам, Машка протянула талон Семену Исааковичу.

–Нет, мне не надо. У меня есть. Очень хорошие сапоги!

– Если вы, Мария Владимировна, сейчас стеснены в средствах, так я буду вычитать эту сумму из вашей зарплаты постепенно. По пять рублей – вас устроит?

Машка даже не помнила, каким образом она очутилась около метро, с огромным, невиданным «фирменным» пакетом в руке с надписью «Lana». Тополя уже отпылили, вечер был теплый и ароматный, несмотря на еле ощущающийся тихий дождь. Пахло прибитой пылью, тополиным листом и мокрым асфальтом. И нежные нотки «Белого льна» от Машкиного шарфика звучали точно в тональности московского лета.

Глава 4. Страничка отчета

-Лето, а ты сапоги покупаешь! Дорогие, наверное?

Муж Олег долго разглядывал Машкину покупку, придирчиво ощупывая подкладку, разглаживая кожу, близоруко сощурившись через очки, вглядывался в этикетки.

– Финские? Ничего себе! А где деньги взяла?

Машка удивилась, никогда в жизни Олег не противился ее обновкам, наоборот, готов был отдать последнее, только, чтобы жена не страдала от нехватки тряпок. Сам он был большим любителем – новые вещи обожал, только вот жизнь из прижала в последнее время – не до этого было. Она уверена была, что муж обрадуется! А тут такое…

–Олег, у меня из зарплаты будут вычитать. Понемногу. Целый год. Даже не почувствуем. Зато зимой будет в чем на работу пойти, ты же знаешь, мои сапоги какие. Стыдно.

– Я бы и сам тебе купил. Скоро премию дадут, вот и купил бы.

У Олега лицо сморщилось и стало напоминать мордочку обиженного пекинеса. Машка вдруг поняла, в чем дело. Он, как пес, обнюхавший следы на тропинке, почувствовал запах чужого. Самца. И ему он, этот запах очень не понравился. А самое ужасно – муж не ошибся. Правда, Машка и сама не признавалась себе в этом. Прятала голову в песок, как страусиха, старалась не слышать, не видеть, не понимать…

Как-то очень быстро началась зима, вроде и осени почти не было… Крупные снежные хлопья тихо падали за окном и, в потемневшем вечернем воздухе казались слишком большими, ненастоящими. Такие снежинки лепили у Ирки, дочки, в школе на стекла, и в классе сразу становилось уютно и сказочно. И здесь, в лаборатории, тоже было уютно – над Машкиным столом горел светильник под зеленым абажуром, он скрадывал остальной свет и казалось, что в здесь, именно в этом уголке Машка совершенно одна, а все остальные где-то далеко, или их вообще …нет.

Она тюкала по клавишам пишущей машинки, стараясь быстрее допечатать страницу, но портила уже третий лист. Завтра сдавать отчет, а послезавтра снимать эксперимент, нет ни секунды свободной, хоть плачь. Да еще ноги спарлись в этих сапогах чертовых! Но Машка ни за что не хотела их снимать, потому что именно в них ее ноги казались особенно обалденными. Да еще в этой новой, бешено узкой юбке, которую сшила ей подруга сама – по Бурде. Когда Машка со скрипом натянула на себя этот шедевр, пожалев, что не намылила задницу для скольжения, кромки трусов проявились, как будто их выдавили прессом, но общую картину это не меняло. Бедро, которое она выставила в зеркало, как модель с бурдовской картинки было шедевральным. Четкая плавная линия спускалась от талии к узкому стройному колену, нежность которого подчеркивало голенище сапога. Живот стал плоским, попа чуть выпуклой – немецкие модельеры, что ли такие гениальные, черт их знает… Подруга, ткнув пальцем в проявившуюся сквозь тонкую ткань юбки резинку трусов, сообщила смущенной Машке:

– Завтра пойдешь без трусов! В одних колготках. А потом я тебе достану у наших трусы приличные. А то – носит труселя. Панталоны бы еще у свекрови взяла поносить. Красотка!

И вот теперь, сидя в своем сказочном, почти новогоднем уголке, Машка чувствовала, как юбка натягивается до состояния паруса под ураганным ветром, и медленно ползет вверх, открыв уже полностью колени, а потом, глядишь, доползет и до ляжек. И подтягиванию вниз упрямая тряпка не поддается. Не дай Бог выше ляжек сумеет, народ может и не понять. Ведь Машка подружкиного совета послушалась…Насчет трусов…

– Мария Владимировна, остались только ваши страницы, все остальные свои напечатанные части уже сдали.

Резкий голос Жаззи проскрипел за спиной неожиданно, Машка подпрыгнула и испортила четвертый лист. Помарок не допускалось, придется опять перепечатывать.

– Подождите пожалуйста, Иоланта (у прозванной так Машкой – Жаззи, оказалось именно такое, оперно-театральное имя). Я быстро. Десять минут и принесу.

Машка лебезила, потому что Жаззи зло кривила губы и презрительно рассматривала ее ляжки, уже показавшиеся миру из-под подлой юбки.

– Одеваться на работу надо соответственно. И сапоги снимать в помещении. Тогда и работа будет спориться. Думать надо о работе. А не о красоте своей необычайной. Не буду я ждать вашу страницу, у меня дома дел навалом. Отнесете Заму в кабинет, он все равно до ночи здесь сидит. А я пошла.

Жаззи с силой хлопнула дверью, так что на полке зазвенели колбы, а у Машки опять дрогнула рука, ляпнув вместо «П» «Р». Новый лист в машинке казался ненормально белым, в глазах уже мелькали мушки и кружилась голова.

…Допечатала эту чертову страницу Машка часам в девяти вечера. Еле ковыляя по пустому коридору администрации, она уже почти ничего не соображала. Тело ломило, ноги горели, как обожжённые, в глазах прыгал алфавит – именно в том порядке, как его выстроили изобретатели пишущих машинок. Наконец, она добралась до дверей кабинета – оттуда, через тонкую щелочку пробивался тусклый свет. Постучав – робко, почти не слышно, Машка замерла.

– Проходите, Маша. Я вас жду.

Голос Семена Исааковича звучал глухо, как будто он говорил через подушку. Машка осторожно открыла дверь и зашла. В кабинете было полутемно, горела только настольная лампа. Зам. сидел на кресле, перед журнальным столиком без пиджака и галстука, верхняя пуговица рубашки была вальяжно расстегнута. Чашка кофе, явно еще горячего, потому что запах стоял одуряющий, шоколадка и две крошечные булочки на тарелке – совершенно домашняя обстановка. Машке даже стало не по себе.

– Маша, вам кофе сделать? Вы устали, конечно. Вечер совсем.