Покорители пространств
Папа хоть и говорил порой строго с Федотом, но только благодаря ему кот обрёл настоящий дом и семью. Три года назад папа увидел на улице крохотного котёнка. Шёрстка его слиплась. Он жалобно мяукал. Папа завернул его в носовой платок и принёс домой. Мама сначала возмутилась:
– Зачем ты его принёс? У нас ребёнок в доме.
– Ребёнку нужна не только стерильность. Пора учиться настоящим человеческим качествам.
Мама опять хотела возразить. Но папа взял её за руку, посмотрел в глаза и сказал:
– Знаешь, вот пройдёшь мимо, не поможешь такой крохе, когда мог бы помочь… Потом долго так скверно на душе.
Папа сам вымыл и покормил котёнка.
– Ну что, назовём его Федотом? – спросил он у Кати. – Он станет красавцем.
Теперь без Федота их семью и представить невозможно.
Наконец, начались синеочинские луга. "Сколько разных оттенков зелёной краски нужно, чтобы нарисовать один луг", – думала Катя. Она взяла с собой альбом, кисти и краски. Синеочье было для неё самым любимым местом на всём белом свете.
Федот очень волновался, подъезжая к дому. Здесь у него целый двор знакомых – приятных и не очень. Вот, например, дедушка Семён Ульянович – хороший человек, но слишком насмешливый. Его – Федота! – называет дармоедом. Федот из-за дедушки даже не хотел сюда ехать. Но к мнению кота на семейном совете не прислушиваются.
Дедушка Семён первым вышел навстречу гостям, а Катя с Федотом на руках побежала к нему.
– Кто это к нам приехал?! – обнял и поцеловал Семён Ульянович внучку. – Смотри-ка: меня догоняешь! – стал он меряться ростом с Катериной.
"Я и сам бы догнал, если б захотел", – подумал Федот: дедушка худой, маленький – чуть выше своих уликов на пасеке.
Но тут Семён Ульянович обратил внимание и на него, протянул ему руку:
– Здравствуй, Федот. Ты тоже к нам отдохнуть приехал. – пожал он лапу коту. – Правильно: городская жизнь тяжёлая, а тут у нас приволье.
Федот от гордости хвост поднял, усы распушил. Пусть все смотрят, как дедушка его уважает. A-то прошлым летом всё "дармоед" да "дармоед". Понятно бы, папу так называл. Дома, в городе, папа уйдёт утром в свой университет математику студентам преподавать – и целый день его нет. Что её преподавать столько лет? Федот хоть и не студент, но знает: папа + мама + Катя + кот = 4. Но это не значит, что надо на четыре части его любимую рыбку делить. А они разделят на четыре. Хвост дадут ему – через минуту только воспоминания об этом чудесном хвостике остаются. Остальные кусочки сварят или пожарят себе и целый час ужинают. А Федот сиди – любуйся такой картинкой. Только Катя захочет кусочек рыбки ему отломить – мама сразу же говорит:
– Не давай ему больше, он за день наелся до отвала.
"До отвала? Впроголодь живу", – думает Федот.
А она ещё добавит:
– Котам нельзя жиреть.
"Разжиреешь с вами!"
Чтобы никому не было обидно, надо делить рыбку на пять частей и давать коту ещё один кусочек, когда сами садятся есть. Вот и получается, что четыре равняется пяти.
Хоть дедушка и пожал коту лапу, всё же Федот очень обрадовался, когда услышал, как он сказал маме и папе:
– Завтра же уедем с вами на пасеку недели на две. Дел там непочатый край. Мёд качать надо.
