Иллюзорея, или Иллюзорная реальность

Версаль. Вечер. Свечи. Розы. Они знали, что завтра по решению Революционного трибунала, их поведут на эшафот и будут казнить на площади при народе. Их единственной виной была их молодость, красота и богатство. Свой последний день жизни перед казнью они решили провести вдвоём, не меняя привычек, наполняя его музыкой, нежностью и сладостью объятий. Они любили друг друга, они были одним целым, и умерев в один день, поклялись никогда не расставаться и после смерти. Грустная и нежная мелодия звучала, журчала, плыла, уносила их печали и мольбы к Богу, давала надежду, пока не раздался сухой скользящий звук лезвия, вонзающийся в дерево и корзины наполнились.

Мила проснулась с громким криком, как будто выныривая из-под толщи воды, задыхаясь от невыносимой внутренней боли и холодного страха, парализующего всё тело, болело горло.

Ужасный звук топора, вонзающегося в дерево, ещё звучал в ушах, и снова перед глазами Милы ожила ещё одна картинка из прошлого.

Когда Женьке исполнилось 2 года, жить в двухкомнатной квартире с родителями и сестрой стало невыносимо, и Миле пришлось переехать с мужем из отчего дома в рабочее общежитие без удобств, с полуразваленной кирпичной печкой в захудалой проходной кухоньке без окон. Этот двухэтажный барак был наскоро сбит из досок и разного подручного материала для пленных фашистов после окончания войны. Временное жильё, оставшееся на балансе, в конце 20 века стало подменным фондом предприятия, где работал её первый муж, и куда на неопределённый срок заселяли молодые не амбициозные семьи, полукриминальных элементов и спившихся одиноких дедушек.

В подвалах бегали крупные крысы в поисках хоть какой-нибудь еды, опрокидывали редкие банки с вареньем, а в коридорах носились орды играющих в войнушку детей, таскающих дохлых грызунов за облезлые хвосты. В тот вечер её муж Леонид – простой рабочий с деревообрабатывающей фабрики – высокий худощавый мужчина с флегматичным характером, рано лысеющий и быстро пьянеющий от одной рюмки алкоголя, подрался с соседом, выбил ему зуб и спрятался дома, как трусливый мальчик. Мила ничего не знала об этом происшествии, и вернувшись после работы – она тогда работала учителем французского языка – принялась готовить ужин в маленькой кухне из тех продуктов, что они могли себе позволить в момент перестройки и страшного дефицита. Лёня, трусливо укрывшись с головой в одеяло, спал или делал вид.

В какой-то момент она услышала страшный стук чего-то металлического в дверь, и ничего не подозревающая, открыла её и увидела занесённый над собой топор. Сосед из 15 квартиры замахнулся и начал опускать топор над её плечом, и только её невинный и недоуменный взгляд, не понимающий происходящее, остановил трагический полёт смертельного удара. Мила закрыла дверь, топор вонзился в дверное полотно и уголок металла пробил его. Только тогда она осознала, что снова некто невидимый её спас от верной смерти.

Силы покинули её, и она упала без сознания. На утро Мила узнала, что у неё, кроме всего прочего, был непроизвольный выкидыш. Тем не менее, в суд на соседа она не подала, так как боялась за свою жизнь и за Женьку, опасалась угроз соседей. У них с мужем не было достаточно средств для того, чтобы арендовать отдельное жильё, поэтому приходилось оставаться в этом послевоенном бараке для немцев, пропитанном негативными эмоциями до краёв.

