Лера сжала кулаки, отвернулась к двери. Почему-то щёлкнул замок. Девушка повернулась снова, и взгляд у неё был другой. Такой… какой бывает в фантазиях мужчин куда чаще, чем в глазах настоящих женщин.
– И что же, меня возьмут в тот журнал опять секретаршей?
– Секретарём… – промямлил Мирон Александрович, пятясь к архивному шкафу. – То есть, сначала секретарём, но я замолвлю словечко, и через какое-то время…
Девушка подступала, точно пантера: мягко, текуче. Очень соблазнительно. Бес расхохотался и тактично исчез.
Лера подошла к начальнику на расстояние вздоха. И пятиться тому уже было некуда.
– А кто же эти сотрудники, которые ко мне неровно дышат? – спросила она, снимая невидимую соринку с пиджака главреда.
– Д-д-да почти все. Лозовский, Алиев, Бусел, Яцко.
– Мне кажется, вы забыли еще одну фамилию.
– К-какую?
– Мейерс, – шепнула девушка, глядя начальнику прямо в глаза.
Тот чуть в обморок не падал.
– Я больше не буду секретаршей. Ни здесь, ни в другом издании. Я журналист, – твёрдо сказала Лера. – А если вы мне не верите, – она сгребла лацканы его пиджака в кулаки, – то я могу вас очень… сильно… скомпрометировать.
И она поцеловала Мейерса так, что тот на миг лишился чувств от блаженства.
Лера написала заявление. И благодаря Мейерсу её взяли журналистом на испытательный срок в модный журнал «$тиль». Однако девушка там не задержалась. Мирон Александрович ухаживал красиво и со всем пылом зрелого холостяка, стремящегося запрыгнуть в последний вагон брачного поезда. Они поженились, и уже через год Валерия Мейерс осчастливила мужа двойней.
Несмотря на то, что главред «Гранда» сделал всё честь по чести, завистливые языки (в частности, Лозовский, Алиев, Бусел и Яцко, которых Мейерс уже давненько не приглашал в гости) всё равно мололи одно и то же:
– Ишь какую молодую заманил. Небось, на деньги позарилась. Главное, чтобы справился, в его-то годы. Правду говорят: седина в бороду – бес в ребро.
Астрономические объекты
Маледетте, чертовски умной и дьявольски красивой, не везло в личной жизни. Бесы, для которых уважительное отношение к женщине было нормой, а семья – точкой назначения, боялись даже подступиться. Они думали: «Ну куда мне со свиным рылом да в калачный ряд?» И получалось, что достойные кавалеры молча вздыхали, а к ногам Маледетты подкатывались только самые гнилые и противные фрукты.
В её биографии оставили выжженный след альфонсы, бабники, аферисты, эгоцентристы, солдафоны, собственники, натуральные упыри (среди смертных их называют абьюзерами) и много кто ещё. Был даже один нормальный, но бесовка не смогла примириться с его вынужденной переквалификацией в соблазнителя.
Несмотря на обилие опыта разной степени горечи, Маледетта не умела распознать неподходящих ухажёров, влюблялась беззаветно, а потом плакала и кусала локти. И сейчас она чувствовала, что её локтям в очередной раз достанется.
Детта никому не говорила об этом тревожном ощущении, но подруга на то и подруга, чтобы видеть на пять ходов вперёд.
– Ну что, расскажи про нового начальника, – потребовала Лучертола, цокая алыми когтями по фарфоровой чашечке. – Симпатичный, я во время его речи так и растаяла.
Подруги сидели в уютном кафе. Стон грешных душ на вертелах, лавовая подсветка, лучший кофе со ртутью во всём втором круге, пышки прямиком из земного Питера. По залу летают бесенята в тогах с розовыми сердечками, целятся в посетителей из арбалетиков, заряженных стрелами-присосками.
– Дохлый номер, – дёрнула плечом Маледетта. – Ничего не видит вокруг, кроме своих проектов.
– Разве можно не замечать такую роскошную секретаршу? – возмутилась Лучертола и бросила в рот горсть базальта в карамели. – Ни за что не поверю.
– Замечает только по работе, – вздохнула Маледетта. – Называет Детточкой. Но в глаза ни разу не посмотрел. Когда не строит светлое будущее, то фигурки раскрашивает. И всё.
– «Детточка» – это хороший знак. А что в глаза не смотрит – так это он стесняется. Надо дать ему шанс. И возможность.
