Триалоги: импровизации на свободные темы

Вместе эти три голоса создают полифонию, где бытовое перетекает в бытийное, конкретное – в абстрактное, а советское вдруг оказывается и антитезой, и частью общечеловеческого.

При чтении импровизаций важно помнить, что они писались одновременно и авторы никак не могли повлиять друг на друга. При этом переклички и совпадения далеко не случайны – они выражают саму мифоидеологическую природу тех феноменов, которую мы пытались раскрыть: как причастные к этой советской среде и одновременно выводящие ее в поле рефлексии. Например, в импровизации о хоккее и причинах советских побед именно в этом виде спорта все три автора проводят параллели с массовой дракой и ледовым побоищем, и эти независимые наблюдения соотносятся с самой мифической и ритуальной ролью хоккея. Особенность этих импровизаций в том, что они соединяют два уровня сознания: мифологическое и персональное. Это опыты авторской рефлексии, поставленные на самом себе как на мифологическом персонаже. В этих опытах мы выступаем как «советские люди» – а какими иными могли быть мы, рожденные и сформированные этой средой? – которые пытаются осознать, опредметить в себе слой этой советскости, а значит, преодолеть, очиститься от него.

* * *

Вообще импровизации – это как занятия экстремальными видами спорта: выделяется адреналин, человек подвергает свое мышление максимальным нагрузкам. В ходе импровизаций вырабатывается, метафорически говоря, интеллектуальный усилитель «менталин», еще неизвестный науке (отчасти известный под другими названиями: «ноотропы», «когнитивные стимуляторы», усиливающие связи между нейронами, синаптическую пластичность). Это ускоритель всех мозговых процессов, возбудитель нейронов, усилитель аксонных и дендритных связей. Импровизатор испытывает на пределе свои интеллектуально-творческие способности и постигает, что такое кратчайшая связь двух понятий, какими множественными ассоциативными путями может двигаться мысль, как придать ей наибольшую энергию, как весьма конкретную тему подвести под общие идеи и как общие идеи выразить индивидуально и экономно. Импровизатору все поле мысли открывается как бесконечная гирлянда переплетающихся понятий. «Нет вещи, которая бы не была той, и нет вещи, которая бы не была этой», – сказал философ дао Чжуан-цзы. Ему вторит сюрреалист Андре Бретон: «Любая вещь может быть описана с помощью любой другой вещи». Это «все во всем» раскованнее и рискованнее всего раскрывается в импровизации. В сущности, не так уж важно, какая для нее избирается тема, в какой точке открывается вход в континуум мысли и распаковываются его смысловые энергии. Главное, чтобы это был общий для всех участников вход в узкий тематический проем, за которым распахивается бесконечное поле смыслов.

Как и почему завершились эти тройственные сессии? Как и начались – спонтанно. Мы уже разработали этот жанр, освоили его возможности, почувствовали границы. К тому же началось лето 1983 года, мы разъехались и осенью уже не продолжали. Но был и более существенный мотив: хотелось расширить пространство этих импровизаций, включить в него больше молодых людей и представителей разных профессий. В начале 1983 года мы с Иосифом Бакштейном организовали конкурс на лучшее эссе под эгидой новосозданного Центра молодежного досуга, который возглавляла Ольга Свиблова[6 - Центр существовал недолго. Он располагался в боковом подъезде того же дома, что и Центральный дом литераторов.]. После этого возникло новое сообщество – Клуб эссеистов, в составе семи-восьми постоянных участников. Последний триалог состоялся 11 апреля 1983 года, а заседания Клуба начались даже несколько раньше, 21 марта 1983 года. Одно сообщество как бы передало эстафету другому.

Об этом и о других импровизационных сообществах, о теориях и практиках импровизаций, об их творческой и коммуникативной природе рассказывается во втором разделе книги, где, в частности, приводятся воспоминания и размышления их участников.

Раздел первый. Триалоги

Этот раздел включает тексты всех совместных импровизаций Ильи Кабакова, Иосифа Бакштейна и Михаила Эпштейна с мая 1982 по апрель 1983 года. Тексты воспроизводятся с сохранением авторских стилистических особенностей и сокращений, как подобает архивным документам, по машинописной перепечатке того времени, сделанной прямо с рукописных листов. Исправлены только явные орфографические и пунктуационные ошибки и описки.

