Секретари. Региональные сети в СССР от Сталина до Брежнева
В карьере Багирова важную роль сыграло то обстоятельство, что, прежде чем стать в 1933 году первым секретарем, он восемь лет (в 1921–1927 и 1929–1930 годах) возглавлял республиканские органы госбезопасности и был хорошо осведомлен о многих способах манипулирования и шантажа. После террора 1930‐х годов Багиров наладил надежные каналы взаимодействия с республиканской госбезопасностью, в частности с С. Ф. Емельяновым, ее многолетним (с 1939‐го по 1953 год) руководителем. После падения Багирова секретарь Бакинского горкома партии и член бюро ЦК Компартии Азербайджана отмечал: «Ни один вопрос, касающийся Министерства внутренних дел, Министерства госбезопасности, члены бюро не обсуждали, о положении там не знали, и их не считали нужным информировать. Емельянов был особо доверенным человеком»[174].
Емельянов, очевидно, импонировал Багирову по нескольким причинам. На протяжении большей части 1920‐х и 1930‐х годов Емельянов служил на невысоких хозяйственных должностях. Его первый большой карьерный скачок состоялся в мае 1938 года, когда он был назначен первым секретарем районного комитета партии в Баку. Уже через полгода в условиях массового выдвижения партийных работников в НКВД на замену арестованных чекистов он возглавил республиканское управление НКВД (не исключено, что по инициативе Багирова). Отныне он являлся начальником важнейшей организации республиканского масштаба, не имея для этого ни знаний, ни опыта, которые были у Багирова. Сделавший быструю карьеру в Азербайджане, Емельянов никогда не работал в Москве и вряд ли имел там серьезные связи[175]. В общем, по всем статьям Емельянов зависел от помощи и покровительства Багирова.
Одна из функций госбезопасности под руководством Емельянова заключалась в сборе компрометирующих материалов и слежке за неугодными[176]. Такие задания не были чем-то исключительным. Всплывающие в архивных источниках факты позволяют говорить об определенной типичности этого явления. Так, в Пскове в начале 1949 года обком приказал местному управлению МГБ установить личность авторов анонимных жалоб[177]. Аналогичным образом в январе 1951 года в преддверии партийной конференции в городе Кыштым в Челябинской области первый секретарь горкома поручил начальнику городского управления МГБ «при помощи осведомительского аппарата отдела выяснить, кто из делегатов конференции намерен выступить с критикой по адресу его… (первого секретаря. – Примеч. авт.), и какой характер будут носить эти критические выступления». Задание было выполнено[178]. Обобщая подобные факты на материалах Молотовского обкома, один из исследователей отмечает: «Архивные материалы начала 1950‐х гг. сохранили большое количество свидетельств обращений регионального парткома в компетентные органы по поводу проверки компрометирующих фактов биографии номенклатурного работника и членов его семьи перед утверждением на бюро парткома»[179].
Ил. 1. Вручение ордена Ленина первому секретарю ЦК Компартии Азербайджана М. Д. Багирову, 26 января 1946 года. Из фондов Российского государственного архива кинофотодокументов (РГАКФД), г. Красногорск
Согласно одному заявлению, поступившему в ЦК в октябре 1953 года, Багиров «превратил МВД в какой-то надпартийный орган, в послушное орудие исполнения всех его грязных дел… Этот орган он превратил в свою рабочую кухню по фабрикации фальшивок, ложных обвинений против всех, кто ему не по душе»[180]. В докладной записке, составленной в аппарате ЦК в декабре 1953 года, указывалось: «Проверкой установлено, что т. Багиров в течение длительного времени насаждал в организации непартийные нравы и порядки, воспитывал кадры в духе раболепства и беспрекословного послушания, а людей, неугодных ему, имевших собственное мнение и вскрывавших недостатки в работе, жестоко преследовал, шантажировал и открыто угрожал „сгноить“ их в тюрьме, „выгнать из Азербайджана“… Многие руководящие работники преследовались путем составления на них компрометирующих материалов…». В документе приводились многочисленные конкретные примеры, подтверждавшие эти выводы[181].