Лучертола, довольная и раздраженная бытом со своим чертякой в соотношении 80/20, всё старалась устроить судьбу Маледетты, чтобы она тоже хлебнула семейного счастья. Подходящий кандидат никак не попадался, и Лучертола делала стойку на каждого, даже совсем эпизодического, персонажа в жизни подруги. Естественно, молодого подающего надежды начальника она тут же записала ей в женихи. Дело было за малым – внушить эту светлую мысль самому кандидату. Мнения астрономических объектов, столкновение которых было теперь неизбежно, никто не спрашивал.
– Девочка моя, а как ты на работу одеваешься?– требовательно спросила Лучертола.
– Прекрасно я одеваюсь, – оскорбилась Детта.
– Я видела, ты каблуки от копыт открутила.
– Я не могу носиться на шпильках по строительным площадкам и пустырям! – фыркнула секретарша. – Наматывать по десять километров в день – и это только по его кабинету.
– Предположим, – недовольно протянула Лучертола. – Духи?
– «L’Inferno».
– Причёска, макияж, аксессуары?
– Да я говорю, он всего этого в упор не видит.
– Может, попробовать имидж сменить? Зацепить и расшевелить.
– Ещё чего! Меня мой имидж устраивает.
– А семейное положение тоже устраивает? – тоном тиранической мамаши вопросила подруга.
Маледетта надулась. Атмосфера кафе стала куда менее приятной.
– Я не хочу это обсуждать. Да, признаю?, он мне нравится. Ну и что с того? Бегать за ним я не буду, делать первый шаг тоже. Просто, как обычно, мое сердце выбрало самого неподходящего. Он вообще мной не интересуется. Видит во мне исполнительного работника. Будь я толстой горбатой старухой, он относился бы ко мне так же. Ничего. Погрущу месяцок и перестану.
– Чтобы не грустить, надо действовать, – усмехнулась Лучертола. – Ты его не сбрасывай со счетов. Парень перспективный, обаятельный. Надо только его обработать. И потом спланировать сокрушительный удар.
Тему они, конечно, сменили. Но только на словах. В движениях и взглядах Лучертолы, в интонациях и смехе читалась нерешённая задача: как свести эти два одиночества. У рыжей бестии, прежде служившей на исполнении желаний, в запасе были тонны хитростей и мудрёных схем, и она была готова пустить их в дело. Палец крылатого бесёнка уже лёг на спусковой крючок арбалета.
Первый блин
Когда под окном цветёт сирень, очень трудно нормально поесть. Отец Севастьян вяло черпал ложкой борщ с запахом сирени, без аппетита надкусывал бородинский хлеб с запахом сирени и через силу прихлёбывал компот из сухофруктов с запахом сирени. В трапезной при соборе стояла страшная духота, но батюшка Севастьян был вдов, так что дома, в блаженной многоэтажной прохладе без запаха сирени он мог бы поесть разве что хлеба с солью и чесноком. Точно, чеснок!
Через минуту, попросив у матушки Аполлинарии два зубчика, отец Севастьян давился уже совершенно диким чесночно-сиреневым миксом, но нельзя же было выбросить хлеб насущный и вылить недоеденный обед, ниспосланный Всевышним. Кое-как справившись с остатками борща и компота, батюшка пошёл к рукомойнику, сбрызнул лицо, закинул на плечо потрёпанный рюкзак и направился домой, вспоминая сегодняшнюю проповедь. Всё-таки хорошо он прошёлся по людям, которые посты соблюдают и поклоны кладут, а сами всех вокруг ненавидят, презирают и осуждают. Гордыня, гордыня, страшный грех. Да, хорошая проповедь была. Жаль, что слышали её всего несколько старушек да слабоумный подросток.
Прямо за воротами собора к пожилому священнику пристроился подозрительный тип со взглядом карманника. Этот тип был в костюмчике, на голове – шляпа, которая сидела как-то странно. Походка была неловкая, с припрыжкой. Руки незнакомец то чесал, то прятал в карманы, то касался заборов, стен, сиреневых шапок – всего, что попадалось по пути. Из особых примет – большая волосатая родинка на щеке и брови такие кустистые, что можно модельную укладку делать.
Батюшка, погружённый в свои мысли, не замечал подозрительного спутника. А тот решился подать голос только через пару кварталов.
– Отец Севастьян?
Впервые повернувшись к незнакомцу, батюшка сразу почувствовал к нему отторжение, но виду не подал.