Рейнеке-лис. Ренар-лис

– Ты, – говорила она, – поступаешь как разбойник и вор!

Но хитрый Рейнеке-лис не знал ничего святого… Кое-как, однако, волчица высвободилась из трещины; злой же и увертливый плут лис был уже далеко.

Так-то хотела волчица Гиремунда сердце сорвать на злодее – но только увеличила тяжесть нанесенного ей оскорбления.

Обратимся, однако, к коту и посмотрим, что делал он, бедный.

Видя, что попался в петлю, он, по обычаю кошек, стал немилосердно кричать. Услышав это, попович Мартын вскочил с постели:

– Слава богу, недаром я устроил в лазейке живую петлю. Вот и попался вор! Так я же научу его честности…

Рассуждая таким образом, Мартын торопливо зажег свечу (в доме давно уже все спали) и разбудил отца и всю домашнюю прислугу криком:

– Лисица попалась! Пойдемте и убьем ее!

Вот и повалили гурьбою все, большие и малые, в том числе и патер, поднявшийся с постели и накинувший на плечи подрясник. Бежали со свечами, и впереди всех неслась кухарка. Схватив палку, Мартын напал на несчастного Гинце и начал бить его по спине, голове и лапам, причем вышиб ему, несчастному, глаз. Затем и остальные набросились на кота. Не отставал от других и сам патер – словно ночью забралась к нему в амбар шайка разбойников.

Кот собрался уже умирать. В страшном бешенстве прыгнул он, вцепился в ноги патера, больно кусая и царапая их, и причинил при этом ему увечье, отомстив таким образом за свой глаз. Вскрикнул патер от боли – и упал в обморок.

Кухарка по глупости завыла, что, видно, дьявол тут вмешался назло ей, бедной женщине. Она клялась и божилась, что готова отдать все свое имущество, лишь бы только не было такого несчастья с патером. Она отдала бы даже и клад, если бы он ей достался, – лишь бы патер ее был здоров, как прежде.

Так горевала она о приключившемся несчастье и увечье. С воем и плачем патера понесли в дом, все побросав и забыв Гинце в петле.

В страшном бешенстве прыгнул он и вцепился в ноги патера

Оставшись один, злополучный кот, избитый, едва живой и вот-вот готовый испустить дух, тотчас же принялся за шнурок и стал грызть его изо всей силы. «Уж не спастись мне от этой беды», – думал он. Но шнурок ему удалось перегрызть. О, как он был счастлив, убегая от места, где столько выстрадал… Моментально вышмыгнул он из лазейки и быстро пустился по дороге прямо ко дворцу, куда и прибыл рано утром.

«Черт тебя сунул поддаться хитростям Рейнеке-лиса, козням этого злого обманщика! – бранил себя Гинце-кот. – Вот и со срамом возвращаешься назад, с выбитым глазом и синяками на теле. Ну, и чего же достиг? Признаться – один стыд…

Гневом воспылал король, узнавши об исходе посольства Гинце. Он страшною смертью грозил лису. Опять собрал он всех своих старейшин. Сошлись к нему все бароны, все мудрецы – и он спросил их:

– Как укротить нам злодея?

Опять на Рейнеке-лиса обрушились обвинения, на которые Гримбарт-барсук отвечал:

– В этом судилище может быть много господ, не желающих добра лису, но едва ли кто-либо пожелает нарушить дворянское право. Нужно в третий раз пригласить на суд Рейнеке-лиса. Если он и тогда не явится, – суд будет иметь основание сильно обвинить его.

– Я уверен, – сказал король, – что из присутствующих здесь никто не решится отправиться к злодею третьим послом. Кто о двух головах здесь? Кто отправится еще раз рискнуть жизнью ради злодея, быть может, погубить честь и здоровье, а лиса все же не представить сюда? Боюсь, что никто не решится на это…

– Если государь позволит мне, – ответил барсук, – я сейчас же готов в посольство – что бы ни случилось потом. Угодно ли вам, чтобы я отправился от вашего имени, или же я явлюсь к Рейнеке-лису будто бы сам от себя, – я на все заранее согласен.

– Так отправляйся с Богом! – дал король свое соизволение. – Ты слышал теперь все обвинения – так смотри же, будь осторожен, он преопасный мошенник!

– Уж рискну я и навещу лиса, – ответил Гримбарт. – Авось и приведу его к вам.

Барсук отправился в путь, прямо в замок Малепартус. Там он застал лиса с женою и детьми.

– Здравствуйте, Рейнеке-дядя! – приветствовал его Гримбарт. – Муж вы ученый и мудрый. Всех нас удивляет, как вы королевскую волю презираете. Скажу прямо: насмеялись вы над нею. Но не пора ли перестать? Отовсюду только и слышатся одни обвинения против вас. Как родственник говорю я вам: пойдемте ко двору! Дальнейшие проволочки не помогут. Много жалоб накопилось на вас при дворе. Король в третий раз уже приглашает вас, дядя, к себе. Если же вы не явитесь, он к смерти приговорит вас. Подступит к вашему замку король с громадным войском вассалов и осадит вас здесь – только даром погибнете вместе с женой, детьми и всем вашим состоянием. Не уйдете вы от короля, и, поверьте, будет лучше, если вместе со мною отправитесь ко двору! Там уж как-нибудь – хитростью, искусной речью – вы можете поправить свое дело и избавиться от петли. И не при таких ведь обвинениях вы оправданными выходили из судилища и посрамляли своих врагов!