"Вот теперь свобода!" – обрадовался кот. Никто насмешничать над ним не будет, да и в дом он сможет входить гордо, в любое время, чувствуя на себе завистливый взгляд козла Кузьмы Кузьмича. Если бы дедушка остался дома, то Федот лишился бы такого удовольствия. Дело в том, что Семён Ульянович летом почти не заходил в дом. Разве что на четверть часа – программу "Новости" по телевизору посмотреть. Даже спал на веранде. И считал, что и коту в доме делать нечего. Во-первых, никто не давал права дедушке решать за кота, где у него есть дела, где нет. Во-вторых, Федот очень любил поспать на перинке. Размышляя так, кот вместе с Катей неожиданно попал в объятья бабушки Анюты. Это, надо вам сказать, объятья так объятья! Бабушка не выше Семёна Ульяновича, но толстая! Федот очень уважает таких бабушек: мягоньких, как перинки, и смешливых. С ней всегда уютно. Но сейчас, застряв между бабушкой и Катей, кот не на шутку напугался: задавит его Анюта Ивановна, того и гляди рёбрышки затрещат. И Федот истошно, что есть мочи, закричал:
– И-а-а-а-у!
– Батюшки! – испуганно отпрянула Анюта Ивановна.
– Расплющила кота! – засмеялся дедушка Семён.
– Федотушка! – запричитала Анюта Ивановна, ласково взяв кота на руки. – А я тебя и не приметила.
Федот тут же всё простил бабушке и замурлыкал, уткнувшись носом в её шею, а бабушка расхохоталась так звонко, что все вслед за ней стали смеяться.
Шуршеня давно вылез из машины, взобрался на дерево и наблюдал за этой радостной кутерьмой. Он мечтал о том, как вернутся его мама и папа и он полетит им навстречу и обнимется с ними, переплетясь всеми веточками. Шуршеня решил раз в три дня наведываться в город к деревянной скульптуре дедушки Кедраши и проверять, нет ли ему ответа.
За день он осмотрел сады и огороды. Нашёл невесёлую яблоньку: дедушка Семён грозился её спилить, потому что листочки на ней рано увядали, а яблочек почти не было. Леший пророс к её корешкам и обнаружил в глубине под ними три огромных камня. Корни яблони никак не могли их обойти, ни с какой стороны. Он решил рассказать об этом Кате: пусть она уговорит дедушку не рубить яблоньку, а пересадить её. Тогда не один десяток лет деревце будет приносить плоды.
Потом Шуршеня полетал со стаей деревенских ласточек-касаток. Опустился на землю, лёг и стал, глядя в небо, любоваться стремительным красивым полётом этих милых весёлых птиц.
Но что бы ни делал, он с тревогой дожидался вечера. Когда с пастбища вернётся корова Малаша и бабушка подоит её, тогда Катя познакомит Шуршеню со всеми обитателями деревенского двора. Здесь у каждого свой характер – это он заметил. Но к мнению Малаши прислушиваются все: в своём дворе она самая большая, а её молока хватает каждому. Но, главное, Малаша добрая, как бабушка Анюта, и справедливая. Хоть и очень молодая.
Шуршеня даже успел слетать на пастбище. Все коровы там были облеплены слепнями, нещадно лупили себя хвостами, прогоняя их, вздрагивали от укусов. Шуршеня уподобился пылесосу, пронёсся над стадом, сбил всех слепней в кучу, закружил эту кучу в воздухе и отправил за дальние болота. Не скоро слепни придут в себя от головокружения. Зато потом поскромнее станут. Коровы успокоились и стали щипать траву.
Летним вечером возвращается стадо с пастбища. Это важное ежедневное событие для деревни.
– Идёт наша касатушка, кормилица, Маланья Савельевна, – увидела бабушка свою любимицу издалека, вышла вместе с Катей за ворота, держа в руках корочку хлебца, посыпанную крупной солью.
Малаша тоже увидела хозяйку и замычала. Её радостный голос бабушка отличила сразу.
– Му-у-у, – корова прибавила шагу, а потом и вовсе побежала к дому.
Тело у Малаши грузное, бока раскачиваются, а ножки бегут легко.
– Красавица наша! – приговаривала Анюта Ивановна.
