Сказки темной Руси

Наступила ночка темная. Зашуршали дерева, заколыхалась мурава, заморгал на небе месяц ясный, послышался гул, свист и топот копыт! Пробудился Коловрат, поднялся на ноженьки резвые, побежал в ту сторону, где шум гремит. Добежал, видит: лошадь белая скачет, а за ней сотня богатырская, и кличут они его, Евпатия. Закричал тут воевода зычным голосом:

Гой еси, моя сотня семисотенка,

гой еси, моя Зорька родненька,

вы пойдите же ко мне обниматися,

верой, правдою служить да брататися!

Кинулись они, бросились в объятия дружеские, рыдали от счастья, друг на друга не нарадовались. А белая лошадь копытом бьет, спину хозяину подставляет. Когда ж поутихли да угомонились страсти на болоте рязанском, позвал Коловрат с собой в мир сказочный всю дружинушку верную. Прыгает он на кобылушку, велит войску смелому за ручки белые ухватиться, а сам одну руку положил на плечо воина первого, а другой рукой сорвал с себя шляпу широкополую. И…

Провалился Евпатий обратно в сказку. Встал, ощупал себя: жив, здоров, в теле плотном да в разуме добром. Огляделся кругом: нет нигде ни дружины его, ни лошади белой. Осерчал, надел шапку Лешего на свою голову. И оказался вновь в реальном мире рядом со своей сотней верной да с кобылой боевой Зорюшкой. Хмыкнул от удивления богатырь и снова снял шапку волшебную. И опять оказался у сказочного болота наш Коловратий несмышленый, избушкой на курьих ножках заговоренный.

Десять раз шнырял туда-сюда могучий русский богатырь, а на одиннадцатый раз устал, да и в понятие вошел, что перед ним встал выбор велик: либо духом призрачным остаться с любимой лошадью своей да с дружиной беспомощной, либо одному взад верстаться. Думал богатырь день, думал ночь, на одну чашу весов укладывал подвиги свои ратные, на другую – призраком бродить по болотам, шляться, без толку удаль молодецкую хоронить.

И стало казаться богатырю, что лошадь белая на него пустыми глазами смотрит, и сотня семисотенная какая-то неживая вся, а бесчувственная, аки солдатики деревянные – как поставил, так и стоят, не шелохнутся.

«Или просто сильно хотят со мной уйти: стараются, строй держат?» – подумал.

– А-а-а! – закричал от отчаянья Евпатий Коловрат и сдернул с себя шапку в последний раз. И ушел в свой мир навсегда, туда, где монгол до сих пор покоя русским людям не дает, туда, где баба Яга вредности честному путнику чинит, где Леший на малых детушек страх наводит!

А что лошадь? Белая лошадь и поныне по рязанским заброшенным кладбищам гуляет, ищет хозяина своего, плачет. Иди-ка ее поищи! А коль домой не вернёшься, значит, тебя сотня богатырская срубила, и лежать тебе на дне болота. Нам не сыскать!

А ты спи, Егорка,

ведь по свету долго-долго

сказке сей носиться!

Говоришь, тебе не спится?

Надобь

Жила-была Поляница удалая. Вот крутится она у печи – хочется ей калачи, а как испечь их – не знает. Надобь девку-чернавку звать на помощь. Звала, звала, а дека то и нейдёт. А в животе урчит – брюхо жрать просит.

– Сперва надобь за водицей сходить, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница и берет коромысло.

Вода нанесена.

– Теперь надобь за мукой к Лешему идти, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, хватает котомку и прется к Лешему.

А Леший то недурен, погнал он бабу русскую в лес за хворостом – в обмен на муку.

Хворост собран, а мука до дому едет в котомке у девки-воина.

– Надобь к бабе Яге идти за дрожжами, – слышится голос из-за печки.

А баба Яга то недурна, погнала она бабу русскую за русским духом. Принесла Поляница бабе Яге Ивашку-дурака, кинула на пол, дрожжей требует. Ну вот и дрожжи есть.

– А воды тёплой нету, надобь печь топить, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, встаёт, идёт за дровами.

Дров нет, надобь берёзу валить, на дрова её пилить. Но дурное дело не хитрое! Берёза завалена, чурки напилены, дрова нарублены, печка жаром горит – играется, воду в котелке греет. А как вода согрелась, так дрожжи в чашке распарились. Пора печь кренделя!

– Тесто пресно невкусно! Надобь яичко из-под курочки достать да маслица справить у бабы Нюры, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, берёт палицу стопудовую и шагает до бабы Нюры.

Нюрка как увидела вдалеке красавицу, то наперёд для ей и выставила молока парного да корзинку яиц, а еще и маслица коровьего. Захапала Поляница оброк, поклонилась низко-низко и бегом к себе – сдобу стряпать. Тесто замесила, села, ждёт.

– Надобь чтоб тесто поднялось у тепле, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, ставит тесто в тёплое место на печи, села, ждёт.

Час ждёт, другой ждёт, третий… А желудок пуще прежнего буянит, житья хозяйке не дает! Но тут и тесто подошло.

– Надобь кренделя лепить, да восьмёркой – на их французский манер, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, встала у стола, лепит кренделя восьмёркой – на их французский манер.

Налепила, на противень выложила и противень в печь кидает. А как кренделя зарумянились, так достала их да в рот несёт.

И тут из-за печи выходит девка-чернавка, лыбится и моргает загадочно:

– Ну вот, госпожа, нынче ты не только копьем метать можешь, а и сама себя прокормить научена, – и низко кланяется.

Взбеленилась Поляница удалая:

– Моё дело, – говорит. – Копьём махать, а не на брюхо младые годы тратить!

Достала баба-воин меч булатный. Хрясь! Ан нет, передумала. Хвать девку-чернавку за волосы и давай её по полу тягать.

Ай люли, люли, люли,

надоели нам черви,

что в животике сидят,

есть да питеньки хотят.

Ильмень-река и поляница удалая

Затеяла поляница удалая битву тяжкую, порубала она змея лихого, да и домой отправилась. А дом недалече – за шестою горкой. Два шага, три шага и вон она – деревенька малая. А та избушка, что ветшее всех – отчий кров. А в избе отец с матушкой ждут не дождутся свою дочь Былинушку! Ан нет, дождались. Влезла она кое-как в перекосившуюся дверь, поклонилась родителям до самого пола и говорит: