Я – сестра Тоторо

Стоит у плиты и не сводит глаз со своей турки. Она керамическая, крошечная, красного цвета, и мама ею ужасно дорожит – её сделала мамина подруга, когда они учились в художественном училище. Та самая, которая потом Вельке окарину слепила. Я помню, когда мелкая была, хотела с этой туркой поиграть, но мама так раскричалась, что я сама турку на место вернула и даже вымыла. На всякий случай.

– Я подумала, – говорю. – И всё равно не понимаю, чем парк может нам помешать куда-нибудь поехать.

– Мы квартиру поменяли? Поменяли, – говорит мама. – А на поездку знаешь сколько надо? И вообще, пора входить в режим экономии. Нам ещё Вельку лечить.

– А-а… – Я вздыхаю и гляжу в окно. Там колышутся берёзы. Всё как всегда – буднично и банально.

– Не грусти, Кроль, – говорит папа. – Ездят для чего? Чтобы узнать что-то новое, так? Смотри: есть метод познания интенсивный, а есть экстенсивный. Знаешь?

Я неопределённо качаю головой. Кажется, я читала что-то такое. Вроде как по истории. Или по географии… Но лучше пусть папа объяснит. Тем более что ему самому хочется.

– Экстенсивный – это вширь. – Он расставляет по столу пачки с мюсли. – Каждое лето – новая страна, новые впечатления. Что успел увидеть, то и хорошо. Времени мало, всё не успеешь, а на следующий год едешь в другое место. И вроде как много где побывал, но видел – ну, что успел за две недели, то и увидел. Понятно?

Я киваю. Велька тоже. Он внимательно следит, что папа делает с нашими мюсли.

– А интенсивный? – спрашиваю.

– А интенсивный – это вглубь. – Папа сгребает все пачки вместе. – Это забуриться куда-нибудь и исследовать. Если времени мало, на следующий год возвращаешься – и снова исследуешь. Вроде как не много где побывал, зато знаешь эти места очень хорошо: чем там люди живут, как говорят, что едят и что делают.

– Второй лучше, – говорю, глядя на гору мюсли.

– Оба хорошие, только по-разному. На интенсивный метод обычно времени не хватает. Ну или терпения.

– И денег, – вставляет мама.

Она уже налила себе кофе, стоит, прислонившись к разделочному столу, прихлёбывает из крошечной чашечки и смотрит на нас с папой с улыбочкой. Она умеет на нас так смотреть, я не всегда понимаю, чего она хочет.

– Но в этом году нам повезло! – провозглашает папа. – В этом году у нас интенсивный метод познания, прямо не уезжая из дома!

И подмигивает мне, и ставит пятерню – бей! Я бью. И подмигиваю тоже. И пусть мама смотрит сколько влезет, всё равно ей нас не понять.

На самом деле я про поездку просто так спросила. Меня вполне устраивало, как всё складывается в это лето. Потому что папа оказался прав: человеку нужен лес. Ну или хотя бы парк. Тогда дом становится настоящим домом, куда хочется возвращаться.

И парк стал нам домом. Пока мы бегали в нём по утрам, пока гуляли в выходные все вместе, пока я уходила туда днём одна и бродила вдоль прудов, по дорожкам и без, – он открывался всё больше и больше, становился понятным. Своим. Мы уже знали, где обитают белки, и брали для них семечки и орехи. Мы видели уток, которые выводили птенцов на пруды. Они смешно квохтали и торопили своих детей перейти тропку перед нами. Мы знали, где растут самые большие, самые величественные дубы. В общем, мы вполне обжили его, наш парк.

А два раза в неделю мы ходили на конюшню. Мы съездили с папой в магазин и купили специальные брюки со вставками на коленях, ботинки с крагами и каски – и мама ничего не сказала против. Мы уже ездили без корды[2 - Ко?рда – длинная шлея, которую используют для управления лошадью на расстоянии, при тренировках либо без всадника, либо с новичком.] на рыси и галопе, и это произошло как-то само собой. Папа так вообще как будто всю жизнь сидел в седле и начал ездить галопом раньше меня.

А с сентября маячила детская секция. О ней постоянно говорили девчонки на конюшне: ах, когда будут группы, да вот когда все вернутся… Летом-то не очень много детей: я, да Таня, да двое маленьких – Даша с Аглаей. Кого никуда не увезли. Причём Таня никогда с нами не ездила, она приходила на манеж, помогала тренеру, но занималась в другое время. Так что обычно ездили мы с папой и ещё какие-нибудь взрослые. Ну и Даша с Аглаей, куда же без них.

И я уже ждала, когда начнутся эти самые группы и я буду заниматься с Таней. Мы вообще-то не много общались, так, привет-пока, но она казалась мне прикольной, и я надеялась, что в группе удастся с ней нормально подружиться. А кроме того, казалось, что в группе, где все ровесники, будет интересней. Я не знаю, почему мне так казалось. Просто.