Судя по данным, приведенным в цитируемых выше документах, компромат использовался не только против оппонентов, но и для подчинения окружения Багирова, включая и тех, кто считался его союзником. В темном мире советской политики доверие было в таком дефиците, что многие секретари предпочитали рассчитывать на поддержку тех сотрудников, в отношении которых имелись дополнительные рычаги воздействия. Компромат мог служить бонусом для доступа в руководящие круги регионов и республик – и не только в Азербайджане[182].
В упомянутом выше докладе ЦК, составленном в декабре 1953 года, имеются указания на некий шаблон: в верхние слои азербайджанской элиты нередко попадали люди, в отношении которых имелись компрометирующие материалы, и лица, «не внушающие политического доверия». Среди них назывались «выходцы из буржуазно-кулацкой среды, вплоть до сыновей миллионеров, люди, связанные родством с эмигрантами и скомпрометированные на прошлой работе», родственники репрессированных и т. д. «Все эти люди, – говорилось в докладной записке, – были нужны Багирову для того, чтобы через них выполнять свою волю»[183].
В целом можно сказать, что случай Азербайджана дает нам относительно надежный пример того, каким образом компромат мог применяться для сплочения руководящей сети.
Неформальное исключениеЕще один механизм консолидации сетей можно назвать неформальным исключением, примеры которого наблюдались, в частности, в деятельности первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана У. Ю. Юсупова, который возглавлял эту республику с 1937‐го по 1950 год. Подобно другим секретарям, Юсупов консолидировал свою власть, действуя по двум направлениям. Первое из них – традиционные методы авторитарного контроля в отношении аппарата, описанные выше. Принуждение и разного рода репрессии вполне годились для Узбекистана с его преимущественно монокультурной экономикой, ориентированной на производство хлопка (в соответствии с планом 1947 года республика должна была собрать 71 % хлопка, выращенного в СССР). Узбекское хлопководство опиралось на широкое применение ручного труда. Ведущую роль в сезонном привлечении несельскохозяйственной рабочей силы к уборке хлопка играл низовой партийный аппарат. В сезон 1947 года ему удалось направить в деревню более 190 тысяч горожан. Той осенью школьники в возрасте от 11 до 17 лет и студенты техникумов были на три месяца оторваны от занятий. В Наманганской области милиция задерживала людей на базарах, сажала на грузовики и под конвоем отправляла в колхозы[184].
Внешним проявлением доминирования Юсупова в республике было развитие культа его личности, во многом подражавшего культу главного советского вождя. Статьи и речи, изданные за подписью Юсупова, столь широко пропагандировались и восхвалялись, что в ряде случаев замещали московские директивы. В феврале 1947 года ЦК ВКП(б) провел один из своих редких послевоенных пленумов, на этот раз посвященный сельскому хозяйству. Резолюции пленума печатались в «Правде» и распространялись в виде массовой брошюры для изучения на партийных собраниях. Однако в Узбекистане популяризовались вовсе не резолюции ЦК, а последняя статья Юсупова о сельском хозяйстве. Такое же частичное замещение наблюдалось в визуальной пропаганде. Многочисленные портреты Юсупова (наряду с портретами Сталина и других вождей, конечно) украшали госучреждения и такие общественные пространства, как площади, клубы и парки культуры. Хотя в качестве символического жеста бюро ЦК Компартии Узбекистана с благословения Юсупова требовало убрать часть из них, большинство узбекских функционеров не собирались всерьез принимать этот приказ и просто игнорировали его[185]. Статус местного вождя не просто определялся секретарской должностью Юсупова, но являлся также результатом целенаправленного формирования и консолидации его собственной руководящей группы.
Юсупов, родившийся в крестьянской семье одного из кишлаков в Ферганской области, в 1916 году, в возрасте шестнадцати лет, пошел работать на хлопкоочистительный завод. Спустя восемь лет вступил кандидатом в партию. Это открыло новые карьерные горизонты. Юсупов стал профсоюзным и партийным функционером. С конца 1934‐го и по конец 1936 года он был слушателем курсов марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) в Москве. Это несколько отдалило Юсупова от вершин узбекской власти. Но, как оказалось, вполне вовремя. Не связанный со старым руководством республики, уничтоженным в ходе террора, в сентябре 1937 года он стал первым секретарем республиканской парторганизации.
Ил. 2. Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана У. Юсупов выступает на собрании по случаю 70-летия И. В. Сталина 21 декабря 1949 года. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)
Ко второй половине 1940‐х годов, после десяти лет управления Узбекистаном, закаленный, не очень образованный, но понимающий советские политические реалии руководитель превратился в опытного секретаря. Уже в начале 1948 года в докладе комиссии ЦК ВКП(б), посетившей Узбекистан, роль Юсупова описывалась следующим образом: «Тов. Юсупов в погоне за личным авторитетом стремится решать вопросы единолично, казаться всегда инициатором в постановке всех вопросов»[186]. «На всякое возражение или несогласие с его мнением со стороны отдельных членов бюро тов. Юсупов реагирует крайне болезненно», – говорил на пленуме ЦК Компартии Узбекистана в феврале 1948 года второй секретарь республиканской компартии Н. И. Ломакин[187]. Материалы московской проверки свидетельствовали, что руководство республики, и в первую очередь ее партийные руководители, по сути, превратились в клиентов Юсупова:
Секретари ЦК КП(б) Узбекистана… в своей практической работе не принципиальны и по существу выполняют функции не секретарей ЦК, а помощников и советчиков тов. Юсупова. На одном из заседаний бюро второй секретарь ЦК т. Ломакин подхалимски заявил: «Золотые Ваши слова, Усман Юсупович, как бы их только не забыть»[188].
Трудно предположить, что такое восхваление патрона было искренним. Однако лояльное окружение Юсупова могло воочию наблюдать результаты возможной опалы, которой подвергся, в частности, глава республиканского правительства А. А. Абдурахманов. Юсупов не только решал все важнейшие экономические вопросы, которые формально находились в ведении Абдурахманова, но и взял в свои руки подбор кадров для правительства. «Тов. Юсупов, – утверждали московские контролеры, – игнорирует тов. Абдурахманова, не дает возможности развернуть ему работу в советских органах, часто подменяет его, старается доказать, что тов. Абдурахманов – слабый работник, лентяй»[189]. Такая тактика неформальной изоляции одного из высших руководителей республики вместо его полного изгнания с должности давала Юсупову многие преимущества. С одной стороны, Юсупову не требовалось увольнять Абдурахманова, вступая по этому поводу в переговоры с Москвой. Более того, на Абдурахманова можно было списывать любые экономические трудности и провалы. С другой – пример Абдурахманова служил хорошим уроком для других руководителей, а их коллективные нападки на опального председателя правительства активизировали механизмы круговой поруки и лояльности.
Значение такой сплоченности резко возрастало в моменты нараставшего нажима на республиканское руководство со стороны центра, что наблюдалось, например, в начале 1948 года. Вследствие разочаровывающих итогов хлопкозаготовительной кампании 1947 года узбекские руководители были вызваны в Москву для объяснений. 3 февраля 1948 года Политбюро приняло резолюцию «Об ошибках ЦК КП(б) Узбекистана и Совета Министров Узбекской ССР по руководству хлопководством». Юсупову и председателю Совета Министров Абдурахманову был объявлен строгий выговор, а второму секретарю Ломакину было указано, что он «не критически относится к недостаткам»[190].
Неприятности на этом не кончились. Согласно неписаным правилам, секретарь, получивший выговор в Москве, был обязан выступить перед местным активом с самокритикой и выслушать критику со стороны подчиненных. Это был потенциально опасный момент. Дозировать критику не так просто. Ее могло оказаться недостаточно, и тогда из Москвы следовали обвинения в зажиме критики и безответственном отношении к указаниям ЦК. Ее могло оказаться чуть больше, чем нужно, и тогда подрывался авторитет местного секретаря, а Москва получала материалы для дополнительных расследований и новых обвинений. В таких критических ситуациях многое зависело от степени сплоченности руководящих сетей.
Юсупов, опираясь на лояльную группу подчиненных, предпочел в 1948 году первый сценарий. Как отмечал проверяющий из ЦК ВКП(б) И. И. Поздняк, присутствовавший на пленуме ЦК Компартии Узбекистана 26–28 февраля 1948 года, решения пленума оказались на удивление сдержанными. Сам пленум был необычайно малочисленным – всего 168 человек, по большей части кадровые партийные функционеры. Юсупов, признав ряд ошибок, был немногословен и не пожелал отклоняться от текста резолюции Политбюро. Уничижительно отзываясь о своем противнике Абдурахманове и повторяя критику Политбюро в адрес Ломакина, он воздержался от упреков, обращенных к кому-либо из прочих функционеров[191]. Они, в свою очередь, встали на защиту Юсупова. Например, один из областных секретарей оправдывал перехват Юсуповым обязанностей председателя правительства тем, что Совет Министров во главе с Абдурахмановым не справляется с работой. В таких условиях (и, скорее всего, по требованию Поздняка) был объявлен перерыв и проведено заседание бюро узбекского ЦК, на котором Юсупова призвали «исправить допущенную ошибку»[192]. Однако когда пленум продолжился, Юсупов демонстративно ограничился формальным заявлением, дав понять, что делает его не по своей воле[193].
Этот пленум ЦК Компартии Узбекистана проливает свет на ряд норм, сформировавшихся внутри сети Юсупова. В тех случаях, когда угроза со стороны центра выражалась в не слишком категорическом виде (прежде всего, не шла речь об отставках), местные сети могли сплотиться, и их члены не жалели усилий, чтобы защитить своего секретаря. В Узбекистане любые нападки на Юсупова давали его клиентам возможность продемонстрировать свою солидарность. Юсупов отвечал им демонстрацией собственной лояльности. В то же время изолированному Абдурахманову и подвергшемуся критике в Москве Ломакину досталась роль козлов отпущения. В результате атака со стороны Москвы в данном случае способствовала скорее укреплению сети Юсупова, чем ее ослаблению. Механизмы неформального исключения сыграли в этом свою роль.
Внеочередные повышенияВ августе 1947 года в характеристике на первого секретаря Винницкого обкома, подводившей итог первым двум годам его пребывания в этой должности, Управление кадров ЦК ВКП(б) отмечало те его черты, которые в целом характеризовали многих других секретарей – и позволяют нам определять их как низовых диктаторов. М. М. Стахурский «бывает груб и нетактичен в обращении с отдельными работниками аппарата обкома КП(б)У и коммунистами», – говорилось в этом документе[194]. В другом докладе, составленном в апреле 1948 года, указывалось, что в Винницкой области наблюдаются «администрирование в работе с кадрами» и их высокая текучесть: на протяжении 1947 года сменилось более трети партийных работников и значительно больше председателей сельсоветов и колхозов[195].
Тем не менее, как и во многих иных случаях, такая критика почти никак не отразилась на Стахурском. Отмечая его недостатки, в целом сотрудник ЦК в августе 1947 года давал ему позитивную оценку: «Товарищ Стахурский зрелый партийный руководитель, умеет быстро ориентироваться в обстановке, находить главное в работе и мобилизовать партийную организацию на успешное выполнение решений партии и правительства»[196]. В общем, Стахурский имел репутацию человека, выполняющего планы и поддерживающего порядок. После Винницы он был переведен на должность первого секретаря в Полтавскую область (с 1952 по 1955 год), после чего работал в Хабаровском крае (1955–1957) и в Житомирской области (1957–1961).
Эта карьера во многом была результатом успешного старта. Благодаря своей относительной молодости (первым секретарем он стал в 42 года), образованию (закончил сельскохозяйственный вуз) и большому партийному стажу (в партию он вступил в 1921 году) Стахурский вполне воспользовался карьерными возможностями, открывшимися благодаря Большому террору. Всего за несколько лет он вырос в чинах от директора МТС до замнаркома земледелия Украины. В годы войны служил на фронте на политических должностях, получив звание генерала.
Став первым секретарем Винницкого обкома, Стахурский среди разных способов формирования своей группы руководителей использовал выдвижение молодых кадров, порой через головы их заслуженных старших коллег. Так, в ноябре 1948 года Винницкий обком партии подготовил документы для назначения районных функционеров. В число кандидатов на ключевые должности входили лица, имевшие не более трех лет партийного стажа[197]. Это был классический метод формирования сетей внутри бюрократических систем. Внеочередное повышение укрепляло чувство благодарности выдвиженцев к патрону и усиливало их зависимость от него. Получив должность не по правилам, пусть и неписаным, молодые клиенты вызывали неприязнь у части сетей и могли рассчитывать в случае неприятностей только на покровительство выдвинувшего их шефа[198].
К внеочередным выдвижениям, по существу, относилась также поддержка Стахурским недостаточно опытных и попадавших под удар критики работников. Эту тенденцию инспектор из Москвы в 1948 году обозначил так: «Допускается неправильная, порочная практика перемещения провалившихся работников на другие руководящие посты». Причем в число таких работников московский контролер включил даже секретарей обкома. Один из кандидатов в секретари райкома, получивший отвод на районной партийной конференции, был назначен Стахурским в аппарат областного исполкома. Стахурский демонстративно заступался за секретаря обкома по идеологии, против которого ополчилось его московское начальство[199].
Аналогичную кадровую политику проводил И. С. Кузнецов, строивший свою сеть почти с нуля после назначения в 1946 году первым секретарем Костромского обкома и перемещения с должности второго секретаря Красноярского крайкома. «На руководящую работу в областные и районные партийные, советские органы были выдвинуты десятки местных людей…» – докладывал он в ЦК[200]. Какое-то количество из этих работников были выдвинуты вне очереди, то есть в обход номенклатурной иерархии. Так, внимание работников ЦК ВКП(б) привлек к себе третий секретарь одного из райкомов, который, перескочив через несколько уровней региональной иерархии, стал главой областного управления сельского хозяйства. Посетив Кострому в сентябре 1950 года в связи с заменой Кузнецова на посту первого секретаря обкома, заместитель начальника отдела партийных органов ЦК ВКП(б) Е. И. Громов осудил эту практику: «Может быть, он (выдвинутый третий секретарь райкома. – Примеч. авт.) и хороший товарищ, но такой метод его появления и выдвижения дает тень на тов. Кузнецова и на того товарища, который появляется»[201].
Внеочередные повышения регулярно практиковались также в союзных республиках. Выше мы отмечали стремительную карьеру Емельянова, всего за полгода прошедшего путь от секретаря райкома до начальника республиканского управления НКВД в Азербайджане, чем он почти наверняка был обязан Багирову. Подобные выдвижения практиковал и Юсупов в Узбекистане – не имея достаточного образования, он окружил себя кадрами, находившимися в том же положении. Из пяти секретарей Узбекского ЦК только один, секретарь по пропаганде, имел высшее образование, в то время как трое других (включая самого Юсупова) окончили только начальную школу[202].
Знали ли обо всем этом в Москве? И если знали, то как к этому относились?
Потворствующие верхи
Вечером 4 мая 1946 года по срочному вызову в Кремль на квартиру Сталина приехал Н. С. Патоличев, недавний первый секретарь Челябинского обкома партии, месяц назад переведенный в Москву на должность заведующего организационно-инструкторским отделом ЦК ВКП(б), который контролировал местные партийные организации. Сталин завел с Патоличевым такой разговор:
– Скажите… ведь вы заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК? Вот и расскажите, как Центральный Комитет руководит местными партийными организациями?
Я не сразу уловил, что Сталин хочет узнать. Сталин понял и это.
Повторил:
– Расскажите, как сейчас работают партийные организации на местах и как аппарат ЦК руководит ими.
Вопрос сам по себе был прост. Но ответить на него мне было чрезмерно трудно.
– Товарищ Сталин, я работаю заведующим Организационно-инструкторским отделом ЦК не более одного месяца, – сказал я. – Поэтому как заведующий отделом ЦК ничего, видимо, полезного и существенного сказать вам не смогу. Я понимаю важность вопроса о руководстве местными партийными организациями и, если вы мне позволите, отвечу вам не как заведующий отделом ЦК, а как бывший первый секретарь обкома партии.