Корова взяла с её ладони хлеб, пожевала и ещё раз сказала, потише:
– Му-у… – потыкалась мордой в ладонь и сама пошла в свой сарай.
Пока бабушка доила, а струйки молока весело дзинькали, Федот и кошка Нюся, дружившие не первое лето, сидели на брёвнышке, мурлыкали и ждали, когда бабушка выйдет из сарая с полным ведром. Нюся мурлыкала мягко, бархатисто, а кот – басом. Около них стояла чашка. Анюта Ивановна сначала им наливала парного молока. Проходила мимо собачьей будки – и старику Архипычу плескала в старый ковшик с отломанной ручкой. Потом процеживала молоко и наливала дедушке Семёну и всем гостям по большой кружке. Вкусней Малашиного молока в деревне не было.
ПОСИДЕЛКИ ВО ДВОРЕ
Все главные дела переделаны, а спать ещё рано. Вечер так хорош, что хочется собраться у брёвнышка, потолковать о том о сём. Сегодняшнее событие – приезд гостей – взволновало всех домашних животных.
На посиделки пришла и Катя, да ещё привела с собой Шуршеню. А в его присутствии ей стала понятна речь животных. Шуршеня так переживал, что листочки на нём вздрагивали.
– Это Шуршеня, – представила его Катя. – Он мой друг.
– Так это ты защитил сегодня всё стадо от слепней? Какой молодец! – воскликнула Малаша.
После этих слов Шуршеню сразу признали своим во дворе. Нюся подвынулась на брёвнышке, леший присел рядом с ней, а с другого краю села Катя. Федот прыгнул к ней на колени и заявил:
– Моя Катя.
– Ах ты собственник! – засмеялась девочка.
– Знавал я одного лешего, – начал беседу козёл Кузьма Кузьмич. – Мы в молодости с дедушкой Семёном любили ходить в лес. И вот однажды леший сбил нас с пути и давай водить кругами вокруг болота. Всю ночь плутали. К утру только тропу нашли.
– Это был болотный леший Болохуша. Только он не нарочно вас с пути сбил: он в болото вас не пускал. Утонули бы вы там, – объяснил Шуршеня.
А Архипыч недовольно закашлял и с укоризной посмотрел на Кузьму Кузьмича. Пёс знал, что всё происходило совсем не так, как рассказал козёл. Очень уж он упрямый, Кузьма Кузьмич, крепколобый. А в молодости от его строптивого нрава все натерпелись.
Любил молодой Кузьма в лес убегать. То подстилка ему нехороша, то кочерыжки капустные вчерашние – обидится, надуется и в лес бежит. А дедушка с ним, с Гаврилой Архипычем, – тогда его просто Гаврюшей называли – идут искать козла. Найдут, приведут домой – а Кузьма через неделю опять в бега.
И вот однажды козёл так далеко забрёл, что только к вечеру Гаврила с дедушкой нашли его. А потом и впрямь полночи кружили вокруг болота. "Был ли леший или нет, не знаю, – подумал пёс. – Только ты сам любому лешему голову заморочишь". Но вслух он ничего не сказал: не стал позорить Кузьму Кузьмича перед молодёжью. Да и спорить с ним – безнадёжное дело. Козёл считал себя мужчиной серьёзным и знающим. Тайком от дедушки и бабушки курил трубку. Однако с той памятной ночи он перестал из дому убегать – поумнел. Да и Семён Ульянович его предупредил:
– Убежишь – пропадай в лесу. Искать тебя больше не пойду.
Настоящий старожил двора – Гаврила Архипыч. Он помнил ещё Малашину бабушку Пелагею. Крохотным принёс Гаврюшу Семён Ульянович в своей рукавичке, и Наташа, Катина мама, кормила его молоком из соски. Катина мама сама была тогда девочкой, чуть старше своей теперешней дочки.
Гаврила – молчаливый пёс, попусту слов на ветер никогда не бросал, даже лаял в редких, самых необходимых случаях. Но службу свою нёс верно.
