Чужбина

– О Боже! – хваталась за голову и кричала, как будто конец света наступил Анна-Роза. – Нельзя качать пустую люльку! Вы что, хотите, чтобы ваш брат смертельно заболел?

Отогнав детей, Анна-Роза шепотом читала долгие молитвы и периодически крестила колыбель.

Эмма однажды не выдержала, подошла к свахе и тихо сказала:

– Ты либо в бога верь, либо в языческие приметы.

Анна-Роза замерла на минуту. То ли она пыталась понять услышанное, то ли тщетно искала, чем ответить Эмме. Решив, что это не ее ума философия, Анна-Роза молча повернулась к ней спиной и как ни в чем не бывало продолжила поучать внучек:

– Не вздумайте сами в колыбель залезть!

Никто не посмел ее спросить, почему? Каждая из девочек уже наперед представили себе все те страшные беды, которые непременно с ними потом произойдут.

Двадцать первый голодный год для многих оказался именно тем самым концом света, который постоянно предсказывала бабушка Анна-Роза. И пусть земля и вселенная не сгинули в небытие, что-то судное было в нем, несомненно. Никто не мог припомнить случая, чтобы в этих краях уродилось меньше, чем посеяли.

А тут еще другая напасть. Большевики и их продразверстка. Они вваливались в каждый дом Кривцовки и отбирали у крестьян продовольствие для голодающих города. У Лейс большевики очистили амбар под веничек – даже зернышка не оставили на полу. Увели весь скот.

– Да что же вы за нелюди такие! – на русском, встав перед ними на колени взмолилась Мария-Магдалена. В руках она держала Мартина в пеленках. – А чем мне семерых детей прикажете кормить?

Сжалились большевики над матерью, оставили многодетной семье мешок муки и маленького козленка на развод – чтобы было детям молоко. На большее не расщедрились, даже еще напоследок зло бросили:

– Не нравится, пошла прочь в свою Германию.

Муки хватило ненадолго, а козленок оказался козликом. Ждать молоко пришлось бы долго. Его зарезали, хотя и мяса с него было как с кошки. Георг стал чаще ходить на охоту и рыбалку. Бабушки тащили из леса все, что можно было подать на стол. Они, кажется, даже отварами из коры деревьев поили своих домочадцев. Насытиться этим было невозможно, но чувство голода как-то притуплялось.

Но беда не приходит в одиночку. То ли от переживаний и страха, то ли от плохого питания, у Марии-Магдалены пропало молоко. До синевы в лице заливался от голода в крике маленький Мартин. Бабушка Эмма заставляла сноху продолжать давать малышу грудь. И как не старался тот, своими быстрыми жадными движениями сосать, кормящая грудь оставалась пустой. Было очевидно, что он голодает. Если до этого не успевали просохнуть детские пеленки, то теперь их меняли лишь через день.

Бабушка Анна-Роза готовила для кормящей матери по своим рецептам чаи из полевых трав. Но и они не принесли желаемого результата.

Отец успел уже оббегать всю округу в поисках коровьего молока для умирающего от голода сына. К сожалению, всех коров забрали большевики. И лишь в соседней деревне, в одной семье калмыков ему повезло. У них имелось кобылье молоко. На момент продразверстки жеребая лошадь не могла и шагу ступить. Поэтому ее не отобрали, и она в родном стойле удачно ожеребилась.

Теперь, чаще всего Амалии, приходилось через день-другой ходить по семь верст только в одну сторону за питанием для братика. Платили за молоко чем могли. Бывало, калмык сам говорил, что ему в следующий раз принести: пряденную шерсть или что-то уже из готовой одежды. За крынку молока отдавали молоток или топор, вилы или лопату, шерсть или нехитрые мамины бусы.

Молоко заливали в обычную темно-коричневую бутылку из-под водки. В селе почему-то называли ее «соловейкова церковка». Мария-Магдалена засовывала в горловину лоскуток скрученной сарпинковой ткани, через которую Мартин и сосал молоко.

Бабушка Эмма каждый день готовила внуку “S??knoten” – сладкие узелки. В обычный носовой платочек или в салфетку из набивной бязи она завязывала щепотку свежих или сушеных ягод. Такой соской успокаивали голодного младенца до следующей кормежки.

