Свой ключ от чужой двери

– Я уверен, причина уважительная.

– Он не переносит красные вина. Любые. Сразу начинает кашлять, тоже аллергия. От белого ничего, водки и коньяки – в любом объеме, а от красного кашляет. Он сделал вид, что пьет, а сам не пил. А невеста, значит, приняла и за него и за себя. Разумов показал, что запомнил, как Лия запрокинула голову, допивая вино. Она до банкета ничего не ела и не пила. Только церковное вино. Рядом с алтарем, слева, стояли близкие, в том числе сестра, свидетельница Лара Бекк, свидетель Исоханов, бывший муж Дубенецкий с группой поддержки и Разумовы. Узкий круг.

Кузнецов задумчиво рассматривал старшего лейтенанта.

– Церковь небольшая, теснота, чтобы попасть в алтарь, нужно протиснуться мимо семьи. За алтарем, тоже слева, в нише, которая вроде кладовки, стоит столик с вином и кубок. Весь народ на виду, никого чужих. На фотографиях чужих тоже нет. Так что… это была своя. Или свой.

– Что за конфликт был между невестой и свидетельницей?

– Это еще в институте. Лия отбила у Лары Бекк парня. Через два месяца бросила его, он вернулся к Ларе, и потом они поженились. Жили неплохо, пока муж не попал в аварию два года назад. Лара – учительница английского языка и еще репетиторствует. Муж нигде не работал до недавнего времени, инвалид. Очень нуждаются. Лара просила Лию взять его в фонд на любую работу, хоть вахтером. Лия обещала поговорить с мужем, но потом сказала, что пока ничего не получается. Лара подстерегла Дубенецкого на улице около фонда – она была его студенткой, – расплакалась и попросила помочь. Это мне Дубенецкий рассказал, а не Лара. Он удивился – Лия ни словом не обмолвилась о Лариной просьбе. Это произошло примерно за три недели до свадьбы.

– Он ей обещал что-нибудь?

– Нет, ему было уже не до того. Посоветовал обратиться к Удовиченко.

– Почему он ушел из фонда?

– Сказал, что не мог больше оставаться там. На самом деле Удовиченко выставил его. Лара Бекк считает, что Лия вышла замуж за Дубенецкого, чтобы получить диплом. А коллеги Дубенецкого, которые присутствовали в церкви, в один голос заявили, что, хотя о мертвых – ничего, кроме хорошего, Лия была очень ленивой студенткой. А Дубенецкий очень порядочный человек и прекрасный товарищ. И родители его люди в городе известные. Если бы не Лия, разбившая ему жизнь, он бы женился на Сонечке Ивкиной, которая читает лексикологию у них на кафедре, и они были бы счастливы. Она, бедняжка, с горя вышла замуж за какого-то сомнительного типа, который, говорят, ее бил.

Но это, так сказать, лирические детали, не относящиеся к делу. Удовиченко крутой мужик. И получается, что Дубенецкий потерял сразу и жену, и работу. То есть мотив налицо. Но! Он не мог не знать, что Удовиченко не переносит красного вина, и, следовательно, пить не будет. А если бы даже выпил, то без ущерба для здоровья. Криминалисты утверждают, что зелье – не яд. Лии просто не повезло – этого никто не мог предвидеть. Так что не знаю, что и думать, дурацкое дело складывается. То есть я что хочу сказать… кто-то с риском быть схваченным за руку налил это в бокал, рассчитывая… на что? На спазм желудка? Хотел испортить свадьбу? Мелко отомстить? А получилось на полную катушку.

Если хотите знать мое мнение, Дубенецкий неврастеник и слабак. Такие, как он, бросаются тарелками, хлопают дверью и убегают, а не варят яды. Кроме того, он был в курсе… увлечений жены, так сказать. Весь город был в курсе. Воспринимал их философски. Его коллеги называют это «золотым характером». – Коля хмыкнул.

– И тут еще такой интересный момент… Лара Бекк показала, что видела Нонну с Удовиченко в кафе в аэропорту. Они с мужем встречали его мать, она летела из Челябинска. Еще зимой, в феврале. Самолет задерживался, и они зашли в кафе. Нонна и Удовиченко сидели в самом углу и, похоже, выясняли отношения. Лара, по ее словам, ничего не сказала Лии. Я уверен, Нонна знала, что Удовиченко не употребляет красного. И мотив налицо – ревность к сестре. Кроме того, она врач… ветеринар и разбирается в… лекарственных препаратах…

– Вот и поговори с ней. Нам, Коля, нужно восстановить по минутам весь день. Что-то мы пропускаем. Жертва приняла яд из рук кого-то, кто был рядом, причем на глазах десятков людей. Чужих там не было, были только свои. Прощупай в деталях их отношения, дай выговориться. Собери сплетни, наконец…

– Я понимаю, Леонид Максимович. – Коля достал из портфеля пакет с продуктами, протянул Кузнецову. – Побегу.

– Кефир забери! У меня вон… – Кузнецов раскрыл дверцу холодильника, и Коля увидел с десяток разнокалиберных пластиковых бутылок с кефиром. – Глаза б мои не видели!

Глава 9

Старые и малые

Девочка Таня и ее бабушка Лидия Варламовна жили в маленьком городке Зареченске, даже не городке, а поселке городского типа, в старом кирпичном доме, где, кроме них, жили еще медсестра Лада, вдова с тремя детьми, Адель Францевна Заремба, старая дама польских кровей, невесть каким образом залетевшая в эти края, и семья Коваленко, Петр и Оксана. Петр – местный, Оксана – родом из-под Черкасс, где Петр в незапамятные времена служил в армии. Там они встретились, полюбили друг друга и с тех пор уже не расставались.

Дом был дружный, несмотря на новые суровые времена, когда каждый за себя, и по-прежнему жил старыми понятиями, не поспевая за временем. У всех огороды за домом, по две-три яблони в общем саду, почти одичавшем, несмотря на мичуринские эксперименты Петра Коваленко. За садом – сараи, где обитают всякие домашние животные и птица. У Лады, например, кабанчик Толик, названный в честь покойного мужа, пьяницы, который попал под грузовик четыре года назад. Назло мужу Лада называла всех кабанчиков, которых летом покупала на откорм, Толиками. Мужа уже нет, а кабанчики по-прежнему Толики. У Лады трое детей. Старшей девочке Свете уже восемнадцать, и она учится в райцентре в торговом техникуме. Близнецам, Степану и Федору, по девять лет. Федор обстоятельный, серьезный, надежный и тугодум – настоящий мужчина, опора матери. Степка – хулиган и разгильдяй, весь в отца.

Оксана Коваленко – женщина хорошая, хозяйственная, певунья, но крикливая и очень ревнивая. Когда ссорится с мужем, орет на весь поселок.

Петр, спокойный и молчаливый, золото, а не мужик, как считает Лада, не опускается до пререканий с женой. Если дело происходит летом, неторопливо удаляется в сарай, где мастерит нехитрую мебель, вроде табуреток и скамей, отдыхая от поездок и Оксаны. «Снимает стресс, – говорит Адель Францевна. – Физическая работа – та же психотерапия». Оксана, покричав, остывает и как ни в чем не бывало бежит через час к сараю и кричит: «Петро, ужинать!»

Петр – шофер-дальнобойщик, неплохо зарабатывает. Оксана работает диспетчером на районной автобазе, день и ночь на работе, два дня дома. Оксана домовитая и моторная, она не ходит, а бегает. Бежит в магазин и кричит бабушке: «Лида Варламовна, вам в лавке чего не треба?» Бежит обратно и кричит: «Хлебчик свиженький, тильки завезли, я и вам купила!» Осенью Петро привозит из поездок картошку, помидоры и огурцы на всех соседей. Покупает, где подешевле. Кроме него, мужчин в доме нет. В прошлом году Оксана приревновала мужа к Ладе, и они подрались. «Скаженная», – только и сказал Петр, покрутив пальцем у виска.

Лада за глаза называет Оксану «Сельпо». Обе они женщины горячие, темпераментные и любят выяснять отношения.

– Твой Степка потоптав в горо?ди помидоры! Здоровый та дурный! – жалуется Оксана Ладе.

– Ага, ты на своего хулигана посмотри! – обижается Лада. – Кто у меня осенью яблоню сломал?

У Коваленко тоже мальчик, Андрей, ровесник Федора и Степана. Вся троица держится вместе и хулиганит тоже вместе. Когда их ловят в чужом саду с поличным и ведут к родителям, Оксана и Лада еще долго выясняют, кто из парней виноват больше, и в итоге, рассорившись навеки, запрещают мальчикам дружить. На другой день все забывается, и Оксана учит Ладу печь пироги с вишнями, или варить борщ, или солить помидоры в бочке, или еще чему-нибудь столь же полезному и почти забытому по теперешним временам. Оксанины помидоры славятся на весь поселок – тугие, острые, они щиплют язык, прокусишь – и резкий пьяный дух шибает в нос.

– Хрен тертый ложить надо, – охотно делится мамиными рецептами Оксана. – Хрену побольше, потом цыбулю. Отак, ведро помидор, потом резаную кружками цыбулю и сладкий перец для духу. И еще не забыть листья смородины или вишни. Но главное, хрену побольше! А в яблоки моченые – обратно листья смородины или вишни и непременно меду. Рассол начинает бродить, настаивает градусы, и яблоко набирается. Только антоновку надо брать, – говорит Оксана. – Можно, конечно, и другое яблоко какое, но вкус уже будет не тот!

«Набравшиеся» Оксанины яблоки тоже известны всему поселку. За ними даже из города приезжают. Большие, светло-желтые, они будто светятся изнутри. На базаре, где Оксана приторговывает в свободные дни, их ждут с нетерпением и сразу же расхватывают.

У Тани с бабушкой одна комната с большим окном во двор, очень уютная и совсем маленькая кухня. Им хорошо вместе, только иногда скучно без мамы, особенно зимой. Мама живет в городе, и Танюша мечтает, что когда-нибудь мама заберет их с бабушкой к себе. Мысль эту подсказала ей соседка Лада, славившаяся прямотой характера, которая сказала как-то: «А что это, Лидия Варламовна, дочки вашей давно не видно? Дите тут одно, скучает, да и вы тоже не молоденькая, а в городе жизнь, как ни крути, легче. Может, замуж вышла?»

Бабушка почти тридцать лет проработала учительницей начальных классов в местной школе и учила и Ладу, и Петра Коваленко. Она рассказала Тане по секрету, что хулиган Степка удался скорее в мать, чем в отца, который тоже был бабушкиным учеником. Толик был тихим пьяницей. Работал на автобазе и пил, но особого озорства за ним не водилось. Напившись, он сразу же засыпал где придется. В подъезде, на скамейке во дворе, в мастерской или в сарае. То ли дело Лада! Хулиганка была известная на всю школу, а вот, поди ж ты, вышла в люди. Закончила медучилище, работает медсестрой в районной больнице, может лекарство нужное достать или кардиамин уколоть – у бабушки пошаливает сердце.

Лада и мама Танечки учились в одном классе, но Лада никогда не называет маму по имени, а всегда только «ваша дочка» в разговоре с бабушкой, или «твоя мама», если говорит с Таней.

У Тани есть кошка Лиза, хомяк Усик и бойцовая рыбка Джерик, которую привезла из города мама. Джерик похож на лоскуток темно-синего полупрозрачного шелка, он совсем крохотный, но сообразительный. Когда Таня заглядывает в круглую банку, где рыбка пасется в корнях водяного растения, листья которого свисают из банки, она утыкается тупой мордочкой с выпуклыми лягушачьими глазами в стекло и внимательно смотрит на девочку.

– Ему будет скучно одному, – сказала Таня маме.

– Я тоже так думала, – ответила мама, они сидели, обнявшись на тахте, – но мне объяснили в магазине, что эта рыбка живет одна, а если подселить к ней другую, то они подерутся насмерть.

– Такая маленькая и такая драчунья, – удивилась Лидия Варламовна, готовившая ужин на кухне. От помощи она отказалась, но попросила девочек накрыть на стол. Мама привезла тогда шипучий виноградный сок, который был как шампанское и вкусный до невозможности. Мама привозила из города много вкусных вещей. Ореховый торт, ананас, копченую рыбу и конфеты. И они пировали.

Лидия Варламовна молча смотрела на дочь и внучку и была счастлива. Одно беспокоило ее – неустроенность дочки в личной жизни. Подумать только, умница, прекрасная работа, много друзей, а одна. Слава богу, хоть Танюля родилась, не погубила Сонечка дитя. А ведь не хотела дочка ребенка. Она чуть не на коленях умоляла оставить, обещала сама вырастить и воспитать… Да и узнала случайно, а не узнала бы, так и не было бы Танечки, страшно даже подумать. Сонечку сильно тошнило, и мать догадалась спросить. Лидия Варламовна зябко поводит плечами. Жалко дочку, сердце сжимается от обиды за свое дитя. Не передать, как жалко! Иногда она осторожно выспрашивает дочку, с кем та встречается, да где была, да кто подружки, надеясь в один прекрасный момент услышать, что есть у нее друг. И умная, и добрая, и работящая. Встречалась она года три с коллегой по кафедре, и Лидия Варламовна ожидала, что они поженятся, да не вышло. «Как же так, Сонюшка?» – только и сказала она тогда. А дочка ответила: «Так получилось, мама», и все! Ни слез, ни жалоб, как каменная.

Лидия Варламовна осталась вдовой в тридцать четыре, и у дочки судьба не задалась. Замужество Сонюшки не принесло ничего, кроме страха за нее. Радик был какой-то странный, со звериным взглядом исподлобья, молчаливый. Вездесущая Лада, у которой были связи в медицинском мире, вызнала, что он состоит на учете в психдиспансере и уже был женат. Первая жена его, беременная, сбежала из дома зимой чуть не босая, когда Радик бросился на нее с ножом. К счастью, через год они с Сонечкой развелись. Радик приходил к ней несколько раз, угрожал, плакал, да так и отстал. А потом и вовсе сгинул. А Сонечка все одна. И морщинки под глазами уже наметились, и губы побледнели, и седые волоски на висках, незаметные еще, правда. Неудивительно, Танюшке уже девять! Совсем взрослая барышня.

– Ты бы, Сонька, лик раскрасила, что ли, а то ходишь, чисто привидение, – сказала однажды Лада, яркая, чернобровая, с кирпичным румянцем, но Сонечка только плечами пожала в ответ.

– А чего это Сонька никогда с огородом не поможет? – ехидно спрашивала Лада у Лидии Варламовны. – Подумаешь, барыня городская!

– Пусть отдыхает, – отмахивалась та, – мы и с Танюшкой управимся.

– Мама, – говорила Соня, – зачем тебе эта морока, я же посылаю вам деньги, неужели не хватает? Не трать силы, лучше книжку почитай.

– А для меня это радость, – отвечала Лидия Варламовна, – я каждую травинку люблю. Да и овощи свои, картошечка молодая, огурчики, зелень – и вкус и запах, не то что у магазинных.

Кошке Лизе тоже девять лет. Для кошки это много, а для человека – мало. У хомяка смешная толстощекая морда и усы в разные стороны – потому и Усик. Каждый год в мае бабушка и Таня берут в инкубаторе дюжину цыплят, желтеньких, пушистых, писклявых, и девочка за ними ухаживает. Однажды им попался цыпленок с клювом ножницами. Он не мог клевать с земли, и бабушка сажала его в решето с просом. Сидя в просе, несчастный цыпленок ухитрялся подхватить зернышко-другое. А потом его сожрал кот Адели Францевны, бандюга Марик. Танечка даже заплакала, так ей было жалко цыпленка. А Степка предложил проучить Марика. Поймать и запереть у них в кладовке на неделю. Сказано – сделано. Марик в кладовке не растерялся и сожрал полбанки смальца без хлеба. От смальца у него случилось расстройство желудка. Лада, отмывая кладовку, костерила Степку на чем свет стоит, а Марика грозилась поймать и прибить на месте. Танечка жалела Марика и тайком выносила ему поесть в бумажке.

Новый год соседи справляли вместе. Стол ставили прямо в длинном коридоре. Петр вкручивал лампочку на сто свечей вместо сорокасвечовой, у окна ставили елку. К Адели Францевне приезжала приятельница из Москвы – московская штучка Любовь Арнольдовна, всю жизнь проработавшая в «Интуристе». Это была крошечная женщина, питавшая пристрастие к балахонистым блузам и юбкам до пят. На руках ее звенели по пять-шесть крупных серебряных браслетов, на шее висели коралловые и малахитовые бусы, причем одновременно. Она была такая миниатюрная, что любая одежда казалась на ней размера на три больше, чем нужно.

Любовь Арнольдовна любила рассказывать о странах, куда возила туристов. Она объездила чуть ли не весь мир. Все мужчины, попадавшиеся ей в жизни – начальники, коллеги, фирмачи и туристы, свои и чужие, – немедленно в нее влюблялись. Истории ее звучали примерно так: «Менеджер гостиницы в Стамбуле… здоровенный красавец… Турки вообще потрясающе красивый народ, мужчины, я имею в виду… женщины у них совсем неинтересные. Я подхожу, представляюсь, говорю, господин Кероглы, группа прибыла… Он смотрит на меня… глаза сверкают… Мадам, говорит, мадам… И все – он у моих ног!»

Любовь Арнольдовна делает жест рукой, как будто треплет по голове собаку. Или еще: «Швеция… Принимающая сторона… Отвечает за прием господин Оле Швансен, громадный детина… метра под два ростом. Как увидел меня, залился краской весь, слова сказать не может, губы дрожат – все! Готов!»

Или: «Лондон. Британский музей. Наш принимающий гид господин Чарльз Уиллис, высокомерный сноб, аристократ, как увидел меня… растерялся, заикается… Все! У моих ног!»

Любовь Арнольдовна задумчиво смотрит куда-то вдаль, где проплывают вереницей образы мужчин, некогда любивших ее.

Оксана пихает локтем Ладу, и они переглядываются. Танечка смотрит во все глаза на необыкновенную женщину.