Душа на верёвочке

«Имя какое-то странное», – подумала я.

– А вы, Анна, – ещё лучезарнее улыбнулась моя собеседница.

Имя моё прозвучало не так напыщенно, поэтому мне захотелось, почему-то съязвить:

– Уж никак не думала, что моё имя написано у меня на лбу.

– Мне имя, – продолжила Аделаида, не обращая внимания на мою колкость, – дала моя мать. Странное оно, не для привычного уха, – брюнетка улыбнулась ослепительной улыбкой и подмигнула мне.

Я захлопала ресницами, которые зачем-то нарастила перед поездкой. Ну, чего греха таить, хотелось быть краше, чем есть на самом деле. Мы же женщины, как считаем: «Наклею, наращу, добавлю и глаз от нас не отвесть, только бы ни натуральной».

А моя собеседница, тем временем, предалась воспоминаниям.

– Бабушка моя, скажу я вам, была из очень богатого и знатного рода. Может быть, слышали о принцессе Аделаиде Брауншвейгской?

Я не особо была сильна в истории, но, не желая выглядеть недоумком, кивнула и издала звук, который должен был определить степень моей осведомлённости.

– Так вот, имя Аделаида носят все женщины в нашем роду. В семье все называют меня Ида. Будем знакомы, – она протянула мне свою руку, которая к моему удивлению оказалась очень изящной. Ногти на её длинных пальцах были покрыты алым лаком.

– Вот вас, милочка, назвали в честь Анны Герман. Ведь так?

Я смотрела на свою новую знакомую во все глаза. Сон мой в одночасье куда-то улетучился. У меня возникло такое ощущение, будто она слышит то, о чём я думаю. Мало того, она откуда-то всё знает обо мне. Иначе, как она может знать, что моя мама очень любила певицу Анну Герман и действительно назвала меня в её честь.

Не дожидаясь моего ответа, Ида продолжала говорить, мило улыбаясь:

– Моя пра-пра-пра-бабушка была принцессой, Аделаидой Брауншвейгской. Как сейчас помню рассказы своей бабушки о том знаменательном дне «Легкий, свежий ветерок, примчавшийся до наступления розовопёрстой зари, игриво прошелестел в ветвях густой дубравы, издавна высившейся в нескольких лье от Дрездена. Под её тенистым покровом стоял замок Фридхсбург, загородная резиденция князей Саксонских, где и проживал бабушкин жених Фридрих, правитель сего благосклонного края Германии. Журчание ручья, бегущего между деревьев, трели соловья и лепет листьев, начинавшийся при малейшем дуновении ветра, гармонично сливались в единую мелодию, предвещавшую восход небесного светила. Караульные, выставленные на высоких башнях замка, провозгласили четыре, как лес огласился звуками рогов маркиза Тюрингского, который привёз принцессу её законному будущему мужу», – бабушку мою, то есть.

– Восхитительно, браво, Миледи.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Повернув голову, я увидела возле себя карлика. В нем роста было не больше метра. Рыжие кудри спадали ему на плечи, карие глазки, словно буравчики, сверлили меня в упор. Приоткрыв пухленькие губки, улыбаясь, он обнажил маленькие зубки, смешно сморщив носик. У него было все маленьким. На нем красовались красные штанишки и голубая рубашечка с пальмами. Одет он был хоть и по пляжному, но почему-то выглядел очень интеллигентно. В нем чувствовалась какая-то «породистость».

– Ну, право, Миледи. Я всегда восхищаюсь вашей памятью, – он умоляюще сложил перед собой ладошки, низко склонив голову.

Ида коснулась его волос и ласково сказала:

– Познакомься с нашей новой подругой.

– Ах, да! – воскликнул он. – Было очень неучтиво с моей стороны не представиться. Генрих.

Он забавно склонил голову в поклоне, словно гусар.

– А-Анна, – оторопело ответила я.

– Но, все-таки, какая была шумная свадьба у Вашей пра-пра-пра-бабульки, – карлик уселся на шезлонг Иды и болтал ножками, которые не доставали до земли.

– Я думаю, милый Генрих, когда веселье – всем радостно. Правда, когда не травят на собственной свадьбе, – усмехнулась Ида.