– Что, Гаврилушка, – сказал ему недавно дедушка Семён. – Стареем мы с тобой. Надо тебе помощника подыскать. Обучишь его своему ремеслу?
Гаврила положил голову на дедушкины колени, а потом водрузил туда и лапы, грустно поглядывая на старика снизу вверх.
– Ну-ну, не кручинься, – потрепал его по загривку Семён Ульянович. – И нам с тобой ещё дел хватит. На рыбалку ходить будем. А вот кур да уток от хорей и лисиц охранять – это мы молодёжи поручим. Только как бы не ошибиться: ведь надо такого умного, как ты, щеночка взять.
В последние два года Гаврила особенно сдружился со свиньёй Евдокеей, спокойной и рассудительной дамой. Евдокея молода, белолица. А в глубине души мечтательна и романтична (но никто об этом не догадывался). А главное, она настоящий друг. На неё можно положиться в беде. Гаврила прошлой осенью даже дом ей один раз поручил стеречь. У самого живот прихватило. Обычно пыреем, что на каждом углу растёт, лечился. А тут и пырей не помог. Невмоготу стало. Думал – всё, не пережить такой боли. Ни Семёна Ульяновича, ни Анюты Ивановны дома не оказалось. Малаша – в стаде. Нюська – слишком маленький зверёк. На Кузьму Кузьмича надежды нет. Оставил весь дом на Евдокею, а сам ушёл в лес за три версты. Нашёл там растеньице – давно, пять лет назад его приметил. Вырыл корешок и сгрыз его. Отлежался там же, в лесу. Домой вернулся весёлый и здоровый.
А тут, оказывается, такое творилось! Соседские гуси в огород лезли. Кошка чужая чуть было цыплёнка не унесла. А бычок Тёмка, что через двор жил, поддел своими рогами петлю на воротах – они и отворились. Почуяли, нахалы, что хозяев нет, а Гаврила оставил пост – и полезли все во двор. Не тут-то было! Евдокея такой визг подняла! Кошку едва за хвост не поймала. Гуси впопыхах половину перьев растеряли. А бычка Евдокея почти что до его собственного дома гнала. Заикался два дня. "Му" сказать не мог. Ворота Евдокея закрыть, конечно, не смогла, но легла возле них и никого не пропустила во двор, даже бабушкину подружку Настасью Егоровну. Та перекрестилась только: что, мол, делается, свиньи дом стерегут. И ушла.
Гаврила своей подруге гостинец из лесу принёс: желудей в пасть насобирал.
Вспоминая эту и другие деревенские истории, коротали животные и их гости вечерок. Городским гостям всё было интересно. Евдокея, лежавшая у Катиных ног, заговорщически взглянула на девочку и тихонько, чтобы другие не слышали, хрюкнула ей:
– Катя, возле речки, есть большая лужа. В ней такая грязь! – свинья блаженно закатила глазки. – Пойдём завтра – поваляемся.
– Евдокея! – возмутился Гаврила Архипыч, расслышавший хрюканье свиньи. – Как не стыдно!
Катя, кошка Нюся и Федот захихикали. Сладу нет с этой хавроньей, думал пёс. Как учует грязь, бежит во всю свою прыть! Бряк в чёрную жижу – лежит, песни поёт. Потом бабушка её в загончик заманивает – и давай на неё воду из бочки ковшом плескать. Евдокея так визжит! Все со двора разбегаются.
Гаврила не раз ругал молодую свинью за такое поведение. Всё-таки дама из хорошего общества – нельзя об этом забывать.
Заканчивался вечер. Последние лучи солнца истаивали на стенах деревянных сараев, на частоколе забора. Будто кто-то невидимый снимал тонкое златотканое полотно с декораций, превращая их в обыкновенные тёмные строения. Одинокий лучик, не задерживаясь, скользил по фигурам тех, кто собрался у брёвнышка, и неожиданно ярким золотом вдруг начинали сиять то гордые, изогнутые назад рога, то хвост крендельком, то чьё-то большое пушистое ухо.