Ей так хотелось поскорее уехать из этого ада с пьющими отцами, нещадно избивающими своих детей, некоторые из которых родились даунами; от их слишком бесцеремонных и сварливых жён; от хронических рецидивистов-тюремщиков, пристающих к ней по вечерам; от наглых и любопытных тараканов; от общественного не запирающегося изнутри туалета, напротив футбольного поля, куда мальчишки специально колотили в дверь мячами; от зябкого зимнего холода, когда никакая печь не могла согреть и Женька постоянно кашляла; от осеннего дождя, проникающего сквозь дырявую раму, стекающего на деревянный пол из щелей которого выросла вишня, как у Мюнхгаузена…

Мила, в холодном поту, сидела на кровати, щупала себя за ноги, трогала лицо и волосы. Эмоциональный шок от пережитого был настолько силён, что она ещё частью сознания находилась в этой кухоньке между остывшей печкой, где уже начали отваливаться куски кирпича и оттуда выходил дым, видела синее эмалированное ведро, служившее умывальником, с такой же кружкой. Она могла потрогать замочную скважину или небольшую цветную занавеску на внутреннем окне между кухней и комнатой, за которым виделся диванчик, где спала Женька, а в центре единственной комнаты стояло кресло-качалка на круглом пёстром ковре, который её креативная при любых условиях мама связала деревянным крючком из кусков старой одежды.

И одновременно она ощупывала рукой пододеяльник у себя в спальне во Франции и видела своё испуганное отражение в зеркале, в которое она гляделась вчера перед сном. Сердце неровно стучало, то замирая, то учащённо прыгало. С маминых слов этот барак был разрушен лет 5 назад, как он мог так реально возникнуть в её памяти? Что можно было бы сделать, чтобы стереть эти картинки и болезненные воспоминания? Они жили совсем рядом, в параллельном пространстве, куда хотелось бы поскорее закрыть дверь и забыть, забыть…

Эта способность находиться одновременно в нескольких мирах появилась у неё ещё в детстве и как избавиться от этого свойства психики, она не знала. Даже про то, что она летала над телом после операции, она никому не рассказывала. Мила боялась того, что если она признается в своих экстраординарных способностях, то её отвезут в сумасшедший дом и оставят там навсегда.

Куда пропало её благодушное и гармоничное настроение? Как его восстановить? Так часто бывало, что после душевного подъёма, летания в облаках, она падала в воспоминания страха и боли. Всё это напоминало езду на американских горках, ментально-эмоциональные качели. Из какой логики выстраивались эти картинки и связанные с ними ощущения тела, их эмоциональный окрас и наполнение, мадлен Пруста, ласточки Андре Жида, возвращающие в детство?

Мила сделала йоговскую дыхательную практику, которая ей немного помогла, и, даже не позавтракав, открыла электронную почту.

И вот снова письмо от Германа. Неожиданно для себя, Мила обрадовалась. Что же он ей написал? С первых строк она почувствовала в себе странные вибрации, ранее она себя так никогда не ощущала. Миле казалось, что она находится внутри вертикально направленной волны, которая её обволакивает нежностью, пульсирует во всём теле, как будто многочисленные солнечные зайчики, зажигаются светом в её внутреннем мире. А в груди распускается цветок невиданной красоты, крылья расправляются и поднимают её над землей. Писал он об очень простых вещах: о том, что одинок, разведён, о своей работе – геолог-нефтяник, что много читает книг по самопомощи в следствие драматического периода в его жизни, и о своей радости, что она ответила на его письмо. А в самом конце сообщения она прочитала слова, на которые откликнулось её сердце.

«Если сегодня на твоем лице должна появиться улыбка, это потому, что в эту самую минуту я думаю о тебе, с тех пор как я начал общаться с тобой, я просыпаюсь каждое утро с улыбкой на лице. Надеясь, что однажды ты будешь рядом со мной и в моем сердце навсегда.»

О да, она почувствовала эту улыбку, улыбку взрослого мужчины, много страдавшего в прошлом, его внимание к ней, радость от взаимного общения. Но одновременно, как агрессивные пчёлы, появились мысли о возможном обмане и иллюзорном самообмане, которые уже случались в её жизни, и зажужжали:

Только не влюбись! Снова наделаешь глупостей! Он слишком красив, он не для тебя, скорее всего он переписывается с другими женщинами тоже. Посмотри на себя, ты же не манекенщица, фигура нестандартная, возраст подруги Кисы Воробьянинова, ты…

Несмотря на зрелый возраст, Мила оставалась излишне наивной и доверчивой, с детской душой. И каждый раз, когда она принимала незнакомых людей в свой близкий круг, она наделяла их прекрасным характером, очаровывалась внешним видом и поступками, дорисовывала портрет великолепнейшими красками, наблюдая только светлые стороны. Но когда проявлялась тень, она понимала, что обманывалась в лучших чувствах, болезненно реагировала, обижалась на них и на себя, и больше не видела позитивных качеств, которыми была так очарована в начале их отношений.