Бабушка Анна-Роза на песчаной опушке леса неустанно собирала “S??holzwurzel” – так она называла лакрицу – сладкие корни солодки. Старшие дети их просто сырыми жевали, а для Мартина мама заваривала измельченные корни солодки с чабрецом. Получался “Steppentee”, полевой чай.

Несмотря на все эти старания, голодные годы, как говорится, будут у Мартина в костях сидеть. Он навсегда останется низкорослым и слабым, будет постоянно болеть.

Но это потом. А сейчас, напоив сыночка кобыльим молоком, Мария-Магдалена крепко прижимала к себе его исхудавшее тельце и сквозь отчаянное рыдание часто повторяла:

– Зря ты появился на этот свет!

Амалию пугали эти слова. Разве можно сетовать на рождение своего богоданного ребенка?! Она не могла тогда знать, что и ей, придется однажды оказаться в подобной ситуации.

Население Кривцовки в те голодные годы сократилось наверное вдвое. Люди падали замертво прямо на улице, а тех, кто в доме умирал просто выносили за порог. Церковная телега каждый вечер собирала трупы. Поселковое кладбище за год разрослось вдвое. И если раньше умершим ставили памятники и ограды, то теперь могилки выглядели просто бугорками с наспех сколоченными крестами. Амалия однажды подслушала, как родители шептались с бабушками о «каннибалах» в соседней деревне. Девочка не знала значения этого слова. Родителей спросить не посмела. Боялась получить нагоняй. Раз уж они об этом вслух не говорят, значит, это не положено детям знать. Потом, уже взрослой, она прочитает о каннибализме и ужаснется. Амалия мысленно поблагодарит своих родителей, что те не рассказали им, детям, о людоедах.

Это страшное время, надломило даже либеральную лютеранку Эмму. Она уже не противилась, когда над входной дверью их дома Анна-Роза повесила крест и в каждой комнате на стенах появились иконы. Молчала, когда католичка пригласила священника, дабы тот освятил их жилье.

Спасаясь от густого ладанного дыма кадила, которым богослужитель размахивал, обходя каждую комнату их дома, Амалия выбежала в палисадник. Оттуда она спокойно с недетской ухмылкой на губах наблюдала за религиозной церемонией. Легко можно было догадаться, что она не верила в чудодействие этого обряда.

В школе русская учительница им давно объяснила:

– Бога нет! Это все бабушкины сказки.

И хотя Амалия безмерно любила Эмму и Анну-Розу, верить в их проповеди она уже не собиралась.

Несколько дней позже тринадцатилетняя Амалия шумно взбежала по ступенькам крыльца отчего дома, нараспашку отворила дверь и радостная предстала пред семьей Лейс. Как всегда, худющая, загорелая, с оттопыренными ушами и растрепанными косичками. На шее у нее алел красный галстук, скрепленный зажимом в виде серпа и молота.

– Теперь уж точно конец света! – почему-то на русском воскликнула Анна-Роза. У нее не хватило даже сил устоять на ногах.

– Меня приняли в пионеры! – радостно салютовала Амалия. – Мы будем строить светлое будущее.

– Es steht in den B?chern, – голосила, стоя на коленях и закатив глаза бабушка. – Ihr werdet kein Gl?ck auf der Erde mehr haben. Ihr w?rdet sehr oft den eigenen Tod w?nschen[24 - Es steht in den B?chern, ihr werdet kein Gl?ck auf der Erde mehr haben. Ihr w?rdet sehr oft den eigenen Tod w?nschen. (нем.) – В книгах указано, что вам больше не видать счастья на Земле. Вы очень часто станете желать собственной смерти.].

Гражданская война закончилась, и белогвардейцы были разгромлены. Но в Поволжье все еще орудовали какие-то банды и отряды из числа бывших царских офицеров, эсеров, монархистов, анархистов и бог их знает еще кого, противостоящих новой власти большевиков и разрозненные личными междоусобицами. Село Кривцовка вот уже в который раз переходило из одних рук в другие. Уже никто не мог с точностью сказать, за что и против кого воюют очередные оккупанты. Может быть, царская присяга просто не позволяла им сложить оружие? Но, вполне возможно, что это уже было обычное мародерство, грабеж и насилие местного населения, то есть идеология не имели к этому никакого отношения.