– Катя, иди в дом! – позвала мама (они с папой вышли на крыльцо). – Что ты там сидишь?
– Я сейчас, мама. Мы тут разговариваем.
– Они там разговаривают, – засмеялась мама.
– Собеседники, наверно, хорошие, – улыбнулся папа.
Катя уже было поднялась с брёвнышка с Федотом на руках, но тут Кузьма Кузьмич опять ввернул словечко, не удержался: не давали ему покоя эти городские белоручки:
– Что, Федот, мышей нынче ловить будешь?
Федот опустил голову, напрягся, когти от обиды выпустил, и они чуть не вонзились в Катины коленки – не был он готов к такому ехидному вопросу. А козёл победоносно оглядел присутствующих. Но всем стало стыдно за Кузьму Кузьмича. Все поняли, что он намекал на события прошлого лета. Никто не засмеялся, только Нюся сощурила весёлые глазки.
ФЕДОТ-ОХОТНИК
Семён Ульянович как-то поздно вечером застал кота на своей перине.
– Ах ты лодырь! – набросился он на Федота. – А ну-ка – в подпол, потрудись маленько, мышей полови.
И Федот, не успев опомниться, очутился в холодном, тёмном погребе. Он никогда в жизни не то что не ловил – не видел мышей. А тут ещё – после перинки-то – холод пробирал до косточек.
Мыши вначале притихли, увидев такую громадину со сверкающими глазами. Но через часок потихоньку зашебаршились – Федот насторожился. Ещё через полчасика запищали, а потом и вовсе одна смелая мышка вылезла из укрытия. Федот напугался, вскочил на шестилитровую кастрюлю с борщом, вздыбил шерсть. И как уж это у него вышло, может быть, крышка была неподходящая, от другой кастрюли, только она вдруг сдвинулась, Федот соскользнул и оказался в шести литрах холодного, наваристого борща. Вот уж он заорал!
Анюта Ивановна подпрыгнула на своей постели. Семён Ульянович с веранды с ружьём ворвался в комнату. Катя проснулась и от испуга перепрыгнула на кровать к бабушке. А Федот орал не своим голосом. От такого переполоху не сразу стало ясно, откуда несётся этот страшный вопль, пока Семён Ульянович не вспомнил про кота.
Дедушка открыл погреб и не успел разогнуться, как на него прямо из кастрюли – в борще, в капусте и укропе, в томатной пасте – взлетел Федот. Он вцепился передними лапами Семёну Ульяновичу в голову, задними обвил шею и, дрожа всем телом от холода и страха, прижался прямо к дедушкиному лицу. С хвоста его лился борщ. Отодрать перепуганного до смерти кота от лица Семёна Ульяновича не представлялось никакой возможности. Он продолжал истошно голосить. Бабушка прижала руки к груди: она не знала, как подступиться к коту. Дедушка не мог слова вымолвить: кошачьи волосы вместе с борщом лезли ему в рот.
Наконец, бабушка взяла полотенце и, обернув им бедолагу-охотника, стала осторожно, лапа за лапой, снимать его с дедушкиной головы. Концом того же полотенца вытерла дедушкино лицо. Потом, держа завёрнутого Федота на руках, повела Семёна Ульяновича в летнюю кухню. Там стоял на печке чугун с тёплой водой. Пришлось среди ночи обоим устроить головомойку в самом прямом смысле слова.
Дедушка ругал кота и с этого времени стал звать его дармоедом. Бабушка ругала дедушку за то, что он отправил горожанина на трудную деревенскую работу. Ей очень жаль было испорченного борща.
– На всю неделю наварила, – сокрушалась Анюта Ивановна. – Больше варить не буду, – предупредила она. – Ешь теперь сам этот борщ. Там, наверно, и мыши искупались.
