Клиника в океане

– С Агнией? Да бог с тобой, Паша, с этой женщиной постоянно что-то происходит, у нее просто дар вляпываться во всевозможные истории!

– Ага. И она кого-то мне до боли этим напоминает!

* * *

Удивительно, но на корабле выполняли хирургию любой сложности – от пластики до пересадки почек и коронарного шунтирования, поэтому все одиннадцать операционных не стояли без дела. На борт постоянно прибывали новые пассажиры с разнообразными диагнозами и обустраивались, как в дорогом отеле, со всеми возможными удобствами. Среди них были актеры, известные певцы и телеведущие, миллионеры, олигархи, нефтяные магнаты… Значительную часть клиентов составляли дочери богатых мусульман, которым требовался аборт или родовспоможение, после чего девушку могли со спокойной совестью выдать замуж как девственницу. Точно так же пациенты ежедневно покидали «Панацею» – на собственных водных транспортных средствах или на тех, что вызывались с борта из близлежащего порта: корабль, как и говорил Еленин, никогда не причаливал к берегу, курсируя в нейтральных водах.

Распорядок дня на «Панацее» никогда не нарушался. Я вставала в восемь утра, а на девять тридцать уже назначали первую, самую сложную за текущие сутки операцию. Затем – перерыв на чай или кофе, после чего следовали еще одна-две незначительные хирургии. Потом мы прерывались на обед, продолжавшийся два часа. В некоторые дни после обеда я могла быть совершенно свободна, но чаще приходилось работать до пяти или шести вечера. Досуг для медработников был организован очень хорошо и совершенно отдельно от пациентов. Мы могли смотреть видео в каюте или, при желании, посетить большой кинозал для сотрудников, где беспрерывно, начиная с трех часов дня, демонстрировались разнообразные фильмы. На борту имелась обширная библиотека, содержавшая как литературу медицинской направленности, так и легкое чтиво, включая женские романы и детективы на любой вкус. Кроме того, можно было провести время в баре, но здесь имелась своя специфика: так как большинство команды и персонала составляли мусульмане, алкоголь продавали только в вечернее время, и бармен каждый раз награждал неодобрительным взглядом даму, решившую не вовремя отведать «запретных напитков», хотя никто, естественно, не запрещал европейцам следовать своим собственным привычкам. Однако, несмотря на желание руководства удовлетворить все наши потребности, я вынуждена признать, что без милого общества Нур непременно заскучала бы! Сама мысль о том, что я нахожусь посреди океана, в изрядном отдалении от населенных пунктов, и все мое жизненное пространство ограничено размерами палубы, а общение – теми, кто работает со мной бок о бок, уже через какие-то несколько дней начала вызывать в моей душе чувство протеста.

Сидя на палубе, я пила чай со льдом и слушала истошные вопли чаек, свидетельствовавшие о близости берега. Я знала, что мы находимся недалеко от порта Ченнай, потому что один из наших пациентов, перенесший пластическую операцию по круговой подтяжке лица плюс липосакцию, должен был покинуть нас как раз в этот день. Катер ожидался с минуты на минуту. Мой рабочий день уже закончился, и я могла делать все, что пожелаю.

– Доктор Смол-л-ская?

Моя собственная фамилия, произнесенная кем-то по слогам, с мягким акцентом, заставила меня обернуться. Передо мной, широко улыбаясь, стоял невысокий пожилой мужчина в строгом костюме. Я узнала его: он сопровождал богача, которого как раз сегодня провожала «Панацея».

– Да? – отозвалась я. – Что-то случилось?

– Нет-нет, ничего не случилось, не волнуйтесь. Господин Пратап Сунанджи просто хотел вас поблагодарить за прекрасную работу и попросил меня – от его имени – преподнести вам небольшой презент.

Только теперь я заметила в его руках небольшой удлиненный футляр с гравировкой. Упаковка выглядела дорого, но, когда мужчина поднял крышку, я не сдержала возгласа изумления: на бархатной подложке покоились потрясающе элегантные золотые часы с усыпанным мелкими сапфирами циферблатом.

– Это вам, – продолжая вежливо улыбаться, сказал посыльный, довольный произведенным эффектом.

