Хлябь. Повесть

Теряя здравомыслие, забывал, на каком суку сидит сам.

Став стариком, бесился, что и проклятый крест как сквозь землю провалился. «Кто? Кто мог осмелиться украсть реликвию?» – маниакально подозревал всех: людей, животных, птиц… Ирония заключалась в том, что сам же и отдал орден своему садоводу.

Канцлер после чествования дворянина обратился к присутствующим на церемонии сановникам:

– Надеемся, барон будет настолько же успешен в борьбе с местными болотами, и дело вскоре завершится полной капитуляцией последних.

Собрание энергично аплодировало, скрывая коварные ухмылки в густых усах.

В шутке же не было и намёка на иронию. Император отдавал подданному высочайшую награду как чёрную метку. Как приказ ценой жизни укрепить балтийский берег империи.

Отдал приказ без армии рабочих рук. Барон Зумпф стал заложником воли короля. Началась изнурительная война со стихией. Иоганн Пауль ревностно отрабатывал долг. Занимался земельным кадастром и осушением. Заболоченные участки прокладывали дренажной системой и костями пленных…

Выбрал здоровый кусок земли повыше и построил на нём усадьбу Шлёс (клодец) для многочисленного семейства. В отстроенном поместье находились обширные конюшни и свинарники. Помещик жил мечтой расширить личные владения, это стало идеей фикс для всех последующих поколений наследников. Сам же в редкие часы отдыха утешался связью с адъютантом. Война сделала барона рыцарем-трудоголиком и спровоцировала педерастические наклонности.

В последующие годы король обретался несравненно выше, и окраинами занимались бюрократы. Королевство превратилось в империю, а империей стал Отто Бисмарк. Вплоть до отставки он успешно играл в «культуркампф»: боролся с засильем католической церкви и качал мышцы юнкерства в политико-экономической сфере страны…

Иоганн справился с техническим заданием. Но умер раньше отпущенного срока. Надорвался на непосильной работе, пьянствовал и грешил. Юнкер отошёл в мир иной. Неизвестно куда. Его отпевал священник и болотные огни.

От него остались пять дочерей и один сын.

Скрепя сердце всё налаженное хозяйство с подробной инструкцией на сорока страницах был вынужден передать старшему наследнику, названному в честь Бисмарка.

«Идиоту, заражённому идей Гитлера, визжащему „Хайль!“ по поводу и без», – Курт, так и не сумевший отомстить папаше, бессильно брызгал слюной и распалялся.

Имя ни на йоту не приблизило дефективного отпрыска к образу великого стратега. Тёзка не умел читать, любил опасные развлечения и всю жизнь с маниакальным упорством разорял Шлёс. Слабый ум компенсировали непомерная заносчивость и коварство.

Сначала придурок продал свинарник, потому что его рвало вблизи фермы. Затем раздарил почти всех племенных жеребцов, и когда потомство брало призы на скачках, в клубе во всеуслышанье заявлял о личной победе. Иногда его били. Но под покровом ночи и хранили секрет в строжайшей тайне. Никто в империи не мог покуситься на честь потомка носителя креста чёрного орла. Никто!

Дед подстраховался не только именем, но и выгодным матримониальным актом, женив юного недоумка на литовской княжне. Та родила белокурых близнецов и умерла, чтобы не видеть, чем обернётся эксперимент.

У Отто появилось новое развлечение. Живая девочка и мальчишка. С девочкой он баловался в кабинете, а против мальчика строил военные укрепления. Скоро Грета стала его наложницей, а он – сын – ненавистным соперником. Если бы не внешний лоск и манеры, передаваемые из поколения в поколение, то этот дегенерат, с трудом сдерживающий хвост в узких штанах, был бы настоящим животным в человечьем оперении.

Менялись мизансцены мирового театра, в котором Пруссия-прима активно боролась за власть и увеличение территории влияния среди алчущих того же актёров сопредельных стран. Неудачные дубли сменялись удачными… Вся эта чехарда ярких, громыхающих доспехом событий проходила на фоне, исподволь переходившем из чёрного цвета в коричневый.