– Нет уж, это вы его вместе с вашим любимым котом ешьте, – отвечал дедушка.
– Да он теперь борщ-то за версту обходить станет, – засмеялась бабушка.
На другой день она сварила, конечно, другой борщ, а этот достался Малаше, Евдокее и Архипычу. И они были вполне довольны.
А деревенскую работу – ловлю мышей – как обычно, стала выполнять Нюся. Она устраивала такой трам-тарарам в подполе, что дом ходуном ходил. Мыши после таких ночей надолго покидали погреб. Нюся сама наедалась досыта и приносила Федоту большую вкусную мышку. Они крепко подружились.
Федот надеялся, что в деревне все забыли про то, как он оконфузился. Оказывается, ошибался. Всё настроение испортил этот самодовольный козёл.
– Что – приуныл? – не унимался Кузьмич. – Научился мышей ловить?
– Ты бы подумал своей козлиной головой, – вдруг нашёлся Федот, – когда мне учиться мышей ловить? В городе, знаешь, сколько дел! Днём намаюсь да ещё полночи с папой за компьютером сижу. Он без меня ни к Интернету подключиться не может, ни информацию найти. Я сюда, между прочим, на отдых приехал – силы восстанавливать, – кот горделиво обвил себя хвостом и посмотрел на всех честными глазами.
Он считал, что имел право так смотреть: ведь всё то, что он сказал, по его мнению, было истинной правдой. А так как говорил кот уверенно, выражался научно, то и приобрёл незыблемый авторитет.
Кузьма Кузьмич был сражён сразу и навсегда. Борода его затряслась. Он взглянул на Катю, ожидая опровержения словам кота, но девочка заговорщически молчала.
– А я-а-а… – заблеял Кузьмич и больше ничего "вымолвить" не смог.
Все с этих пор стали уважать кота за учёность. Кузьмич решил не связываться с ним, но всё-таки собрался с мыслями и последнее слово оставил за собой.
– Ты врёшь! – заявил он. – Никаких компьютеров не бывает.
Днём домашние животные бывали обычно заняты. Особенно много дел накапливалось у Кузьмы Кузьмича. Он ходил по соседским дворам, всем давал дельные советы и очень уважал сам себя за это. Каждому в пример приводил главного деревенского быка Савелия, у которого, по мнению Кузьмича, всё было в идеальном порядке. Едят, к примеру, чьи-нибудь свиньи комбикорм из корыта, чавкают от удовольствия – Кузьма Кузьмич тут как тут:
– А Савелий из корыта не ест. И не чавкает. У него уровень культуры высокий.
Или грызёт какой-нибудь пёс косточку, наслаждается – опять Кузьмичу неймётся:
– Савелий считает, что кости вредны для организма.
Бык вовсе так не считал: он косточек-то никогда и не пробовал и в конуре не сидел ни разу.
Такой непререкаемый авторитет Савелий приобрёл у Кузьмича недавно. Козёл ведь и ему не давал проходу:
– Ты, Савелий, фырчишь слишком громко, когда воду в речке пьёшь. Это некультурно.
Или:
– Ты зачем здесь пасёшься? Иди за реку – там трава сочнее.
Или:
– Ты, Савелий, слабак против быка Кондратия, который до тебя коровьим стадом заведовал, а сейчас ушёл на пенсию.
Разными замечаниями изводил козёл этого самого большого, очень спокойного деревенского жителя. Савелий от него только хвостом отмахивался. Но однажды налились у быка глаза кровью, нагнул он голову, ударил несколько раз ногой оземь – да как погонится за козлом. Поднял бы Кузьмича на рога, но, к счастью, калитка в одном дворе не затворена была. Кузьмич в неё проскочил, а для быка она узкой оказалась. Козёл улёгся в чужом дворе, сердце выскакивает, ноги подкосились, ослабели. Подняться не может. Полдня пролежал. С тех пор зауважал предводителя коровьего стада.
