Экзотический симптом

– У вас, наверное, банкет? – поинтересовался он, пытаясь заглянуть за широкую спину адвокатессы в надежде увидеть остальных участников будущего пиршества. – Что празднуете?

– Поминки, – буркнула Марина, протягивая мальчишке деньги и со злорадным удовлетворением наблюдая, как улыбка сползает с его лица.

– Примите мои… – начал он, но Марина захлопнула дверь прямо перед его носом. Ну, почему всем и каждому так необходимо замечать, что ей требуется больше еды, чем простым смертным? Она же платит, черт подери, так какое им дело?!

Однако от пакета исходил умопомрачительный запах, и плохое настроение Марины понемногу улетучивалось, уступая место предвкушению гурманского наслаждения. Она уже открывала верхний контейнер, как вдруг раздался тихий глухой стук.

– Ну, кто там еще? – раздраженно спросила Марина, оглядываясь.

Дверь открылась, и она увидела высокую, очень худую женщину в платке.

Господи, ну, как можно добровольно так себя уродовать?!

На вид визитерше было чуть за сорок, однако в этом наряде она выглядела гораздо старше и совершенно не привлекательно.

– Извините, вы… вы Марина Павловна Бондаренко? Адвокат? У меня к вам дело, очень серьезное…

– А вы, простите, кто будете? – изогнула изящно выщипанную бровь Марина.

– Ольга я… Ольга Сергевна. Иночкина… – Женщина говорила сбивчиво, то и дело запинаясь.

Марина знала, что такое бывает обычно в двух случаях – когда люди эмоционально неуравновешенны или когда мысли человека намного опережают его речь и он, пытаясь их обуздать, вынужден постоянно останавливаться, чтобы «догнать».

– А как вы, собственно, сюда прошли? – полюбопытствовала она, оглядывая более чем скромный наряд посетительницы: она приняла бы ее за уборщицу, если бы та сама не сказала, что пришла по делу.

– Охранник… отошел по нужде, – с запинкой пояснила женщина. – Он не виноват, правда, – я просто дождалась, пока он, ну… уйдет.

Марина с тоской покосилась на пакет с японскими блюдами: какой черт дернул эту бабу припереться аккурат в тот момент, когда она решила заморить червячка?! С другой стороны, уж больно она несчастная на вид – может, и впрямь что серьезное стряслось?

Марина подавила тяжелый вздох и спросила:

– Вы обедали?

– Ч-что? – переспросила удивленная клиентка.

– Ну, обедали вы сегодня или нет?

– Я не… нет еще. А что?

– Как вы относитесь к японской кухне?

* * *

Мономах закрыл файл и выключил компьютер: похоже, на сегодня все.

Взглянув на часы, он увидел, что они показывают половину восьмого – это никуда не годится!

Сархат, конечно, уже выгулял Жука, но пес любит, чтобы хозяин приходил домой в строго определенное время, да и начальство не стоит баловать, показывая, что ему нечем заняться, кроме работы…

Ах да, начальства-то нету! С тех пор как Муратова отстранили от должности (читай: сняли), исполняющего его обязанности пока так и не назначили. Временно сложные проблемы решали начмеды, и такая ситуация Мономаха вполне устраивала. Правда, долго так продолжаться не могло: рано или поздно, в больнице появится «новая метла», и нет никаких гарантий, что она не окажется еще почище бывшего главного!

Порой Мономаху казалось, что начальники – особая порода людей, которых выращивают в своего рода инкубаторах, откуда они выходят с набором специфических качеств – хамоватостью, непоколебимой самоуверенностью и пренебрежением к чувствам и нуждам окружающих.

Мономах заведовал отделением крупной многопрофильной больницы, но себя он к этой категории, разумеется, не относил. А вот Муратов в полной мере соответствовал его представлениям о «начальственной» персоне!

Надев пальто, он в последний раз окинул взглядом кабинет, проверяя, не забыл ли чего, и вышел в коридор. Он как раз возился с замком, когда на него налетела Алина, хорошенькая медсестричка, с некоторых пор являвшаяся еще и богатой наследницей[1 - Читайте об этом в романе Ирины Градовой «Предложение, от которого не отказываются» (Издательство «ЭКСМО»).].

Честно говоря, Мономах ожидал, что она уволится и станет жить на дивиденды, однако ничего подобного не произошло: Алина как работала в его отделении, так и продолжала трудиться, ничуть не кичась тем, что могла бы этого не делать и жить припеваючи. Только вот некоторые медсестры, и даже врачи, недолюбливали девушку, завидуя ее неожиданной удаче и считая, что она ничем этого не заслужила. А вот Мономах полагал, что хороший человек заслуживает счастья просто за то, что у него легкий характер и доброе сердце!

– Алина, что случилось? – поинтересовался он, глядя на взволнованное лицо медсестры. – У нас пожар?

– Ой, Владимир Всеволодович, вы Севана Багратовича не видели?

– А он что, здесь еще?

– У него дежурство…

– Ах да, верно! Нет, не видел. А что произошло-то?

– Там пациентка его буянит, порывается уйти!

– Так пусть уходит – мы никого не держим!

– Но ей только утром сделали операцию, она не может ходить, понимаете?!

– Погодите, это, как ее… Карпенко, что ли?

– Точно, Карпенко!

– И куда же она намылилась?

– Говорит, домой ей надо, у нее дети…

– Ладно, пошли! В какой она палате?

– В четырнадцатой.

Размашистым шагом он двинулся по коридору. Алина семенила следом, едва за ним поспевая.

Когда они подошли к палате, она забежала вперед и распахнула дверь перед Мономахом. Каждая палата была разделена надвое, и из левой доносились возбужденные голоса:

– Ну, куда ты собралась, дурочка! – увещевал кого-то густой, низкий женский голос. – Ты же на ногах не держишься!

– Да пусть идет! – возразил надтреснутый, старческий. – Меньше народу, больше кислороду!

Во втором голосе Мономах безошибочно узнал противную старушенцию Игнаткину, которой он самолично делал плановую операцию по замене сустава. Бабка скандалила по любому поводу, и медсестры старались пореже заходить в палату, из-за чего страдали и другие пациентки, которым не посчастливилось лежать в ее неприятной компании.

– Так, что тут за сыр-бор? – вопросил он, толкнув дверь, отделяющую предбанник с умывальником и дверьми в туалет и душевую.