Австрийская экспансивная волна, захлестнувшая тысячи незрелых умов, жаждущих реванша за неудачу в Первой мировой, выпустила на волю демонов их подсознания. В ней наслаждаясь, купался Отто Зумпф. Тем более что в реальные волны военных операций его и близко не подпустили бы. Когда когорта фюрера создавала мощнейший опорный пункт обороны на Земландском* полуострове, Отто, выбрасывая руку в приветственном жесте портрету Адольфа, щёлкал каблуками и выкрикивал профашистские лозунги в закрытом мужском клубе любителей охоты. На этом его война заканчивалась. Исполнивший гражданский долг помещик сытно обедал и в предвкушении плотских удовольствий возвращался в усадьбу.

Глава 2

Детство Курта

Курт без желчи не мог вспоминать детство. Но от себя не убежишь.

В сумрачном коридоре перед массивной, обитой кожей дверью кабинета стоит, не решаясь войти, он – подросток. Бездумно считает золотые шляпки декоративных гвоздиков, пытаясь сдержать неровное дыхание. Худая кисть заметно дрожит.

– Курт, ну что же ты? Смелее, – глухо, будто со дна колодца, раздаётся зазывный голос отца.

Теперь нужно нажать на бронзовую ручку до щелчка, боком протиснуться внутрь, и окажешься на огромном ковре, разделяющим визитёра и двухтумбовый стол хозяина.

Игра началась. Так задумано хозяином: придать важности моменту для простодыр – ошеломить предмет издёвки.

Но Курту это всё равно. Кровь от крови Зумпф, он читал предков, как книгу. И сейчас был занят спасением собственной шкуры.

По левую руку в глухой стене пылал камин. Над ним, перемигиваясь бусинами глаз, пернатые и меховые чучела трофеев изображали сцену охоты. Слева панорамное окно открывало вид на, кажется, бескрайние барские владения. Возле дома представленные роскошным парком, скрывавшим обширные заболоченные земли, – предмет головной боли, раздражения и огромных денежных вложений папаши…

***

Зумпфы титулованы, богаты и влиятельны. По наследству получали место в парламенте. Дед Курта курировал земельный кадастровый департамент и выбрал для большой семьи редкий в этих местах сухой плодоносный участок. Между заливом и рекой Лабой. Неподалёку от Лабяу (Полесск) С лугами и богатым зверьём лесом.

На всё это добро спокойно смотрела как его безумный владелец на сгнивших в болотах невольников, их непокорных жинок и капризных дочек двухэтажная усадьба, построенная из красного кирпича на века. Простой замок умел хранить молчание. Правда, в то время в тех глухих местах это было напрасным предостережением. О мёртвых не волновались. Разве что осенней порой, в тоскливые времена, гадали на картах, гоняли по столу блюдце да щекотали нервы леденящим душу бредом местных колдунов, порождённым болотным газом, бормочущим заклятье над утопленниками.

Королевство, поражённое захватнической лихорадкой, не только плевало на забавы какого-то там юнкера из болот, но и на сами гидротехнические проблемы. Землеустройство и мирная жизнь бледной тенью плелись в обозе государства. Потому крепкий дом торчал едва не единственным целым зубом в гнилой челюсти Поморья. «Откусить» что-то ещё для себя Отто был не в силах и безумную злость срывал на близких.

Сынок Иоганна был точной копией отца. Но только внешне и на словах. Не работал ни дня. Своё призвание видел в том, чтобы не снимать ежовые рукавицы ни днём, ни на ночь. Держал в страхе рабочих, слуг и семью.

Отто не мог бы объяснить бешенства, охватывающего его при виде сына. Курту недавно исполнилось двенадцать. Вот и сейчас. От этого пугала, одетого в форму гитлерюгенд, стоящего по стойке смирно напротив, нет никакого толка. Несмотря на неподвижный, выражающий преданность взгляд под косой чёлкой и плотно сжатые губы.

Не раз замеченное напряжение, выступавшее каплями пота на лбу и возле носа, готовое вот-вот повергнуть тщедушное тело в конвульсиях припадка отца только раздражало. «Слюнтяй», – думал и ошибался самодур, доверяя кому-то хихикающему в голове: «Что с него взять? С ним явно что-то не так».

