Харп. Последнее место на земле

– А еще меня слышал охранник, про это не забудь сказать.

– Может, вы все в сговоре? Может, тут в стене потайная ниша и тебя выпускают из нее каждый вечер, пока я отворачиваюсь к окну? И ваша общая цель – свести меня с ума?

В эту минуту старик встрепенулся, быстро выпрямился и удивленно развел руками:

– Алексей, постыдитесь. Где я и где спецслужбы? Ни на каком уровне в этой машине смерти не родится идея о моем эффектном появлении из ниши в стене. Я предпочитаю версию с галлюцинацией.

Старик участливо и осторожно провел рукой по неровной стене. В каждом его движении, несмотря на то, что он иногда пытался шутить, сквозили забота и почтение ко всему происходящему: и к охранникам, и к камере, и ко всей колонии. Алексей чувствовал это на каком-то подсознательном глубоком уровне. Это сильно его удивляло и казалось необъяснимым.

– Вчера мы говорили о появлении философии демократии. Хочешь, продолжим? – спросил гость, переключая внимание от стены.

– Не знаю.

– Могу рассказать о твоей жене?

– О ком? – переспросил Алексей, теряясь от неожиданности, хотя с первого раза услышал вопрос.

– О твоей жене, – быстро повторил старик и, не дожидаясь разрешения, тут же продолжил: – Там, где она сейчас, почти ночь. Она сидит в белом кресле с деревянными ножками и смотрит на огни города. Она думает о тебе. В руках стеклянная чашка с горячим чаем. Она не пьет, ждет, пока остынет. Городские фонари красиво мерцают за окном то белыми, то голубыми, то красными огнями. Ей нравится. Это даже немного успокаивает ее.

Алексей замер и заслушался, пред ним, как в кино, начал рисоваться образ того, о чем рассказывал гость. Ему стало приятно. Хотелось, чтобы образ не исчезал.

– В комнате тепло и пахнет какими-то лавандовыми ароматами. Наверное, от соседей сверху доносится тихая музыка, хотя уже ночь и все должны спать. Ей не мешает музыка. Она помогает…

Вдруг в дверь карцера грозно ударила дубинка, прерывая старика на полуслове. Алексей непроизвольно дернулся и на мгновение отвел глаза от собеседника.

Когда он снова посмотрел на стул, там уже никого не было.

Дверь громыхнула засовом и поворотом ключа. Заключенный поморщился как от боли, его с насилием и хрустом вырвали из рисующейся домашней теплоты и вернули в лагерную реальность.

Он молча свел руки за спиной и встал к стене.

***

Старик не пришел на следующий день. И на следующий день тоже.

Это было странно. Раньше гость не делал перерывов в посещениях.

Алексею не хотелось его ждать, но он ждал.

В эти странные моменты появления незваного посетителя он начал замечать, что всегда настойчивое и бурное его естество стало расслабляться и как бы замирать, куда-то уплывая, то ли в прошлые, то ли в будущие жизни. Ему нравилось, хотя не должно было нравиться.

– Как-то холодно сегодня, – вдруг послышался тихий голос.

Заключенный дернулся, он, кажется, задремал, прислонившись к стене. В углу стояла знакомая немного сутулая и такая привычная фигура.

– Я уж подумал, что ты нашел себе другого подопечного, – пошутил Алексей, стараясь не показать внутренней радости.

– Нет. Мне нравишься ты.

– Не хочется признавать, но ты мне тоже нравишься. Что сегодня по плану?

– За стенами бушует метель. Она продлится всю ночь. Тебе будет холодно.

– Ничего, я привык.

– Хорошо, – кивнул старик.

Воцарилось молчание. Не мучительное. Просто молчание. Алексею это нравилось. Можно было просто не разговаривать. Просто быть.

– Завтра у тебя важный день.

– Да, суд.

– Он будет такой же, как и все предыдущие.

– Да, я знаю.

Старик почему-то вздохнул в углу.

– Я приду завтра вечером. У нас будет важный разговор, – он сделал паузу, – я знаю, что ты все время размышляешь. Знаю, что гордишься своей несгибаемостью. Но все же, подумай. Подумай: чего на самом деле хочешь ты?