Этюды

– А почему все так внезапно-то? Мы же хотели остаться ещё денька на два, понаблюдать?

Юная путешественница удивленно посмотрела на него:

– Джон, ты не заболел случайно? Если помнишь, мы вчера всё решили, что смысла здесь оставаться дольше нет, так как это абсолютно пустая трата времени, раз возможности подобраться к этому племени у нас так и не оказалось.

Она скептически хмыкнула, бросив взгляд на видимо ещё не до конца проснувшегося спутника. Затем удивленно подняла брови и обеспокоенно воскликнула:

– Джон, что ты делаешь?

Только что сидевший на земле исследователь, вдруг порывисто вскочил и бросился к лежавшим неподалеку уже готовым в путь походным рюкзакам. Он принялся ворошить их, открывая карман за карманом, бешено двигая глазами и что-то судорожно ища.

Когда испуганная таким поведением Мэри подбежала к нему, то обнаружила его сидящим в задумчивости рядом с разбросанными вещами, а на коленях у него лежала вся аппаратура: фото- и видеокамеры и даже потрёпанный блокнот, сияющий своими чистыми страницами. Джон растерянно смотрел на нее и чуть не плача бормотал:

– Ничего не осталось… Совсем ничего. Мэри, ты понимаешь, ни-че-го!

Солнце снова угасало, скрываясь за вечным горизонтом. Последние проблески света с трудом освещали пустынную даль, без единого признака жизни. Только изредка, с легким дуновением ветерка, воздух как будто менял форму, принимая очертания, издали напоминающие фигуру маленького мальчика, парящую над пустынной землей.

Пламя

Небо только-только начало покрываться красноватой дымкой заката. Солнце еще освещало грязные тесные улочки средневекового города. По неровной мостовой, спотыкаясь, ехала деревянная старая повозка. На ней сидела связанная девушка. Она была прекрасна. Густые каштановые волосы волнами спадали на плечи, бездонные карие глаза были полны слёз, пальцы рук, крепко обвязанных грубой веревкой, беспокойно теребили кусочек какой-то ткани. Вокруг были люди, было много людей – куда-то спешащие горожане, глупые зеваки, беззаботно играющие дети. Кто-то проходил, равнодушно бросив взгляд на процессию, кто-то свистел и выкрикивал что-то язвительное, в повозку летели камни, грязь… Девушка не замечала, она была где-то очень далеко от ужаса этого вечера, глаза были неподвижно устремлены в одну точку, губы непокорно сжаты.

Площадь уже близко, кучер в последний раз стегнул кнутом замученную жизнью лошадь, в последний раз скрипнуло сломанное колесо. Все было как в тумане. Вот она уже на том самом месте, но ей все равно, чувств нет, они исчезли, постепенно испарились, оставив место одной лишь безысходности. Ветер играл прекрасными локонами, как будто пытаясь унести с собой частицу красоты и юности, прежде чем они безвозвратно исчезнут. Она медленно обвела взглядом беспокойную, предвкушающую занимательное представление толпу и криво усмехнулась. В её глазах осталось лишь презрение и только где-то в глубине иногда осторожно мелькало подобие грусти. Было тихо. Не было ни яростного крика глупой толпы, ни бессмысленных слов обвинителей. Пустота. И пламя, медленно поднимающееся по юной гладкой коже все выше и выше, скользя, извиваясь, безжалостно пожирая все на своем пути. Она исступленно захохотала, эхо зловеще пронеслось над городом, над долиной, над миром…

Небо только-только начало покрываться красноватой дымкой заката. Солнце еще освещало милые узкие улочки европейского города. Площадь была полна людей. Группа туристов спешила за своим гидом: «А эта площадь печально знаменита тем, что раньше на ней сжигали заживо ведьм, по крайней мере, их причастность к колдовству…». Слушатели торопились успеть сделать фотографии со всех возможных ракурсов, пропуская половину из сказанного мимо ушей. Да и так ли это важно, что здесь происходило сотни лет назад?