– Вы добрый совет подаете мне, – ответил лис, – самому идти ко двору и приняться за свое дело. Я крепко надеюсь на милость короля. Он ведь знает, как я полезен ему; знает он и то, что я всем прочим так ненавистен; двор без меня не может обойтись. И будь я в десять раз преступнее, я знаю, что, как только мне удастся заглянуть в очи королю и перемолвить с ним слова два, – тотчас укротится гнев его. Положим, много слуг и вассалов окружает его, много их входит в его совет, – но никто не близок его сердцу: все они там так себе, только числятся – и не умеют подать совета. За мною же, где бы я ни был, всегда остается последнее слово. И когда бы только король и все его мудрецы ни сошлись, чтобы решить какой-нибудь спорный пункт или обсудить щекотливый вопрос, – Рейнеке тут им необходим, без Рейнеке дело не ладится. Многих, конечно, зависть тревожит, – и вот их-то я и боюсь. Все они поклялись погубить меня, – и самые злейшие из них теперь при дворе! Это меня беспокоит. Больше десятка набралось их там, притом самых сильных; как же один я буду бороться со всеми ими? Вот почему я до сих пор не решался идти туда. Но, по-видимому, лучше мне с вами отправиться на суд и защищать себя. Этак мне и чести будет больше, чем в том случае, когда третьим отказом подвергну жену и детей страшной опасности, так что все мы можем погибнуть. Король – слишком большая сила в сравнении со мною, и все, что он ни прикажет, я должен исполнить. Посмотрю, нельзя ли мне будет как-нибудь примириться с врагами или вступить в какую-либо сделку…

Затем лис обратился к жене:

– Смотри же, жена моя Эрмелина, зорко следи за детьми, особенно же за младшим, Милашкой. В ротике его так и белеют зубки. Надеюсь, что весь он будет в отца. Да и другой, Забияка, также дорог мне. О, ты будь ласкова с ними все время, пока я в отсутствии! Я отплачу тебе добром за это, если счастливо вернусь к вам.

Отрекитесь от грабежа и кражи, от измены, лукавства и прочих подобных им пороков

Так отправлялся в дорогу чадолюбивый Рейнеке, так наставлял он жену и малолетних детей. Покинув дом без должного дозора, Рейнеке-лис предался мрачным мыслям. И часа не пробыли они еще в дороге, как лис обратился к барсуку:

– Милый, дражайший мой племянник, лучший мой друг! Признаюсь, что я начинаю страшиться. Я не могу отогнать ужасной мысли, что иду навстречу смерти. И все мои преступления, сколько я ни совершил их, – все встают предо мною. Ах, вы не поверите, как я тревожусь и мучусь! Я исповедаюсь вам, и вы выслушаете меня, грешного! Здесь поблизости нет другого духовника. Мне легче на сердце будет от этой исповеди – и легче будет предстать перед судом с чистой совестью.

– Прежде всего, – ответил Гримбарт, – отрекитесь от грабежа и кражи, от измены, лукавства и прочих подобных им пороков, потому что иначе исповедь ни к чему не послужит.

– Знаю, – ответил лис. – Так я начинаю, внимайте… Медведю, выдре и многим другим зверям я причинил большие обиды – охотно сознаюсь в этом и понесу за это наказание! Да и перед всеми зверями, сколько есть их на свете, я жестоко провинился – нельзя мне в том не сознаться. Дядю медведя я защемил в расщелине чурбана – и несчастный едва не истек кровью, претерпев при этом много побоев. Я повел кота на ловлю мышей – но он в петлю попался там, много выстрадал и потерял свой глаз. У петуха Курогонa я потаскал детей, не разбирая их возраста, – такими сладкими они мне казались… Даже король потерпел от меня: я разыграл над ним много злых и дерзких шуток, которые только теперь поняла королева.

Волк Изегрим был также безбожно поруган мною. Но всего не расскажешь, да и времени мало на это. Часто в насмешку дядей называл я волка, хотя мы вовсе и не в родстве. Раз – скоро минет тому уже шесть лет – он пришел ко мне в монастырь Элькмар, в котором я тогда смиренно проживал, с просьбой о помощи, так как он, дескать, задумал постричься в монахи. Это, как он говорил, было его призванием. Вот и стал он трезвонить в колокола, словно малый ребенок, восхищаясь звоном. Я же крепко связал ему канатом передние лапы. Стал он забавляться, звоня да трезвоня, учиться разным штукам, стоя на задних ногах. Звонит себе, да и только! Ну и задали же ему звону!.. Со всех улиц народу набежала тьма-тьмущая, от страха лица ни на ком нет[3 - Колокольный звон не в обычное время означает тревогу.]: недоумевают – откуда угрожает несчастье? И вдруг находят волка. Прежде чем он успел объяснить им о желании своем принять монашеский сан, народ изувечил его до полусмерти. Но это не образумило глупца – и снова стал он просить меня сделать ему тонзуру[4 - Тонзура – выстриженное или выбритое место на макушке у католического духовенства.]; а я спалил ему темя так, что кожа сморщилась и кругом повыскакивали пузыри.