Немудрено, что Кузьмич домой самый утомлённый возвращался. Нелёгкое это дело – наводить порядок на селе.
ВСЕ МЕЧТАЮТ ЛЕТАТЬ
Вот уже три дня гостил Шуршеня в Синеочье. Вечером третьего дня, когда друзья, как обычно, собрались во дворе, он сказал:
– Завтра я полечу в город к деревянному Кедраше. Может быть, мама с папой мне ответ прислали. Я могу кого-нибудь взять с собой.
– Как? – удивились все.
Леший в ответ выпустил две веточки. Они вытянулись и стали двумя длинными гибкими прутиками.
– Подойди ко мне, Катя, – он притянул к себе девочку этими прутиками, оплел её туловище крест-накрест несколько раз и поднялся в воздух – невысоко, чтобы из-за забора не было видно, как они летают.
И пролетел, поддерживая Катю прутиками, целый круг.
– Ой-ой! – завизжала Катя. – Боюсь!
А потом ей стало так весело, что она рассмеялась, и Шуршеня ещё дважды облетел вместе с нею двор.
– Как птица! – восхищённо вздохнула Евдокея.
Леший бережно поставил девочку на землю; веточки, оплетавшие Катю, отпустили её, стали короткими и не приметными среди других Шуршениных веток.
– Кто хочет завтра со мной? – спросил он.
– Я с детства мечтаю побывать в городе, – первой сказала Нюся. – Что я видела в своей жизни? Подвал да мыши. На дерево заберусь или на крышу и слежу за птицами. Головой верчу в разные стороны. Все думают, что я хочу птичку поймать и съесть. А я мечтаю полетать в небесах. Возьмёшь меня, Шуршеня?
– Обязательно возьму, Нюсечка.
Нюся радостно посмотрела на Федота, но тот быстро и решительно ответил:
– А я не хочу возвращаться в город раньше времени. Я слишком утомлён. Мне нужен долгий отдых в деревне, на свежем воздухе, – и он важно посмотрел на всех.
На самом же деле он тоже мечтал полетать, но боялся, а сознаться в этом не мог.
– И тебе, Нюся, не советую, – продолжал он. – В городе воздух загрязнён, радиация, машины, шум. Эти высотные здания! Голова кружится. С непривычки ты можешь даже заболеть.
Федот опять кривил своей кошачьей душой. Он побаивался, что Нюся встретит в городе какого-нибудь вертихвоста и влюбится в него. Он, Федот, хоть и посматривал свысока на простую деревенскую кошечку и расфуфыривал перед ней усы – я, мол, городской, на компьютере работаю! – но она была его единственной верной подругой, и он не хотел её потерять.
– И я могу отправиться в полёт, Шуршеня? – неожиданно спросила Евдокея, и её прекрасные поросячьи глаза мечтательно устремились к небесам. – Я так хочу подняться в воздух, застыть в одной точке и парить, парить, как большая гордая птица.
– И ваша мечта исполнится, – вежливо ответил ей березовичок.
– Не ожидал от тебя такого легкомыслия, – укоризненно проворчал Гаврила.
Сам он летать не боялся, но считал эту затею слишком несерьёзной. К тому же его служба – двор сторожить, а выходные ему не полагались.
– Я ведь так молода, – виновато взглянула на своего старшего друга Евдокея, – мне хочется мир посмотреть, узнать, как живут свиньи в городе.
– В городе свиней нет, – хмыкнул Федот.
Козёл, молчавший до сих пор, вдруг высказался неожиданно и оригинально:
– Всё это враньё!
– Что, Кузьма Кузьмич? – изумилась Катя.
– Сказки про город! Никаких городов не бывает! Никаких высотных зданий! Я их не видел никогда – и нет их! – козёл обвёл всех самодовольным взглядом и для убедительности добавил: – Так и Савелий считает.
Хотя Савелий никогда ничего подобного ни разу не говорил и даже никогда не задумывался на эту тему.
