Сватовство Миче. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть II

– А что ты делал?

– Сделал предложение Нате!

– О! Ого! Ну и ну! – они пришли в восторг. – Наконец-то, Миче!

– Да, сделал, а потом не сделал!

Они опешили:

– Это как?

Пришлось рассказывать всё с самого начала, иначе они бы не отцепились меня. И когда я закончил, Малёк высказал своё мнение:

– Да. Идиот, – он сник и расстроился. – Обидел Нату и сам себе сделал плохо.

– Но как же мне быть?

– Есть только один способ. Броситься на колени и умолять о прощении. Всё объяснить.

– Но Корки… Пираты… Но я – анчу… Я боюсь… – лопотал я.

Чудила обнял меня и стал утешать, как я бы утешал Рики, если бы он совершил ошибку и плакал.

– Сколько я тебя знаю, Миче, ты всегда боишься, – говорил он. – Боишься и боишься, но живёшь нормальной человеческой жизнью. У тебя даже не получается как следует запугать Рики, потому что ты не веришь в плохое.

– Я верю. Я трус.

– Это не твоя вера, а вера твоих предков. Ната полюбила тебя за смелость.

– Нет, Петрик, нет. Откуда она, смелость-то?

– Читай выше, – хмыкнул Малёк и погладил меня по голове. Чудила напомнил:

– Смелость просто жить и всех считать хорошими.

– Я всех не считаю…

– Тс-с, – шепнул Петрик. – Брось это. Сегодня ты пойдёшь к Нате и помиришься. Или ты её не любишь? Может, просто ищешь предлог отвертеться?

Отвертеться? Ну уж нет. Я знал, что не могу без Наты. Не могу, не проживу без неё жизнь, даже если её, этой жизни, очень мало осталось. Я пойду и помирюсь.

– Может, сегодня сразу посватаюсь? – я вскочил. – Да. Сегодня. А вы будете сватами. Если сейчас пойти на рынок…

– Миче, сегодня не выйдет.

– Вы на службе? Ох, а почему вы не на службе?

Дзинь-дзинь!

– Ну вот, – сказал Малёк, глянув в окно. – Пытались предупредить. Но не успели. Сейчас он в обморок упадёт.

– Миче, – подскочил ко мне Чудила. – На самом деле всё нормально. Могло быть хуже.

– Хуже чего?

Я глянул в окно. Та мама и папа вкатили в ворота такой специальный стульчик на колёсах, а на стульчике сидел мой Рики. С забинтованной левой рукой, с перевязанной ногой и с головой в бинтах.

Ну и прав был Малёк. Я едва не хлопнулся в обморок.

*

В этот день я всё равно пошёл мириться с Натой. Но меня не пустили в дом! Дескать, барышня, меня видеть не хочет. Потом я подослал парламентёром Малька.

Ему было сказано, чтобы не лез, куда не просят.

– Ты объяснил ей хоть что-нибудь?

– Я успел вставить словечко, – кивнул Лёка. – Она ответила, что придёт навестить Рики. Всё.

– Если бы я снёсся раньше, мы бы сейчас не поссорились. Почему я не понимал, что люблю её? Я так сильно боялся? Но я и сейчас боюсь, – бормотал я себе под нос. Малёк на это реагировал болезненно. Он говорил Чудиле:

– Миче меня доведёт, и я его придушу.

Но Лёка ещё был самым милосердным из этих извергов. Все прочие ругали меня на чём свет стоит, и всё за ролики.

Может быть, кто-то не в курсе роликовой проблемы, так я расскажу.