Стал он забавляться, звоня да трезвоня

Я много подстроил ему несчастий, пинков и побоев. Научил его ловить рыбу, но горько досталась она ему. Раз пошел он со мною (там же все, в Юлихе дело было). Мы подкрались к жилью патера, а патер был богатый: полный амбар ветчины у него, сало красовалось целыми кусками и много было соленой рыбы в глубоком корыте. После долгих усилий Изегрим проделал себе лазейку в каменной стене. Подстрекая его жадность, я понукал его – и он пролез через отверстие, по-видимому, легко и свободно; но там, как видно, не выдержал и так наелся через меру, что не мог уже вылезти назад. Ах, как бранил он лазейку! Впустила голодного волка, а сытому, злая, не хочет дать обратного пропуска. Я же между тем поднял в деревне гвалт и тревогу – всех переполошил и навел на след находящегося в плену волка. Вот как я это устроил. Побежал прямо к патеру. Он сидел за обедом; жирный, чудно изжаренный каплун[5 - Каплун – откормленный на мясо петух.] едва дымился у него перед носом. Мигом схватил я каплуна и пустился бежать с ним что было мочи. Патер, рассердившись, бросился было за мною, да как-то впопыхах опрокинул стол со всеми кушаньями и посудой.

– Бейте! Колите! Бегите! Ловите! – кричал рассерженный патер, поскользнувшись в луже (он не заметил ее) и растянувшись на полу.

– Бейте! – кричали и сбежавшиеся соседи.

Я побежал, и все повалили за мною, алча моей крови. Громче всех кричал патер:

– Что за безнравственный вор! Каплуна унес из-под носа!

Мигом схватил я каплуна и пустился бежать

Улизнув от них, я направился к амбару. Там, к сожалению, я должен был оставить свою добычу: мне было тяжело с нею. Тут толпа потеряла меня из виду, но нашла каплуна. Поднимая его, патер заметил в амбаре волка; увидел его также и народ.

– Бегите сюда и ловите! – кричал патер. – Я нашел другого вора: волк попался к нам в руки! Если он уйдет, – позор нам: он осмеет нас и одурачит, – чего доброго, сделает нас сказкой в целом Юлихе!

Что уж думал тут волк – не знаю. Но удары справа и слева, спереди и сзади вдруг посыпались на бедного Изегрима, причиняя ему раны. Страшно горланили все. Прибежали еще мужики – и, наконец, одолели волка: замертво пал он. Больнее этого он не бывал бит за все время, как живет на свете. Если бы на полотне изобразить все то, как он рассчитался с патером за ветчину, – вышла бы курьезная штука. Наконец, потащили его по топкой и грязной улице, по ямам и каменьям. В нем не было ни искры жизни. Он был весь перепачкан, бедный, и его с отвращением бросили в ров, наполненный грязью, считая мертвым. Долго ли находился он в таком унизительном состоянии, пока в себя не пришел, и как спасся потом – об этом уж я не знаю, да и после не мог хорошенько разузнать. Но, несмотря на все это, и года не прошло, как волк опять потом клялся мне в дружбе и верности. Только дружба-то недолго длилась. Я знал, зачем он клялся: сильно захотелось ему досыта покушать кур. Желая подшутить над ним, я с важным видом стал описывать ему одну балку, прибавив, что на ночь садятся на нее семь жирных кур с откормленным петухом. Вот раз ночью и повел я его туда. Пробило полночь, но подъемное окно, поддерживаемое легкой подпоркой, было еще открыто. Я раньше узнал об этом и сделал вид, что желаю первым прыгнуть в окошко, да замялся и предоставил волку первый шаг.

– Смело ступайте туда! – сказал я. – Если хотите сделать что-нибудь путное – будьте проворней! Клянусь, что много откормленных наседок вы найдете там.

Волк робко влез в окно и тихонько, ощупью, стал искать балку.

– Куда это завели вы меня? – сказал он, наконец, тоном, полным упрека. – Какие тут куры? Я и перышка не вижу здесь.

– Я сам съел тех, которые сидели спереди, – ответил я, – другие сидят теперь дальше. Все идите вперед, да только тише ступайте.

Балка, действительна, была узка. Я пропустил его вперед, а сам, оставаясь позади, все отставал, все приближался к окошку и тронул подпорку: окно с шумом захлопнулось, и ужасом обдало волка – и он грохнулся с балки наземь. Люди проснулись в испуге.

– Почему там окно упало? – спрашивали они друг друга.