Но, конечно, этого нельзя было говорить папе. Только когда он вдруг спросил, я растерялась и не сообразила.

Это было по дороге на тренировку, где-то в конце августа.

– Кроль, Елизавета Константиновна спрашивает, записывать ли тебя в секцию, – говорит он. – Что скажешь? Просто, смотри, там дети занимаются уже по два-три года. Тебе не тяжело будет с ними?

– Нет, пап, что ты! Это же, наоборот, интересно. Всё-таки хоть не одна.

– Одна? Разве ты сейчас одна?

Он смотрит на меня с удивлением, и я кусаю себя за язык: проболталась. Но не могу же я ему сказать: пап, я просто хочу с кем-то общаться, а где мне это делать? Потому что он скажет: за друзьями бегать нельзя. Друзья должны сами появляться. Он мне уже сто раз это говорил. Но ему-то хорошо, у него друзей – вагон, и это они за ним бегают, потому что он клёвый. Я бы сама за ним бегала. А мне что прикажете делать?

Но папа, похоже, не обиделся.

– «Малыш, но я же лучше, лучше собаки!» – цитирует мультик и делает несчастное лицо. Играет.

– Лучше, конечно. Просто ты же… Ну, я не знаю… Совсем другое.

– Ладно, Кроль. – Он смеётся и треплет мне чёлку. Кажется, всё понял. – Я сегодня поговорю с Елизаветой Константиновной.

Во мне плещется радость, а мы как раз входим в ворота конюшни и сталкиваемся с Таней.

Она выдёргивает один наушник из уха и бросает нам:

– Здравствуйте, у вас Изумруд, – это папе, – а у тебя Спарта. И сегодня у вас конкур.

– Что?!

Я ослышалась? Только вчера мы с папой смотрели видосы с этими прыжками через барьер, и я думала: «Это так сложно! Я никогда не сумею». И вот – пожалуйста! А вдруг у нас не получится?

Но я спрашиваю не это. Я спрашиваю другое:

– Спарта? Но почему?

– Так Елизавета Константиновна сказала. – Таня пожимает плечами. – Да она хорошая, не бойся! И на ней начинать проще, она сама на барьер скачет, только держись.

Вот это-то мне и не нравится: «только держись».

– А Изумруд? – спрашивает папа, и по его голосу непонятно, он серьёзно волнуется или меня передразнивает.

– О, Изик вообще лучший! – улыбается Таня. – Я побежала, мне ещё седлаться, я с вами сегодня занимаюсь. – И уходит в большую конюшню, вставляя по пути наушник обратно.

Я уже и не знаю, что чувствовать. Я же так хотела заниматься с Таней! Но конкур. Но Спарта! Которую тоже надо седлать.

Я срываюсь и бегу в конюшню. Но другую – для маленьких.

У нас в клубе всего по два: две раздевалки – для взрослых и для детей, две конюшни – для больших лошадей и для пони. Спарта вроде и не пони, но ростом не вышла – то, что называется пони-класс, поэтому стоит в маленькой конюшне. Она очень неказистая лошадка. Мелкая, худенькая, гнедая, с маленькой и лёгкой бородатой головёнкой, куцым хвостиком и белыми гольфиками на ногах. Она как невыросший ребёнок. Я видела, как на ней занимались, но мне всегда она казалась такой несерьёзной, что даже в голову не приходило, что она может достаться мне.

Когда я вхожу в манеж, мне кажется, на меня все пялятся: фу, какая уродина! Не я – лошадь. На зрительских креслах какие-то незнакомые подростки. Не в форме, просто пришли посмотреть. Ну и пусть глядят, куда же теперь деваться. Папа тоже уже на манеже с Изумрудом. Вот он – красавец! Не папа, а конь, хотя папа тоже ничего. Изумруд – орловский рысак, весь такой ладный, аккуратный. Не то что моя страхолюдина. И Таня на Золушке, красивой саврасой кобыле, и ещё какая-то полная девочка на пони.

Ладно, коняга, поехали. Посмотрим, что ты за подарок.

Но всё начинается хорошо: Спарта спокойно стоит, пока я затягиваю подпругу, трогается, когда я её прошу, и выполняет команды послушно, хотя и кажется немного рассеянной, словно бы делает всё не из уважения ко мне, а потому что ей больше нечем заняться. Щупленькая, маленькая, она кажется нестрашной, и я расслабляюсь.

В середине занятия Елизавета Константиновна начинает расставлять барьеры. Мы наблюдаем, как возникают два невысоких заборчика из перекрещённых досок и ещё несколько таких же досок ложатся в середине манежа, на расстоянии большого шага друг от друга. Барьеры совсем невысокие, не кажутся серьёзным препятствием, но всё-таки сердце у меня тревожно колотится.

И тут я замечаю, что Спарта преображается. Головёнка её взлетает, уши насторожились, а тело напрягается, будто наливается изнутри. Она начинает шагать бодрее. Сердце у меня заходится.