Несколько бесконечных минут в комнате звенело молчание. Размышляя, не отводя пристального взгляда от сына, Отто одной рукой ласково поглаживал бок прильнувшей Греты. Та изображала кошку. Поднимала на отца взгляд, полный любви, и переводила пустой и холодный, как у кукол фрау Блюм, на братца-близнеца.

В тот момент думать о сестре Курт не мог. Он испытывал жгучую смесь ненависти и жалости: «К кому?! Дикость какая». Страх сковал шею, челюсти, дыхание, а беспорядочные мысли скакали: «Что на этот раз?! Птенец или кошка? Кошка… Нет, птенец».

– Подойди-ка ближе, маленький негодник. Ты должен научиться отвечать за свои проступки, – в голосе отдалённо громыхнул гром. – Должен? Отвечай! Господин Ланге пожаловался, что не может найти кота.

Оцепеневший Курт исподлобья следил за рукой, усыпанной веснушками, поросшей бесцветными волосами, безотчётно ползущей к едва обозначившейся груди Греты под пелериной платья. Он знал, что в такие моменты бог занят более важными делами в других местах, а больше её никто не спасёт от бесчестья, а его – от порки.

Судьба в толстом велюровом халате с шалевым, отстроченным ромбами воротником медленно подняла колокольчик. Подержала раздумывая, а после легонько потрясла. Стены коридоров разнесли позорную весть по дому. Мелодичный звон вырвался в приоткрытое окно и достиг заросшего диким волосом уха кучера Вальтера. Тот крякнул и глубже спрятал мякоть глаз под кустистыми бровями. Его широкая спина растворилась в тёмном проёме конюшни в направлении упряжи.

Осуждённый испытал такое облегчение, будто долго терпел нужду и наконец помочился. Никакая порка не сравнится с пыткой под чугунным пресс-папье барона. Мальчик щёлкнул каблуками, вскинул руку в приветствии. По коридорам к выходу шёл неторопливо, пальцем вытянутой руки считая панели обивки. Уже знал, что старый Вальтер побьёт для отмазки слегка. Только один раз вытянет с плеча, чтоб герр Отто не заподозрил, а не то и места лишится.

Во дворе свернул к хозяйским постройкам. Испуганной, случайно перелетевшей изгородь пеструшке так поддал, что та, отчаянно кудахча, взлетела метра на полтора. В мелких окошках домика прислуги задёргались занавески.

Криво ухмыльнулся и, чтобы оттянуть унижение, резко свернул на дубовую аллею к реке. Солнечные лучи сеялись сквозь листву, покрывая всё вокруг пятнами света. Здесь лето было как лето. Жаркое, хмельное от неугомонного щебета в густых шевелюрах крон. Юркие птицы перебегали дорогу прямо под ногами. Губы непроизвольно растягивались в улыбку от такой беспечности. Курт не мог надышаться свободой. «Вот подохнет герр Отто, и всё имение станет таким же, как эта аллея».

Почувствовав острый запах аира и прибрежных трав, помчался к реке. На ходу скинул рубашку, майку, шорты и голышом, не глядя куда, нырнул. Вода цвета грязного стекла вытолкнула тощее тело на поверхность. Он считал облака, искал похожие на людей и нелюдей, пока через километра полтора ниже по течению не вспомнил про Вальтера. Выбрался на берег и медленно побрёл назад. В кустах бузины неподалёку кто-то ахнул и всё стихло. Курт плевать хотел на очевидцев. Голым прошёл бы и перед кирхой. Всё равно Тот занят и не заметит. А люди ничего не значат.

Конюх пихнул рукояткой плети в сумрак амбара, к перевязи. Молча раздевшись, парень перекинул руки через бревно и повис на них в ожидании первого удара. Удара не последовало.

Мужик пытался справиться с охватившей его жалостью при виде выступивших рёбер под тонкой кожей на спине пацана. «И за что господин так гневается? Все хулиганили в детстве по мелочи. Этого же соплёй перешибёшь…»

– Одевайся, скажешь не нашёл меня, – хмуро приказал старик.

– Бей, зараза! – закричал мальчишка. – Иначе Отто сам тебя высечет.

– Ну, получи тогда.

Кучер стегнул пару раз слегка и один сильно, с оттяжкой.