Общее название темы, указанное в начале каждой сессии, могло изменяться автором в заглавии конкретного текста. Поэтому схема представления импровизаций такова:

Общая тема.

Кем предложена.

Дата и время[7 - Не все сведения, особенно о дате и времени, сохранились.].

Автор и заглавие импровизации.

Тема 1. Мусор

Предложена Ильей Кабаковым. Май 1982 года

Илья Кабаков. О мусоре

Исчерпать эту тему ни в жизни, ни в искусстве, ни в исследовании – невозможно.

Грязь

Видимо, ощущение грязи возможно лишь в некотором представлении о «негрязи», т. е. уже разведенности некоторой чистоты и нечистоты. Замечателен пример (из басни) – грязная свинья, свинья в луже грязи и прочее… Свинья для нас грязна, потому что мы «видели» свинью не грязную, белую, розовую – и вот она, забравшись в лужу, испачкалась «до половины», а сверху нет, сияет прошлой белизной. Но любой, знающий позицию «с точки зрения свиньи», отлично знает, что она на самом деле «моется». Моется в буквальном смысле, плюхаясь в грязи. Так что образ «чистой свиньи» дан лишь как образ вполне идеальный, так сказать, художественный, который мы проецируем на ни в чем не повинное, весьма чистоплотное животное.

Среди прочих аспектов пары «грязь – чистота», – а сам реестр этих пар может быть представлен таким образом:

грязь – чистота

хаос – порядок

низ – верх

материальное – идеальное

отвратительное – прекрасное

бесформенное – конструктивное

текучее – твердое

изменяющееся – неизменное

первичное – вторичное

безликое – индивидуальное

нерасчлененное – расчлененное.

Возвращаясь к «дому», то есть к нашим краям, хочется представить отношение к грязи и здесь, у нас.

Хозяйка, помыв тщательно пол в доме, заходит на крыльцо с тазом или ведром грязной воды и сначала могучим движением широко разметывает грязную жижу на улицу возле дома (есть что-то в этом движении плеч и рук от движения сеятеля).

Это не вызывает, так сказать, онтологически не может вызвать никакого осуждения со стороны соседей, все происходит на их глазах, они делают то же самое.

Рассмотрим эту кинетическую притчу:

1) Крыльцо:

Крыльцо – это край дома, конец бытия и начало небытия. Крыльцо – это балкон, висящий над неизвестным, не существующим ни для меня и ни для кого иррациональным пространством, крыло самолета, только оптически совпадающее с далекими внизу безымянными реками и лесами, которые видны из иллюминатора летящего самолета… Женщина на крыльце бросает грязную воду в другое пространство, вполне безымянное, полое, не существующее, как мы бросаем кожуру в опущенное окно купе.

2) Внутренние помещения дома:

Помещение абсолютной чистоты, прибрано, подметено, расставлено. Все на своих местах, видно, сияет.

3) Прихожая:

Бурное драматическое скопление вещей, предназначенных для выхода в открытый космос внешней пустоты, доспехи для успешной борьбы с ней – коляски, велосипеды, плащи, шапки, палки, веревки, чемоданы и пр.

Голос тревоги, опасности, глухие отзвуки битвы, постоянно не затихающей, – вот атмосфера этого «арсенала». Много «пострадавших» в битве вещей – порванных, потрепанных и т. д.

4) Внешняя кожа дома. Возле крыльца:

Вещи, не пущенные в дом, под охрану дома. Обреченные быть съеденными, уничтоженными внешним молохом. Вором. Дождем. Ночью. «Неизвестночем» (без имени).

Лопата. Лестница. Телега. Ложка. Куртка.

Все, что не нашло убежища в доме, не взято под покровительство, – погибнет от него (нет у него имени).

5) Дверь:

Идеальная плоскость. Плоский запрет. Одновременно и эйдос. Идея рубежа, черты. Между бытием – небытием (см. выше список пар).

Вот это-то изначальное драматическое двуединство, доведенное у нас до парадокса, демонстрирует нашу «островную» психологию, островную и в пространственном, и во временном смысле. Мы окружены «чем-то», чему нет имени и что вызывает у каждого обитателя островка ужас, панику, желание укрыться на острове, спрятаться.

Поведение обитателя наших мест – это прежде всего разнообразнейшие формы спрятывания, укрывательства, избегательства, поведение как у ящериц или змей в безнадежном климате жаркой пустыни: