Муха

– А ты? А ты? А ты?

Пробуя голос, луна перебирает струны проводов. Мороз скручивает их ниже на тон. Мало ли что, – на первый раз пусть даже так. А то сорвётся с ноты луна, насмеются над нею свиристели, хотя и сами поют, будто полощут горло родниковой водой.

Рыбий клей

Пятница. Библиотека. Широкий подоконник с плотной чешуёй разложенных на нём книг, а ты как в тумане – не знаешь, какую взять. Обложки стёрты, облуплены, ссыпаются крошками, шелушатся, словно кора сосны, подчас, даже невозможно прочесть название полностью. Пролистываешь одну, другую и хватаешь с жадностию ту, которая сама уж вцепилась в тебя колючками коготков, как новорождённый котёнок.

– А можно ещё одну?

– Да ты прочти сначала эту! Вернёшь в среду.

– Я в понедельник верну.

– Это взрослый день.

– Ну и что?!

– Тут будут выложены книги для взрослых! Да, и не позабудь подклеить! Видишь, вот тут отстаёт корешок, и страничка надорвана. Обложку надо закрепить с двух сторон, а страницу – тоненькой полосочкой, и тоже с обоих сторон.

– С обеих… – По привычке поправляю я.

– Не умничай! Знаешь, как это делать?

– Знаю, знаю! – Торопишь ты библиотекаря, но она не унимается, и не отпускает, покуда не растолкует, что клеить надо аккуратно, промокая лишние капли, и не закрывать книгу, до тех пор, пока не просохнет клей.

– И запомни, – никакого мучного или рыбьего клея, только канцелярский, да не загораживай строчки, пожалуйста, а то, как читатели узнают, что там написано!?

– Да я калькой, она тонкая, прозрачная, у меня есть! – Спешу успокоить я.

– Всё равно, не закрывай! – Настаивает она, протягивая формуляр.

Крупным некрасивым почерком вписываешь туда свою фамилию и, почти вырывая книгу из рук библиотекаря, бежишь домой, прижимая к сердцу новое, неведомое, что таится в этом, впитавшем запахи иных, подчас не слишком чистых рук, томике, и едва удерживаешься, чтобы не присесть по дороге на скамейку, ведь, стоит лишь открыть книгу, то всё, считай, – пропал. Не встанешь, пока не закончишь читать, или покуда не отыщет тебя мать:

– Опять?! Ну, сколько же можно уже?!

– Мамочка, милая, ну, пожалуйста! Я быстро, в библиотеку, пока не закрыли!!!

– Зачем тебе? Ты только оттуда! – Мать кивает на книгу у меня в руках.

– А я уже прочитал…

– Но не подклеил!

– Ну, пожалуйста!!!

– Без разговоров!

Мать непреклонна, а мне – мучайся до следующего дня, или вовсе – до среды.

Домашняя библиотека, как бы не была велика, читана-перечитана. Собрания сочинений стоят на полках аккуратными рядами. Между походами в правое крыло ДК[20 - дом культуры – здание в виде дворца, в котором размещались кружки и секции для проведения досуга и обучения культуре], где размещается наш Athenaeum[21 - библиотека, читальня, атенеум], берёшь наугад любую, и перечитываешь, стараясь отыскать нечто, пропущенное в предыдущие разы. И находишь, конечно! Только в тех, библиотечных, пока неизвестно почти что всё…

Они натруженные, опухшие, зачитанные, словно израненные в боях, с рыхлыми по краям листочками, будто бы кто-то долго отщипывал от них по крошке, как от ломтя хлеба, и такие же вкусные, как он.

Помню, одну книгу я брал из библиотеки даже тогда, когда мать купила мне свою. Герой новенькой, из магазина, пахнущей чистой бумагой и типографским клеем, был немного чужим, немного щёголем… и, если признаться честно, я так и не смог привыкнуть к нему. Он не стал мне родным, как тот, исчезнувший однажды в мясорубке пункта приёма макулатуры.

О, если бы я только знал наверняка, что это произойдёт, дабы спасти моего друга, явился бы обязательно и непременно. Но увы, меня не было рядом, когда, обвязанные бечёвками пачки, загружали в бортовую машину, и везли туда, откуда книги не возвращаются никогда. Мне страшно представить, – что чувствовал он, близкий и любимый герой, подле никому ненужных или непонятых другими. И.… я так жалею, что не решился позабыть его вернуть, а не сделал того лишь от потому, что понимал, – он никогда не одобрит моего поступка, даже ценой своего небытия.

Пятница. Библиотека. Широкий подоконник, и на нём, шевеля хвостом, большая красивая рыба сияет разноцветной чешуёй, каждая из которой – книга. Но стоит только прикоснуться, почти к любой, она пристанет к сердцу так крепко, что уж ни за что не оторвать. Всё-таки, прочная эта штука – рыбий клей.

Как маленький

Пятый класс. Осень, глубокая, как все её лужи, полная безысходности и листвы, что мешается с грязью под ногами. У нашего классного учителя выходной, а нам срочно требуется разыскать его. Тихая скромная Светланка потеряла маму, и осталась совершенно одна, а мы не знаем, что предпринять.

Ельмичка, так называли Светлану в школе несмотря на то, что она не была белокурой, казалась похожей на цыплёнка. Тихая, немного сутулая, очень худенькая. Мелкие шоколадные капли глаз, густые брови, острый нос, – вот и всё, что я помню про её внешность. Но характер… Собранная, вся в себе, как бы постоянно настороже, смотрела вокруг, будто опасаясь чего-то. Вероятнее всего, она боялась того, что случилось, только мы-то не знали, что к тому всё идёт. Никто не знал, ни о чём.

Ельмичку вызвали с урока, «с портфелем на выход». И то, как медленно и отрешённо Светланка окутывала голову серым старушечьим вязанным платком, повергло всех в ужас. Она брела по проходу между партами понуро и неуверенно, будто стараясь оттянуть время неминуемой казни. Мы вертели головами, смотрели беспомощно и испуганно друг на друга, в поисках ответа на единственный вопрос: что случилось?

Было непонятно, кто догадался первым, но то, что надо немедленно дать знать обо всём этом классному руководителю, предложил я.

– Ты знаешь адрес? – Спросил меня педагог.

– Нет…

– Зайди в учительскую, там тебе напишут. Не заблудишься?

– Нет. – Я замотал головой, и не только позабыв про портфель, но даже не накинув пальто, побежал в учительскую.

Сжимая в руке адрес, написанный на листочке, я бежал по знакомым улицам города, и совершенно не узнавал их. Обыкновенно, по воскресным дням, я просыпался раньше родителей, едва расслышав протяжное «Мо-ло-ко-а! Мо-ло-ко-а!», бежал за молочницей, окликал её, и мы непременно обменивались новостями и улыбками. Она, специально для меня, открывала новую флягу и, даже не перемешав её алюминиевым черпаком на длинной ручке, собирала в мой весёлый пузатенький бидончик все сливки, что густо и лениво пузырились сверху. Я поспевал как раз к завтраку, а после уходил гулять. Бродил по городу, здоровался с домами, которые родились раньше моей бабушки, рассматривал лепнину фасадов, пересчитывал шаги и трещинки в асфальте. Казалось, я могу найти любой дом на ощупь!

Город всегда был ласков со мной… Но только не сегодня. Подменяя одну улицу другой, он пугал внезапным скрипом тормозов, угрюмыми лицами прохожих, и я растерялся перед серым невзрачным видом и тех, и других. Когда адрес дома, у которого оказался, наконец совпал с тем, что записали в учительской, я подошёл к двери и постучал. Учитель почти сразу впустил меня, но я не смог сходу заговорить, а когда сумел, и сообщил, зачем пришёл, глянул на свои брюки и… расхохотался.

Учитель от неожиданности присел на табурет в прихожей и с некоторым испугом глядел на меня, а я всё хохотал, хохотал и никак не мог остановиться.

– Я не поехал на автобусе, я долго бежал по лужам под дождём, но мои брюки совершенно чисты! Мама меня ругает всё время, что я, как свинёнок, одна лужа на весь район, но именно в ней пачкаю штанины до самого колена. Как ни стараюсь, у меня никогда не выходит, чтобы они оставались чистыми. Но сегодня я торопился, не разбирал дороги, и вот, полюбуйтесь! Мама будет удивлена. Мама. Моя мама!!! – И я вдруг зарыдал: от горя за Ельмичку, и от радости за себя, из-за того, что вот у неё мамы нет, а у меня… Справиться с чувствами я не умел, но понять их, что они такое, всё-таки вышло, и тут же сделалось ужасно… ужасно стыдно.

Среди наших одноклассников, тех, кого воспитывала только мать было наперечёт. Большинство ребят после выходного рассказывали, как провели день с отцом, ходили с ним на рыбалку, к деду или баню, – о ванне дома той порой многие могли лишь мечтать. Да даже о субботней порке, за все провинности скопом, даже про неё сообщали с лукавой усмешкой и гордостью:

– Отец выпорол…

Отец! А не какой-то там чужой дядька, который не имеет на это никакого права.

– За что пороли-то? – Спрашивали мальчишки друг у друга.

– Да, уж было за что. – Загадочно темнили они, усердно потирая ушибленное отцом место.

– Хорошо, когда у тебя оба родителя, случись что, в запасе, есть ещё один, а у Ельмички-то – только мама. И.… что теперь? Куда её? В детский дом? А, может, к нам? – Всю дорогу до школы я мучил вопросами учителя, но он лишь молча придерживал меня за плечо, словно опасаясь, что выбегу на дорогу, как маленький, и попаду под машину. Когда мы уже почти подошли, то у крыльца увидели моих родителей. Отец был красен, мать, напротив, бледна. Заметив нас, они зачем-то взялись за руки, и пошли навстречу.

– Мы уже всё знаем. – Сдерживая волнение, сказала мать. – И.… мы… – тут она обернулась на отца, тот, глядя мимо меня, с готовностью кивнул. – Мы хотим удочерить Светланку.