– Мне?! Но… простите, я не могу этого принять… – забормотала было я. Лицо индийца слегка потемнело, но он не успел ничего сказать, потому что в этот момент кто-то прошептал мне прямо в ухо:

– Берите немедленно, иначе вы смертельно обидите его хозяина!

Словно загипнотизированная, я протянула руку за подарком, и лоснящаяся физиономия посыльного вновь засияла.

– Передайте… господину Сунанджи мою глубокую благодарность, – проговорила я, от волнения с трудом подбирая английские слова.

– Непременно передам. Всего доброго, мадам.

И, поклонившись со спокойным достоинством, без единого намека на подобострастие, индиец удалился в направлении каюты своего хозяина.

– Это нормально? – поинтересовалась я у своей неожиданной советчицы. Ею оказалась старшая медсестра Сарика Шерават – кому, как не ей, знать все об индийских обычаях!

– Совершенно, – улыбнулась она. – Можно присесть?

Я кивнула, и индианка грациозно опустилась на стул напротив меня. Сарика восхищала меня как женщина – невысокая, приятно полненькая, с густыми черными волосами, модно подстриженными, а под белым халатом она всегда носила традиционные для индийских женщин сари необыкновенной красоты. Ее макияж отличался мягкостью, и я все никак не могла определить – сколько же лет старшей сестре? Можно было лишь предположить, что никак не меньше пятидесяти пяти, но выглядела она просто великолепно.

– Хочу вас предупредить, Агния: ничему здесь не удивляйтесь. Наши пациенты частенько проявляют щедрость по отношению к персоналу, и нужно уметь достойно принимать ее. Вот я, к примеру, однажды получила в подарок дом…

– Целый дом?! – не выдержав, прервала я Сарику.

– Ну не половину же! – рассмеялась она. – Здесь принято дарить весьма щедрые подарки – машины, виллы, а уж золотые украшения… Так что – с почином вас! – и Сарика, приподняв свой бокал с соком, легонько ударила им о край моего.

На самом деле то, что мы так свободно болтали со старшей сестрой, было на борту скорее явлением исключительным, нежели общим правилом. Старший медперсонал предпочитал держаться подальше от среднего. Врачи общались лишь между собой, и только я, пожалуй, пренебрегала этим неписаным законом. Кажется, многие на «Панацее» этого не одобряли, но никто пока не решился мне об этом сказать, так как я здесь считалась человеком новым.

– Очень красивая вещица, – сказала Сарика, кивнув на часы. – Вам пойдут.

– И что, всем… дарят?

– Врач – это святое. От вас зависела жизнь пациента, даже если все это время он провел в бессознательном состоянии, поэтому уважающий себя богач просто не мог не отблагодарить вас за то, что он не умер из-за вашего наркоза!

– Как долго вы здесь работаете, Сарика?

– Почти пять лет. На самом деле давно могла бы уже уходить на покой, но мне тут нравится – свобода от условностей, хорошие бонусы, возможность отдохнуть от семейных забот…

– Вы замужем?

– Конечно! У меня муж и двое замечательных сыновей. Я могла бы не работать, но, как я уже сказала, для меня жизнь на «Панацее» – отдушина, а не просто служба. Мне кажется, что и вам это тоже нужно, Агния, верно?

В чем-то Сарика определенно права: в мире, где женщина по определению занимает в жизни позицию далеко позади мужчины, плавучий госпиталь являлся именно тем местом, где представительница слабого пола способна сделать удачную карьеру и занять достойное положение в жизни, согласно ее собственным умениям и способностям, без оглядки на правила приличия, принятые в том обществе, где работающая женщина до сих пор являет собой нечто чуждое национальной культуре.

Значит, Сарика здесь уже пять лет? Таким образом, она была знакома с Ван Хасселем… Я с трудом преодолела желание расспросить ее о нем немедленно – это выглядело бы совершенно неуместным поступком и одним махом разрушило бы все усилия Еленина и его команды. Нет, мне следует дождаться более удобного момента, когда мои вопросы не покажутся Сарике подозрительными.

