Взбеленились рыбаки, айда ко мне:
так и так «Иванна, твой Ивась
нам житья не даёт, эка мразь!
Унеси его отсель на небеси,
где гуляют толсты караси,
жирными боками трясут,
разговоры ни о чём свои ведут.»
Я вздохнула глубоко и поняла:
зря с небес Ивася содрала,
то гордыня была не его,
моя душенька вселилась в него!
Как же быть? Да надо б душу изымать
и свою гордыню усмирять.
Но что станет тогда с Ивасём,
как же будет он с пустою душой:
куда пойдёт, зачем и что поймёт,
может, кинет кого или убьёт?
Так я думала долго, год-другой.
И решила: надо жить уже самой!
Вылезла из Ивася я и ушла.
Села, Азбуку пишу, а сама
наблюдаю: как там мой карась?
Рыбаки кричат: «Иванна, слазь,
уходи из сказки, пошла вон!»
Всё, ушла! Ивась пошёл домой.
И ведь дом придумал он себе:
в топком иле сидит на дне
да глазами пустыми глядит:
не пройдёт ли мимо бандит?
Тут пришёл бы ему конец,
да захотел покушать молодец.
И додумался ведь покинуть дом:
вылез, по дороженьке побрёл.
А дорога деревенская узка,
прёт лошадка на него! Глаза
рыбьи округлились до небес,
и воскликнул Ивась: «Мне трындец!»
Но протянулась до него рука
и схватила молодого едока —
это дед Ходок-туда-сюда
пригласил в телегу паренька.
И карась смекнул, сообразил:
разговоры длинны заводил
о жизни той в заоблачных мирах,
где караси-иваси в облаках
на землю глядят свысока:
дескать, боги мы, такие дела!
Разозлился дедок Ходок,
слез с телеги, Ивася поволок
прям в торговые ряды, туда