Георгу эта политика была безразлична. У него ведь детей, как в пословице, семеро по лавкам сидело. Их нужно было кормить. Недалеко от села, в полесье у болота, всегда водились куропатки. Вооружившись сетью и петлями, отец еще до восхода солнца отправлялся за дичью. Домочадцам наказал, если почувствуют опасность, пусть прячутся в погребе. Надо поблагодарить деда Иоганна. Со стороны улицы и дома его подземное сооружение было не заметно. Просто холмик, поросший травой и кустарником.

Мария-Магдалена и сама понимала, что оставаться днем дома было небезопасно. На днях, разбив оконное стекло спальни, шальная пуля насквозь пронзила раму деревянной колыбели. Ангелы хранители! Десять сантиметров ниже, и свинец бы прошел сквозь мирно спавшего в это время Мартина.

Вот и сегодня стрелять начали с раннего утра. Уже под свист пуль семья Лейс бежала в погреб. Укрылись в винном. По глубине и каменному своду он казался наиболее надежным. Не должна была подвести и солидная дубовая дверь. Глава семьи Егор недавно специально встроил в нее с внутренней стороны толстый железный засов. Усадив бабушек и детей на полках и деревянных ящиках, Мария-Магдалена еще раз проверила, плотно ли закрыт засов.

Перестрелка затихла далеко за полдень. В погребе, как по команде раздался рев. Дети с утра ничего не ели. Взрослые не сообразили или не успели прихватить с собой что-нибудь поесть. Матери семерых детей не оставалось ничего другого, как идти в огород. Нарвать хотя бы редиски, лук и огурцов.

В темноте на ощупь поднявшись по ступенькам, она остановилась у массивной двери. Всем было слышно, как Мария-Магдалена тяжело вздохнула, видимо, отгоняя страх перед тем неизвестным, что ее может ожидать сейчас снаружи. В тишине прозвучала ее короткая молитва и скрипя отодвинулся засов. Лишь на мгновение в подземное помещение успел заглянуть солнечный свет, озарив лица смотрящих ей вслед.

Марию-Магдалену ждали долго. Но она все не приходила. В погребе только бабушки и Амалия еще держали себя в руках. Остальные скулили как щенята. Младшие наперебой просили хлеба. Амалия, на правах старшей сестры, обещала их скоро покормить, тихо пела им песни и рассказывала сказки. Она, как могла, пыталась облегчить участь бабушек, которые и так не находили себе места от переживаний за дочь и сноху.

Через пару часов, не дождавшись возвращения Марии-Магдалены, пленники выбрались из погреба и гуськом между грядок огорода направились к дому. Кругом царила тишина.

В доме стоял терпкий запах папирос. Лучи заходящего солнца, сквозь окно наполнив комнату красным светом, высвечивали плавающие в воздухе слои табачного дыма. Странно, ведь в семье никто не курил. На столе стояли стаканы и пятилитровая бутыль из-под самогона, валялись остатки зеленого лука и надкусанные огурцы.

Марию-Магдалену они нашли в спальне, сидевшую на краю кровати в остатках разорванной одежды. Ее длинная, всегда красиво уложенная на голове коса сбилась на бок и на половину распустилась. Руки и грудь были в крови. Она прижимала к животу окровавленную подушку. Белоснежная постель была тоже усеяна алыми пятнами. Отрешенный взгляд Марии-Магдалены упирался в пол комнаты.

– Больно-то как! – тихо причитала она. – Как же больно!

От сдавливаемого рыдания дрожали ее опустившиеся плечи.

– Маля, забери младших отсюда, – потребовала бабушка.

– Ждите нас на кухне! – приказала другая, закрывая за ними дверь спальни.

Сестренки и Мартин, как бы понимая, что в дом нагрянуло несчастье, вели себя тихо. Никто не вспомнил о еде, все сидели молча. Амалии в эту минуту очень захотелось их всех обнять и, как это делала мама, поцеловать каждого в лобик. Но она воздержалась, потому что побоялась, что сама заплачет.

Старшая сестра лишь нежно поправила волнистую белокурую челку Мартина. Братишка спал на скамейке, скрутившись в бублик и положив головку на ее колени.