Солнце, наконец, скрылось за горизонтом, опустив на город бархатный покров ночи. Тишина. Только на старой площади изредка можно услышать еле заметную мелодию ветра, который помнит всё, что здесь когда-то было.

Бал

Оркестр вдруг ожил, и заиграла музыка. И всё переменилось в одно мгновение. Закружилось, завертелось, понеслось в вихре вальсов, мазурок, полонезов… Милое девичье личико сменялось припудренным лицом молодящейся женщины, где-то блеснул драгоценный камень, заключенный в плен фамильного перстня пожилой дамы, где-то со свистом разрезал воздух кокетливо распахнутый веер – всё превратилось во всеобщее мелькание – мелькание лиц, улыбок, взглядов, платьев, сшитых по последней моде, чудесные ткани которых мелодично шуршали в такт музыке, заполняя собой все оставшееся свободное пространство при очередном элегантном па. Быстрый танец сменялся медленным, и вот уже вместо стремительных, немного излишне резких движений, воцарила атмосфера плавности, неги и грации. Очаровательные в приглушенном свете мелькающих свечей дамы, с достоинством приподняв головы, изящно положив руку на плечо партнёра, с легкостью скользят по зеркальной глади паркета, изредка лукаво переглядываясь с кавалером. Оркестр продолжает играть. Моцарт, Гайдн, Штраус и снова Моцарт… Музыканты выбиваются из последних сил, но уже не могут остановиться, они захвачены безумством этого танцевального вихря, зависимы от продолжения этого сумасшествия. Здесь танцуют, плетут интриги, влюбляются, разбивают сердца, назначают тайные встречи, смеются, радуются жизни и вновь танцуют, танцуют, танцуют… И снова играет оркестр, и музыканты не могут остановиться, да и как можно, если вокруг целый мир, если вокруг бал.

Вечность любви

…Когда-нибудь мы встретимся. На том же месте в тот же час, минуту, секунду… Ты улыбнешься как прежде, в глазах весело блеснут золотистые искорки заката. На душе станет тепло и уютно, будто её бережно укутали в шелковистое мягкое одеяло. Пальцы будут рисовать сказочные узоры на побелевшем от страха перед холодами окне. Воздух будет пронизан романтичными ароматами каких-то цветов, что ты нарвал на какой-то клумбе. Так уже было. Давно. И повторится вновь, как и всё в этом мире.

***

Ветер с моря ласково обволакивал девственно зеленые листья оливы, случайно задевая по дороге равнодушную гладь воды в стройной амфоре, заставляя её откликаться легким ненавязчивым дребезжанием, дополнявшим эту картину гармонии единения с природой. Но здесь был и другой мир, параллельный – тёмный и холодный, куда не проникали лучи яркого, по-матерински греющего солнца. Её мир. Той, кто отрешённо смотрела вдаль у распахнутого настежь окна, уступив свои волосы неустанной стихии воздуха. А вокруг неё – пустота. Нет ни запахов, ни звуков, ни цветов. Руки отчаянно сжимают кусок тоги, под глазами тёмными полумесяцами пролегли долгие минуты ожидания.

А за окном море. То тихое и покорное своей многовековой судьбе, то бушующее и яростно вздымающее тяжелые воды, желая сбросить оковы времени. У него цвет неба. По чуть рябящей глади медленно скользят упитанные и довольные жизнью облака, разбиваемые неожиданными налетами яростно кричащих чаек.

На горизонте медленно появляется белая точка паруса, вырастающая в большой уставший корабль, медленно рассекающий небо на зеркальной глади моря. Все меняется. Два мира, поразмыслив, вновь становятся единым целым. Она бежит по берегу вдоль самой кромки воды, навстречу парусу, первый раз за долгое время вдыхая солоноватый морской воздух. Она уже держит его за руку, неотрывно смотрит в глаза. Мир снова обретает краски и музыку.

