Две половинки райского яблока

Домой я отправилась пешком, не торопясь, глазея на витрины по пути. Часа через полтора я, наконец, добралась. Настроение было хуже некуда, и я уже жалела, что не вернулась в Союз. Уходить нужно, имея запасной аэродром. Работа в наше время на улице не валяется. Старших экономистов с шестимесячным образованием в природе хоть пруд пруди.

И что же дальше, маленький старший экономист?

Около подъезда стояла кучка старух с базарными сумками. Шли из магазина, столкнулись во дворе и остановились на минутку почесать языки. Часа полтора назад. Старухи возбужденно обменивались информацией.

– Наташ! – окликнула меня баба Капа с нижнего этажа. – Ты ничего ночью не слышала?

Я подошла ближе:

– Ничего, баба Капа, а что?

– Коты выли, как на покойника. Орали, аж мороз по коже!

Я пожала плечами – не слышала. Разве коты воют на покойника?

– И я слышала, – вмешалась басом старуха с усами. – Мой Леонард как с ума сошел, сидел под дверью и тоже орал.

– Что делается, – вздохнула третья. – Може, крысиную отраву раскидали?

– Чего ж он орал-то, – удивилась баба Капа, – он же кастрированный?

– Не знаю, – ответила хозяйка Леонарда. – А только орал и отказывался есть.

– На пользу, – заметила баба Капа. – Уж очень ты его раскормила. Ты, поди, сама того не ешь, что ему покупаешь!

Я, не прощаясь, попятилась и нырнула в подъезд. Коты какие-то… Мне бы ваши проблемы!

Сразу же позвонила Зинке, сказала, что мне стало плохо прямо на улице… и я не смогла вернуться. По наступившей паузе я поняла, что в Зинкиной голове прокручиваются возможные причины моего внезапного недомогания. По тому, как она торопливо произнесла, конечно, конечно, Наташенька, я передам, и повесила трубку, я поняла – она точно знает, почему мне стало дурно. Почему молодой здоровой женщине ни с того ни с сего становится дурно прямо на улице? По одной-единственной причине – женщина эта, скорее всего, в интересном положении! Я представила себе, как Зинка возбужденным конспиративным шепотом излагает свою новость всему отделу, и застонала.

Потом я позвонила Танечке Сидоровой, чтобы обсудить мой безумный поступок и цыганку, но она пробормотала, что страшно занята – Прима в истерике, потому что одна молодая актриса нарочно опрокинула на нее стакан с молоком, когда та была в сценическом костюме. Все ходят на цыпочках, и нужно немедленно спасать платье. Привет, крикнула Танечка, позвоню вечером – и отключилась.

Одна Шеба меня поняла – молча выслушала. Смотрела, чуть улыбаясь уголками рта и ямочками на щеках. Ах, говорили улыбка и ямочки, это все такая ерунда, поверь! Работа… ну, вернешься завтра, подумаешь! Никуда она не денется, твоя работа. А цыганка… да, то еще племя! Но мало ли необычных людей вокруг? На улице ты бы ее и не заметила, а в пустом парке… Человек – стадное животное, пустота ему противопоказана, его так легко напугать. Поэтому вы и сбиваетесь в стаи. А чуть шаг в сторону – ах, страшно, ах, необъяснимо, какой ужас! Не так страшен черт… помнишь? Иди, сделай себе кофе и накорми животное. И не реви, глаза будут красные. Думаешь, у меня легкая жизнь?

Я так и сделала. Анчутка с удовольствием съел манную кашу. Вылизав блюдце, уселся рядом и стал смотреть, как я пью кофе. Розовые уши стояли торчком, глазищи светились, как зеленые светляки где-нибудь… на торфяном болоте. Он был похож на маленькую химеру со старинного здания, каких полно в Вене. Горгулью. Смотрел, не мигая…

Глава 6

Пляшите, вам письмо!

Местный канал передавал новости культуры. Рок-группа «Голоса травы» отбыла на гастроли в Македонию. Руководитель «Голосов» в интервью на фоне ревущего самолета делился творческими планами. Оригинальный профессиональный прием журналиста с ревущим самолетом не удался – вместо смысла один рев. Рок-музыкант шевелил губами, закатывал глаза в поисках удачного словца, размахивал здоровенными кулачищами, а в итоге получался пшик.