Во время ужина я, как обычно, разделила свой столик с Нур. Пациенты ели раньше или получали еду прямо в каюты, поэтому с восьми до десяти вечера ресторан на верхней палубе «принадлежал» только медицинскому и обслуживающему персоналу. Посреди зала располагался огромный «шведский стол», включавший в себя салат-бар, плюс несколько подносов со свежими кукурузными лепешками и большие чаны из нержавеющей стали, полные кипятка. Такой штуки, как растворимый кофе, здесь не признавали, поэтому специальный человек, один из младших коков, варил его в джезвах, установленных на песчаной бане. Правда, можно было воспользоваться кофе-машиной, но большинство азиатов предпочитали старинный способ приготовления. Прочие блюда подавались согласно меню, причем за обедом мы заказывали то, что хотели бы съесть на ужин.

Пока я болтала с Нур, поедая салат, обильно сдобренный специями, в конце зала послышались чьи-то громкие китайские ругательства. Большинство работников камбуза принадлежали не к арабской, а к китайской национальности. Старшим коком, державшим в страхе своих соотечественников, являлся Кун Ли, маленький, лысый, с узкими глазками, утонувшими в его пухлых щеках, и с морщинистым лбом. В «хорошие» дни его глаза даже возможно было разглядеть, но такие дни случались у него весьма редко. В этот момент Кун Ли как раз на чем свет стоит разносил в пух и прах одного из своих подопечных. Я не знала, что именно произошло, но, судя по валявшемуся на полу блюду с рисом, неуклюжий парень опрокинул его и рассыпал гарнир.

– Смешной у них язык, у этих китайцев, верно, абла? — обратилась ко мне Нур, с интересом наблюдавшая за разыгравшейся сценой. – Лопочут что-то быстро-быстро и даже вроде бы друг друга понимают!

Стоявший на коленях молодой мужчина уж точно не обманывался насчет того, что ему говорил, а вернее, кричал его начальник. Тем не менее он, склонив голову, молча выслушивал Кун Ли, всей своей позой демонстрируя полнейшее смирение. Я отметила про себя, что уже видела этого китайца, хотя на палубе он появлялся редко, видимо, проводил все свое время в камбузе, под неусыпным надзором начальства. В тот, первый, раз я не могла не отметить весьма привлекательной наружности этого парня, хотя в целом китайский тип внешности оставляет меня равнодушной. Помню, я подумала тогда, что этот кок, должно быть, полукровка, потому что черты его лица – вполне европейские, волосы – вьющиеся, густые, и лишь раскосые глаза и выступающие скулы выдают в нем представителя монголоидной расы. Причем глаза у него не темные, как можно было ожидать, а светло-карие, почти желтые, как у амурского тигра.

– Абла, он сейчас заплачет! – сочувственно проговорила Нур.

Но она ошибалась: выражение лица молодого китайца походило на застывшую маску, и я решила, что эта маска скорее скрывает его ярость, не позволяя ей вырваться наружу, нежели страх или расстройство. Наоравшись вдоволь, Кун Ли разрешил наконец своему подчиненному убрать за собой. Через пять минут на полу не осталось ни единой рисинки.

– Ну и противный же старикашка этот Кун Ли, да? – сказала Нур, вновь поворачиваясь ко мне. – Совсем затерроризировал бедных ребят!

Я с ней согласилась – ну что такого ужасного совершил этот китаец, чтобы его настолько сурово отчитывать? В подобных ситуациях я чувствую себя как-то неудобно, так как эти случаи, как ничто иное, дают четкое понятие о сословном и классовом делении. Есть «первое сословие» – наши богатые пациенты, «второе» – старший медперсонал, «третье» – члены команды (разумеется, только высшее звено). К «четвертому сословию» относятся медсестры и стюарды, а все остальные вообще не имеют номеров, и от этого на душе становится как-то противно. Именно по этой причине я в течение всего вечера искала глазами пострадавшего кока. Перед самой отправкой ко сну мои усилия были вознаграждены: в очередной раз проходя мимо камбуза, направляясь к спуску на свою палубу, я заметила пострадавшего от несправедливого обращения китайца. Время близилось к полуночи, и его рабочий день, очевидно, закончился. Без поварского передника и дурацкого колпака, в джинсах и простой белой футболке, он стоял, опершись о перила и устремив взгляд куда-то вдаль, за горизонт. Тронув его за плечо, я улыбнулась и сказала:

– Не берите в голову, честное слово! Ваш начальник, он… немного перестарался сегодня.