Она не обладала толстокожестью своего мужа, его то невозможно было обидеть, ни оскорбить. У неё абсолютно отсутствовала защита от негатива. Иногда её казалось, что она живёт без кожи, так тонко реагируя на каждый острый звук, злой окрик или смурной взгляд. Мила разочаровывалась, плакала, и как улитка, замыкалась в себе, уходила в сожаление и само-сожаление, переваривая все сказанные слова, болезненные для её чуткой души и роковые события, рассматривая их с разных сторон, зарекаясь более никого не впускать в свою душу. Но снова, как только боль проходила, сердце открывалось свету и, как подсолнух следовало за солнцем, она улыбалась миру сквозь высохшие слёзы.

Мила пошла на море, только там она чувствовала себя собой, наедине со стихиями, с которыми она любила вести тихие беседы. Дюны закрывали от сильного ветра, она прилегла на нагретый солнцем песок, и перебирая мелкие синие морские камушки и ракушки мидий, разговаривала с землёй. Матушка земля спокойно выслушивала Милины истории, давала ей тепло и покой, ветер играл с распущенными волосами, солнце заигрывало лучами с тучами, обнимало тёплыми объятиями, море шелестело пенистыми волнами, баюкало корабли и парусники. В этом мире Мила с их помощью могла придумать, нафантазировать любой новый, чистый мир, без войн, страхов и страданий.

Часть

II

Глава 6 Самовыражение

Вечером Мила вспомнила, что за день так ни разу и не поела, и даже забыла покормить своих птичек, обиженный телевизор также молчал целый день. В отсутствие супруга, обычно структурированный день осыпался, сворачивался в ноль и замыкался. Мила ходила по пустой квартире как привидение, зацикленная на своих мыслях и переживаниях, жила в своих воображаемых мирах и придуманных диалогах, иногда она слушала композиции разных гитаристов, иногда танцевала под любимого с молодых лет Меладзе. Завтра муж выписывается из больницы, конец свободному времяпровождению и тишине.

В маленьком холодном чуланчике за кухней, где хранились консервы, крупы, фрукты и овощи, она нашла какие-то сухофрукты и решила посмотреть в Интернете новые способы гармонизации внутренней нестабильности, кроме медитаций и мантр. Её сразу привлекло видео арт-психолога, объясняющего, как можно трансформировать практически любую проблему или задачу с помощью совершенно простых средств – бумаги и фломастеров.

На экране весьма импозантный мужчина, высокий и интеллигентный, довольно сложным слогом практикующего психолога, объяснял об управлении нейронами нашим поведением и настроением, о трансформации объектного мира в абстрактный. Милу заразил его позитивный взгляд, очевидная страстность в объяснении в принципе таких скучных понятий, и возможность достаточно быстро решить “проблемы внутренней контекстной коммуникации путём рисования различных геометрических фигур и последующая гармонизация проблемных участков жизни в прошлом или в настоящем путём их трансформации с использованием цвета.” ( цитата Павла Пискарёва)

С воодушевлением Мила принялась искать цветные карандаши, фломастеры и даже нашла пастельные карандаши, которые она недавно купила в детском магазине под скептическим взглядом Филиппа. Мила приступила к графическому выражению её нынешнего неустойчивого состояния из-за попадания в болезненные ситуации прежних времён, которые без спроса проявлялись в её настоящем и выбивали из благостного самочувствия. Она старательно рисовала круги и треугольники, бездумно и интуитивно проводила нейро-графические линии, похожие на сетчатку огромного глаза или географические карты 7 класса, пальцами растушёвывала края рисунков, наслаждаясь процессом, как ребёнок, облизывая губы.