***

Звучит первый аккорд, и в воздухе вновь взметнулось обжигающее пламя испанской шали. Томно грустные глаза яростно сверкнули, поймав лучи уходящего солнца, руки взлетели вверх, оглушая восторженным стуком кастаньет, каблучки стали ритмично ударять по измученному паркету, знаменуя начало вечерней феерии. Гитарист в рваной белой рубахе вновь и вновь ударяет по ничего не понимающим струнам, мелодия эхом отражается от стенок верной гитары и попадает точно в уши веселящейся толпы. В просветах между мелькающими огнями юбок она глазами нерешительно ищет кого-то в толпе, но погрустнев, вновь бросается в пламенные ритмы танца. Вдруг гитара, слегка дрогнув струной, замирает, а в пёстрой массе народа она замечает прикованный к ней взгляд. Взгляд самых прекрасных на земле, горящих страстью чёрно-угольных глаз. Небрежным взмахом черного веера на площадь яростно врывается новый танец, пальцы вновь рвут струны, извлекая из них плачь отчаяния и триумфа. А вокруг уже нет толпы. Только он. И безумство фламенко только для этих сверкающих в наступающих сумерках глаз.

***

Высокие окна большого помпезного зала были почти полностью скрыты за предусмотрительно спущенными на них богато украшенными портьерами. По вычищенному до брильянтового блеска паркету медленно скользили пышные платья, отражаясь причудливыми тенями под мерцающим свечением оплывших канделябров. В воздухе непринужденно витала атмосфера праздника и интриг, приправленная приторными ароматами мускуса и фрезии и живой музыкой. Дамы и их кавалеры размеренно выполняли одно па за другим, украдкой бросая взоры на свои отражения в зеркалах, с удовлетворением про себя отмечая насколько хуже гардеробы у их знакомых.

Пожалуй, только одни глаза здесь были лишены всех чувств, кроме грусти. Её глаза. Цвета утреннего неба. Один за другим менялись танцы, приводя за собой всё новых кавалеров. Они что-то говорили, шутили, сами смеялись над своими шутками. Ей было все равно. Она слышала только свои мысли и музыку. Удивительно сочетаются всё-таки музыка и грусть. Сегодня играли Штрауса. Сказки венского леса. Чаще других. И она мечтала о сказке. Юным девушкам ведь так свойственно мечтать.

Услышав почти рядом с ухом шёпотом произнесённое своё имя, она очнулась, порывисто обернувшись. Послышался едва заметный шорох. Незаметно в её руке оказался небольшой слегка помятый конверт пергаментного цвета с такой знакомой подписью и удивительно приятным ароматом Зал вокруг вдруг ожил, послышался смех, по-другому зазвучала музыка. Моцарт. Она улыбнулась. Может быть, всё-таки сказки не такая уж и выдумка?

А сова так и не прилетела

Элли грустно смотрела на затухающие тёплые краски летнего заходящего Солнца. Вздохнув, она стала разбирать подарки, полученные на день рождения. Одиннадцатый. Такой долгожданный. Давно желанные портативное пианино, масляные краски и холст. Ещё год назад не было бы предела её счастью, но не этим летом. Не в этот день.

Элли вышла в сад, где, укутавшись в тёплую шаль, читала её мама. Задумавшись, она присела рядом с ней на краешек качелей. «Чего ты, Элчонок? – сказал ласковый мамин голос, – сегодня день радоваться». Элли прижала ноги к груди и обхватила руками. «Как быть, если вдруг узнал, что что-то, чего ты очень сильно хотел, никогда не произойдет, мама?». Аэлита нежно посмотрела на дочь: «Не прилетела?». Элли удивленно подняла глаза: «Откуда она знает?» – и тихо сказала: «Не прилетела». Аэлита понимающе улыбнулась: «В жизни часто бывает, что что-то, чего ты хочешь, происходит не сразу. Иногда приходится подождать. Но совершенно однозначно нет ничего невозможного». Элли скептически взглянула на маму: «Ну как это, раз не прилетела, значит, я не никогда не буду волшебницей». Аэлита рассмеялась: «Конечно же будешь! Если хочешь». Взгляд Элли стал ещё более скептическим: «Я не понимаю..»

Аэлита опять улыбнулась и подняла с колен книгу, которую читала: «Эту книгу написал известный ученый Стивен Хокинг – он не мог ходить, не мог говорить и не мог писать, но, благодаря ему, весь мир знает, что такое Вселенная, хотя он сам никогда её не видел. Разве не волшебство?»

Элли задумалась: «И он не получал сову из Хогвартса?» – «Ха-ха, не думаю, – рассмеялась Аэлита, – если только Оксфорд и Кэмбридж не пользовались почтовыми совами в то время. В этом мире столько неизведанного, Элли, столько интересного. То, что кажется чудом сейчас, может стать реальностью завтра, и ты можешь превращать чудеса в реальность. Если захочешь».

«А что, если я не справлюсь?» – «Главное, никогда не сдаваться, – сказала уверенно мама и закрыла книгу, – а сейчас время спать, чтобы были силы завтра совершать чудеса». И они медленно пошли в дом.

Уже лёжа под тёплым одеялом, Элли всё ещё не спала, мечтая о будущем, об открытиях, которые ждут, о приключениях и препятствиях, о чудесах, которым предстоит еще случится. «Главное никогда не сдаваться» – она улыбнулась.

В темноте негромко скрипнуло оставленное открытым на ночь окно. А вдруг..

Наброски

Моя рука осторожно легла в протянутую им руку – приглашение на танец, я и не знала. Его вторая рука уверенно легла мне на спину и притянула ближе к себе. Глаза изучающе и слегка задумчиво посмотрели на мои неуверенно опущенные ресницы. Вальс. Быстрый круговорот движений потонул в водовороте музыки, изредка выныривая на поверхность очередным поворотом: левый поворот, правый поворот – раз, два, три, раз, два, три… Невозможно думать ни о чем, только удивляться самой себе – как же я могла не любить раньше вальс.. Всё вокруг закружилось, сердце исступленно забилось. Вдруг всё оборвалось, прекратилось, оставив только его голос: «Ты как? Кружится?» – «Кружится». Держалась за его плечо, иначе никак, иначе не удержаться. Не удержалась.

***

О, как вы прекрасны ритмы Латинской Америки! Кто же вам дал столько притягательной силы – уносить тебя на лазурные берега Рио под прохладную сень раскидистой бразильской пальмы из любой части света, из любого уголка земли, даже грустного и морозного, где бы ты ни находился? Такие открытые и порой откровенные, но такие целомудренные своей наивностью и жизнелюбием, своей бесконечной любовью к природе, окружающему миру и человеческой сущности. Сальса. Ещё одна страсть. Ещё одна история. И только один вопрос: «А как я жила без тебя?». Без ответа. Такие другие, такие светлые и полные энергией глаза. Иллюзия праздника, карнавала и любви. Иллюзия ли?

***

Быстро сбежав по бесконечно долгим ступеням, остановилась у двери, отдышавшись. Она не торопилась. Она летела. Откинув назад небрежным движением результат трехчасовой завивки на благородный лоск норковый шубы, неторопливо вышла на улицу, скрывая неуверенность под лёгкой маской равнодушия. Не очень умело. Наверное. Он вышел. Он смотрел. Он пошёл навстречу и раскрыл объятия. Мы говорили. О чём?

***

Кто придумал любовь? Нет, не ту, из-за которой кормят взъерошенных голубей зимним вечером и спасают бездомных собак, беззаветно и безвременно любят родителей и не всех, но некоторых друзей. Не ту, из-за которой устремляются в кругосветное плаванье или своими руками строят виллу на одиноком острове. А ту – любовь–страдание, любовь–неизвестность, которая не даёт дышать и существовать, которая давит где-то внутри, не давая дышать полной грудью. Кто придумал любовь?

Этюд

«…В сиянье радостном взойдет ли яркий день,

Иль мир окутает чадрою ночи тень,

Несутся ль месяцы, года чредой крылатой –

Все призрак для души, любовию объятой!»

Омар Хайям