Парень выпрямился во весь свой рост, и я поняла, что он выше меня на добрую голову. Китаец смотрел на меня очень внимательно, но на его лице ничего невозможно было прочитать. Стоя в паре шагов от него, я увидела, что он и в самом деле чрезвычайно хорош собой – и как только такого красавчика занесло на «Панацею», да еще и на такую низкую должность? Между прочим, для меня стало очевидным и то, что он не так уж и молод. Наверное, я ошиблась в этом отношении, ведь европейцу трудно определить возраст монголоидов, обычно они выглядят значительно моложе своих лет. Наверное, ему уже под сорок, решила я.

– Не трудитесь, мадам, этот китаеза ни слова не понимает из того, что вы ему говорите!

Эта реплика принадлежала Имрану Хусейну, шефу службы безопасности «Панацеи». Странно, что он вообще со мной заговорил: этот египтянин всегда выглядел мрачным и нелюдимым человеком, а его черные глаза, непроницаемые и глубокие, как Марианская впадина, казалось, способны просканировать кого угодно до самого его нижнего белья. Поэтому я, сталкиваясь с Хусейном в бесконечных коридорах корабля, всегда торопилась опустить глаза и побыстрее проскочить мимо него.

– Эти димсамы[5 - Д и м с а м – в кантонской кухне легкая закуска, которую подают перед основными блюдами. Слово часто употребляется как оскорбление в отношении представителей китайской национальности.]вообще не говорят по-английски, – продолжал шеф безопасности с явными нотками презрения в голосе, и я подумала: откуда у него это снобистское чувство превосходства? Хорошо, что парень ничего не понимает, иначе он вполне мог бы и обидеться на замечание египтянина.

Хусейн с достоинством прошествовал дальше, а я посмотрела на китайца. На мгновение мне почудилось, что его губы тронула легкая улыбка, но он развернулся и ушел слишком быстро, чтобы я убедилась в этом наверняка. В любом случае мне пора было возвращаться в свою каюту. Близился сеанс связи с Елениным, и я хотела успеть продумать, что ему сказать. Этот человек сам себе противоречил – с одной стороны, не уставал напоминать мне об осторожности: «не высовывайтесь», «не болтайте», «старайтесь не привлекать внимания» – вот его любимые фразы. Тем не менее создавалось такое впечатление, что он ежедневно ждет от меня новой информации! Так что же мне удалось выяснить за прошедшую неделю? Что в машинном отделении работают литовцы, белорусы и украинцы, а также несколько нигерийцев; медперсонал практически целиком составляют европейцы или латиноамериканцы, за исключением сестер, – как правило, индианок или арабок. Главного врача «Панацеи» Алена Маршана я еще не встречала, но, похоже, Еленина он очень интересует. До сих пор мне не удалось сблизиться ни с одним врачом на борту, за исключением, возможно, пластического хирурга, милой немолодой француженки Люсиль Ламартен. Я понимала, что Еленин ожидает от меня каких-то важных сведений, но было бы гораздо проще, если бы он соизволил сказать, что именно мне тут следует искать!

* * *

В то утро настроение у меня было паршивое, несмотря на превосходную погоду. Перед завтраком я поговорила с Олегом, и его голос, такой далекий, заставил меня испытать острое чувство ностальгии. И за каким чертом я ввязалась в эту авантюру?! Голос Шилова звучал бодро, и я почувствовала себя очень плохо оттого, что ему, судя по всему, скучать явно не приходится. Интересно, как он проводит свое свободное время? Естественно, я скорее зашила бы себе рот кетгутом, чем задала бы ему этот вопрос – гордость не позволяла. Оставалось лишь надеяться, что времени на досуг у моего мужа остается немного, учитывая его занятость в должности заведующего отделением травматологии и ортопедии. Поэтому меня, несмотря на тихий голос совести, звучавший где-то глубоко в недрах моего измученного солнцем организма, даже порадовали его сетования на наплыв пациентов с переломанными конечностями: в Питере стоят холода и, как водится, гололедица. Значит, придя домой, Шилов валится с ног от усталости, а не пьет шампанское с какой-нибудь благодарной пациенткой или с медсестрой, или…