Сталин согласился и даже одобрил такой подход и стал внимательно слушать.
Я рассказал ему о многих эпизодах и делах из жизни Челябинской партийной организации… Сказал, что некоторые важные вопросы… были неизвестны аппарату ЦК… И это было не только мое мнение. Мы об этом говорили с другими секретарями обкомов…
– Надо восстановить права ЦК контролировать деятельность партийных организаций [– сказал Сталин]… Давайте подумаем, как перестроить работу аппарата ЦК? Какие новые организационные формы должны быть введены в структуре ЦК[?]… Давайте создадим специальное управление в ЦК и назовем его Управлением по проверке партийных органов.
Мы согласились. Предложение было, конечно, разумным.
Считая вопрос решенным, Сталин добавил:
– А вас назначим начальником этого управления[203].
Любопытны два аспекта этого разговора. Первый – признание Патоличева, что многие важные вопросы, стоящие перед региональными партийными организациями, были «неизвестны аппарату ЦК». Второй – интерес Сталина к очередной организационной перестройке с целью «восстановить права ЦК контролировать деятельность партийных организаций».
Поскольку у нас нет оснований подозревать Патоличева в существенном искажении слов Сталина, возникает вопрос: действительно ли Сталин считал ситуацию столь серьезной, что речь могла идти о «восстановлении» прав контроля со стороны ЦК? Как и почему эти права были нарушены? Как относился Сталин и, соответственно, работники ЦК к тем злоупотреблениям, которые наблюдались на местах в первые послевоенные годы? Как относились они к методам работы секретарей, проявлявших явную склонность к авторитаризму?
Известные сегодня документы не дают оснований считать, что Сталин в этот период был как-то особенно обеспокоен действиями региональных руководителей. Проведенная в августе 1946 года реорганизация аппарата ЦК ВКП(б), составной частью которой являлась замена организационно-инструкторского отдела ЦК Управлением по проверке партийных органов, привела к расширению и усложнению структур ЦК, но не содержала каких-либо принципиальных новаций по сравнению с традиционными методами контроля центра над регионами. Претензии к положению дел на местах были изложены в общем виде: «ослабление внимания к партийной работе», «нарушение внутрипартийной демократии» и «кое-где» «зажим критики» и т. д.[204] Все это было больше похоже на очередную административную встряску, чем на экстренные меры, вызванные нараставшими кризисными явлениями. Сталин, выступавший инициатором реорганизации и партийного, и государственного аппарата (в марте 1946 года СНК СССР был преобразован в Совет Министров), судя по всему, считал нужным провести своеобразную конверсию партийно-государственного управления после войны, упорядочить и нормализовать бюрократические структуры и нормы в целом.
В конечном счете для оценки реального отношения центра к положению на местах определяющее значение имели повседневные практики контроля и взаимодействия с секретарями. Они же в первые послевоенные годы скорее свидетельствовали о том, что Москва требовала от секретарей результаты, не обращая особого внимания на методы их достижения. Хотя создание Управления по проверке партийных органов имело черты усиления централизации, другие решения, принимаемые в этот же период, можно трактовать как тенденции противоположного свойства. Например, в связи с созданием Управления по проверке партийных органов встал вопрос о целесообразности сохранения института уполномоченных Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), которые к апрелю 1947 года работали в 50 областях и краях РСФСР, четырех областях Украины и семи союзных республиках – Азербайджане, Белоруссии, Казахстане, Киргизии, Таджикистане, Туркмении и Узбекистане[205]. 21 апреля 1947 года эта структура была ликвидирована. Такой размен – расширение московских структур ЦК ВКП(б), надзирающих за регионами, вместо аппарата уполномоченных КПК – был выгоден местным руководителям. В отличие от чиновников аппарата ЦК уполномоченные КПК постоянно находились в регионах, были в силу этого лучше осведомлены о делах на подведомственных им территориях и нередко стремились занять лидирующие позиции в региональных руководящих сетях. По этим причинам между региональными секретарями и уполномоченными КПК нередко вспыхивали конфликты[206]. Можно не сомневаться, что ликвидацию института уполномоченных КПК региональные руководители встретили с одобрением.