Приехал всемирно известный маг и волшебник, обладатель дипломов международных академий оккультных наук, господин Ханс-Ульрих Хабермайер. Большая честь для города. Даст три концерта. Девушка – ведущая программы так и сказала – «концерта», а не сеанса. Господин Ханс-Ульрих Хабермайер, сравнительно молодой, весь в черном, согласно цеховой традиции, но, как ни странно, светловолосый – ни радикально-черных локонов по плечам, ни испепеляющих черных глаз, – улыбаясь, смотрел с экрана и кивал согласно. Сообщил по-немецки, что счастлив побывать в нашем городе, так как давно об этом мечтал. Девушка, запинаясь, перевела. Я рассеянно смотрела на экран. Ханс-Ульрих Хабермайер… не слышала… Дэвид Копперфильд – слышала… Развелось их ужас сколько!

Потом показывали какой-то сериал в духе соцреализма, но с современными реалиями. Некая молодая женщина, узнав, что жених-бизнесмен ей изменил, бежит на край света с одним чемоданом. Поступок, однако. Возвращается в жалкую полуразвалившуюся хибару, которую оставила много лет назад. Начинает жизнь с нуля. Ходит босиком, умывается из жестяного умывальника во дворе. Удобства в конце огорода в кино не показали, а напрасно. Гордая и независимая. Вот дура! Кому теперь хуже?

Я задремала под сериал. Анчутка пригрелся на подушке около моей щеки и мурлыкал так, что прямо ходуном ходил, даже шерстка шевелилась.

Когда я пришла в себя, в комнате было уже темно. По телевизору шел кулинарный час. Энергичная молодая женщина споро нарезала овощи и зелень, приговаривая воркующим голосом, как это легко, быстро и вкусно. Я тупо смотрела на ловкие движения ее рук. Анчутка мурлыкал прямо мне в ухо. Вставать не хотелось. Голова была тяжелой. Недаром говорят, что нельзя спать на закате. Ничего не хотелось. Ну и не встану, подумала я. Мне теперь все равно.

От оглушительного телефонного звонка меня словно подбросило. Я резво поднялась и побежала в прихожую. Анчутка упал на пол и взвыл обиженно. Звонила, разумеется, Татьяна.

– Ну, что там у тебя? – спросила она благодушно, и я поняла, что Танечка переоделась в халат, поужинала, положила на лицо маску, улеглась перед телевизором, убрала звук и теперь готова общаться. – Кстати, твой мобильник не отвечает.

– Упал в воду, нечаянно, – ответила я. – Отстирала платье?

– Отстирала. Там и стирать нечего было. А крику, а визгу! Истерика, валерьянка, все шепотом и на цыпочках… Конец света. Как это – упал?

– Молча. Взял и упал. Лежал на краю ванны, а Анчутка скинул.

– Понятно. А ты как… вообще?

– Нормально. Я бросила работу…

– Как бросила? – ахнула Танечка. – Он что, выгнал тебя?

– Никто меня не выгонял. Я сама ушла.

– Не понимаю, – говорит Танечка беспомощно. – Как же ты теперь?

– Не знаю. Умру с голоду, наверное.

– Как ты можешь смеяться? Ты с таким трудом нашла это место. Что случилось?

– Ничего. Цыганка нагадала мне фарт, только надо снять паутину.

– Паутину? Знаю! – Танечка даже не задумалась. – Я тебе говорила – в углу прихожей, здоровенная такая, помнишь?

– Не помню. Цыганка имела в виду другую паутину.

– Какую это? – удивилась Танечка.

– Которая застит глаза! И еще сказала, что я фартовая, аж завидно.

– Нич-чего не понимаю! – заволновалась Танечка. – Ты ж не веришь! Давай по порядку. Откуда цыганка?

– Ниоткуда. Минуту назад не было – и вдруг, как из-под земли, – крученая, быстрая, юбки ходуном. Села рядом, схватила за руку…

Танечка глухо ахнула:

– Сколько ты ей дала?

– Откуда у меня деньги? Я ей сразу сказала, что денег нет.

– А она?

– А она говорит, я и сама вижу.

– Так и сказала?