– Да, уж. Как можно забыть пурпурную свадьбу. Это я говорю о свадьбе, – Генрих повернулся ко мне, по-видимому, думая, что я должна знать о чьей свадьбе идёт речь. – Джеффри Баратеона и Маргери Тирелл. Спустя несколько часов после их бракосочетания, король был отравлен на торжественном приёме. И обвинили, – голос Генриха стал визгливым, – обвинили, естественно, Тириона Ланистера. А всё почему? Потому что он был карлик.

Неожиданно Генрих упал на грудь к Иде и затрясся в рыданиях.

– Милый, Генрих, ну зачем нам вспоминать те жестокие времена. Ведь каким смелым, хитрым и отважным был ваш пра-пра-прадед. Он выбирался из любой переделки. Сейчас мы живём совсем в другое время и это прекрасно! – успокаивала Генриха Ида.

– Но времена мало меняются. – Генрих поднял совершенно не заплаканное лицо и подмигнул мне. – Всё, как и прежде. Жажда наживы, ложь, зависть, гордыня и распутство.

– Это правда, – вздохнула Ида.

– Но мы насмотрелись немало причуд Королей, – засмеялась Ида.

– А помните, Миледи, однажды жена французского Короля Людовика ХIV, мадам Ментенон, захотела посреди лета прокатиться на санях? – сквозь смех проговорил Генрих. На его глазах выступили слезы.

– Кто же не помнит мадам Ментенон? – спросила Ида, со смешанной аффектацией самоудивления.

– Ей просто нужно было занять чем-то Короля, – объяснил Генрих. Он каждую ночь приходил к ней в спальню, и мы никак не могли увидеться. Утром следующего дня я еле успел спрятаться за потайной дверью, как Король послал за ней. В итоге, тем же утром для неё устроили многокилометровую «снежную» трассу из соли и сахара по дорогам Версаля.

– Да уж, грязь в Версале была всем известна в то время. Мнимая трасса не скрыла её и на день, – усмехнулась Ида. – А помните английского Короля Генриха VIII? Он решил сэкономить деньги и вместо серебряных шиллингов стал чеканить их из меди, покрывая затем серебром.

– Жадный сукин сын, – засмеялся Генрих.

– Серебро быстро стиралось, особенно на самых выступающих частях. К таким частям относился и нос Короля. Из-за этого вытертого носа его и прозвали все «старый медный нос».

От смеха слезы катились и у меня, потому что уж очень смешно Ида и Генрих, это рассказывали. Генрих копировал походку Короля и важно надувал щеки.

Насмеявшись вдоволь, мы немного помолчали, созерцая море и слушая его тихий шёпот.

– Надо верить в чувство, исцеляющее все вокруг. Это доброта и любовь. Ведь я правильно говорю, Анна?

Ида посмотрела на меня, и я совершенно автоматически кивнула ей, как китайский болванчик, которого часто ставят на торпеду в машине. И он кивает головой каждый раз, когда машина подпрыгивает на кочке.

Неожиданно Генрих спрыгнул с шезлонга и оживлённо воскликнул:

– Надо выпить!

– И то верно. Давай наше любимое, – поддержала его Ида.

Мгновенно в руках Генриха материализовался разнос, на котором стояло три бокала с какой-то зеленоватой жидкостью, пузатые стенки которых были запотевшие, будто бы их только что из морозилки. Трубочки салатового цвета, унизанные фруктами и миленький яркий зонтик довершал украшения коктейля.

– Негоже пить без тоста, – Ида уже взяла бокал в руку.

– Тост, тост, – подхватил предложение Иды Генрих.

Они вдвоём, в ожидании, уставились на меня. Я смотрела на бокалы и не решалась к ним прикоснуться.

– Берите, берите, – Генрих настойчиво всунул бокал мне в руку.

Стенки бокала, к моему удивлению, не были холодными. А вот дымок из бокала, с запахом мелиссы и жасмина, напомнил мне о доме. Мама всегда любила заваривать такой чай и пить его вприкуску с малиновым вареньем. И мне почему-то на душе стало легко и приятно. Из недр памяти пришли на ум стихи.