Уже говорил, что наш город – это сплошные склоны. Он стоит на Иканке – такой широкой и низкой горе причудливой формы. Все улицы, даже поперечные, ведут вниз, и довольно круты. Иногда это сплошные трамплины, иногда вдруг упираешься в тупик – улица делает резкий поворот. У заборов ветвятся крыжовник, малина, ежевика, шиповник и розы. Всё чрезвычайно колючее. Есть такие места, где ты идёшь по дороге и видишь сверху дворы улицы, расположенной ниже. Представьте, как весело навернуться оттуда в чужой колодец. Взять, допустим, самокат. Запросто можно затормозить. А ролики? Как их остановишь? Ребята, гоняющие по улицам, как-то останавливают. Для меня это остаётся непостижимым. Спросите: «Миче, сам-то ты катался в детстве?» Нет, не катался. Ролики изобрели только что. Какому ослу это в голову пришло? Покажите-ка мне его.

А порой из-за поворота выворачивают повозки, выносятся всадники, выскакивают собаки. У оград торчат колышки – это бабульки привязывают к ним рогатых коз, саженцы и цветочки. Колышки бывают железными. Кое-где город заканчивается обрывом, крутым, каменистым, с узкими лестницами, ведущими вниз. Ну, и если мой очень младший брат не сумеет затормозить и свалится оттуда?

У всех приятелей моего Рики были ролики. Как их родители решились, я не знаю. Все эти дети лихо гоняли повсюду, а я обмирал от ужаса. Нет, нет и нет. Что бы ни говорили наши с Рики мама и папа. Папа, например, вообще на ровном месте упал. Я сказал, что поссорюсь с ними, если они купят ребёнку ролики, а старший доктор Шу, я знаю это, шепнул родителям, чтобы они не спорили со мной, не травмировали мою впечатлительную душу. Рики я велел смириться с тем, что роликов у него не будет, а друзьям пригрозил, если они вздумают подарить моему сокровищу этот кошмар, я не буду с ними водиться.

Ну и вот все они, кроме самого Рики, теперь зудели и ругали меня. Если бы я потратил пару дней на обучение ребёнка, забыв о нелепых страхах, ничего бы не случилось. А так он вчера втихаря поздно вечером встал на ролики соседского мальчишки и с непривычки, да ещё в темноте, навернулся как раз в том месте, о котором я рассказывал. С дороги в чужой двор, вниз. Результат – сломанная рука, сильно ушибленная нога, ежевичные колючки по всему телу, царапины, синяки и порез на макушке. Царапины я ему быстро заговорил.

Действительно, могло быть и хуже.

Даже ужасней.

Например, родители хотели меня проучить и отвезти моего Рики из Лечебницы к себе домой, но он поднял бунт и потребовал ехать к Миче. Мой ребёнок хотел показать, что не сердится на меня, а очень даже понимает и любит. Он заполз в мою постель, пригрелся и дремал себе. Очень моего ребёнка удручала мысль, что продолжение работы над серёжками для директора школы откладывается на неопределённое время из-за сломанной руки. Я обещал помочь, но Рики хотелось самому выполнить всё с начала и до конца. Тем временем мама и папа вытянули из моих друзей, отчего я такой совсем никакой, отчего где-то шлялся всю ночь и почему поссорился с Натой.

Ну всё, решил я, сейчас начнётся по новой. Но нет, родители, как и Натин папа, пожали плечами и сказали, что это моё личное дело. Никакого участия. Я вечно за них переживаю, а им всё равно.

– Это потому, – горько сказала мама, – что ты пишешь стихи и их же под свою же музыку распеваешь. Ты слишком чувствительный, прямо как девочка. Так нельзя. От этого твои несчастья.

Сговорились они, что ли, с дядей Тумой Мале? На днях я исполнял долг вежливости: по приказу отца навещал заболевшего начальника таможни. Пора запретить навещать болящих! Кашляя и чихая мне прямо в рот и в чай, который я для него приготовил, дядя Тума мне же ещё и выговаривал. Дескать, такой обалдуй я потому, что пишу стихи и клепаю золотые девчачьи цацки, и все мои несчастья от того же. Когда я спросил, где это у меня несчастья, и почему я их не замечаю, дядя Тума шумно высморкался раз пять и посоветовал мне не распускать сопли.

Можно углядеть высшую справедливость в том, что я не заразился и не улёгся в постель, и сопли не распустил.