Девушка с синей луны

– Зачем?

– Но ведь человека убили! – воскликнула она, вспыхнув. – Его не за что было убивать, у него не могло быть врагов! А вы… даже если баржа, вы же головой думаете, в смысле, подсознанием, нога ни при чем. У вас же всякие видения и вещие сны – Леша рассказывал Маришке… он много чего рассказывал про вас. И потом… мне страшно! Если они следили за Леонидом, то видели нас вместе. Я хочу, чтобы этот кошмар закончился, иначе… – Она сжала кулаки.

– Вы думаете, вам что-то угрожает?

– Я не знаю, что думать! Но я перестала выходить из дома, понимаете? Не могу заставить себя. Маришка приносит поесть. Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать.

Они помолчали.

– Диана, я попробую, честное слово, – сказал наконец Монах. – Но понимаете, иногда словно заслон опускается, все скрывается в мутном тумане… и тут уж ничего не поделаешь. Тем более моя нога… моя чертова нога!

– В мутном тумане… – повторила она завороженно. – Но вы же сможете… через туман?

Монах подумал, что сейчас она скажет: «Вы же волхв!», но она больше ничего не сказала, только смотрела на него своими лиловыми глазами, в них были страх и ожидание. Он снова подивился удивительной статике ее облика – не то застывшая ящерка, не то статуэтка из слоновой кости. Он хотел пошутить, сказать что-то вроде: «Никогда не видел ручной росписи по шелку, подарите шарфик на память?», но не решился – что-то было в ее взгляде, что не располагало к шуткам, даже самым невинным.

– Смогу, – сказал он. – Даже не сомневайтесь, Диана.

– У него никого не было, я хочу хоть что-то сделать для него. Я хочу его похоронить…

Стиснутые губы, светлые сведенные брови, немигающий взгляд, стиснутые кулаки. Стиснуты так, что побелели косточки. Изменившая своей обычной сдержанности, с красными пятнами на скулах, полуоткрытым ртом и напряженным взглядом. Он представил, как она стоит у могильной ямы, так же стиснув губы и пальцы, уставившись не мигая на бледное лицо усопшего, а вокруг венки с черными лентами, люди в черном и пахнущий страшно и надрывно холм свежевырытой земли. Как же, интересно, его убили?

Появившийся на пороге Добродеев пропел басом:

– К столу! Зовет уж колокольный зво-о-он к столу!

И они вздрогнули…

…Добродеев был в ударе! Он сыпал цеховыми журналистскими байками, зачитывал по памяти письма читателей, рассказывал о подземных пещерах, где пропадают туристы и водятся привидения. Марина хохотала, ахала, пугалась… После шампанского она раскраснелась, светлые кудряшки растрепались, она поминутно всплескивала руками и вскрикивала. Монах с отвращением глотнул шампанского и теперь грел бокал в ладонях, мечтая о холодном пиве. Диана отпила немного и сидела, не принимая участия в разговоре. Монаху подумалось уже в который раз, что каждый умирает в одиночку – прав был тот, кто это сказал. Диана осталась одна со своим горем. Они иногда встречались взглядами, и она слабо улыбалась, а он подмигивал, хотя всегда считал, что подмигивать женщинам моветон. Ему казалось, что между ним и этой странноватой девушкой установилась некая связь, протянулась ниточка симпатии и доверия; а еще ему казалось, что она носит в себе некую тайну, что есть странно и неестественно в наш век открытости и душ нараспашку. Несмотря на знакомство с изнанкой жизни, на умеренный цинизм и наплевательское отношение к нормам и правилам этикета, на готовность поступать согласно собственному представлению о равновесии и порядке вещей, а также переступать через закон и даже некую аморальность или вернее надморальность, где-то внутри Монаха сидела рыцарственность по отношению к женщине… причем он об этом даже не подозревал. Назовем это заезженным термином «романтизм». Старомодный неуместный глупый романтизм… тьфу! Монаха можно сравнить с рыцарем, который в компании товарищей рассказывает неприличные анекдоты и бравирует любовными похождениями и тут же вызывает на дуэль негодяя, задевшего честь дамы. Или хотя бы бьет морду. С чувством, похожим на ревность, он пытался представить этих двоих рядом, их разговоры; в их последний вечер она подарила ему шарф… Не вульгарный лосьон после бритья или рубашку, а шелковый, расписанный собственноручно шарф! Ему, Монаху, никто никогда не дарил шарфов. Нет, впрочем, дарили, одна из жен – вязаный оранжевый шарф и такие же носки. Да еще Анжелика подарила дикой расцветки свитер, который Монах надел пару раз из вежливости. Но разве можно сравнить вязаные шерстяные оранжевые носки и шарф, который он так ни разу и не надел – соврал, что не смеет употреблять втуне такую красоту, – с шелковым авторским шарфом с необыкновенной росписью? Интересно, что там – цветы и плоды или космос и знаки Зодиака? От такой девушки, как Диана, похожей одновременно на хрупкую статуэтку и застывшую ящерицу… оливкового цвета с лиловыми глазами? Так он ее видел: статуэтка или ящерица с лиловыми глазами. Очень странный взбрык воображения… статуэтка еще туда-сюда, а вот ящерица… однако! Наверное, от сладкого шампанского. Или от плачевного состояния, связанного с ногой… Эх, пивка бы сейчас!

Одним словом, испытывал Монах к жертве что-то сродни ревности – тут и шарф, и необыкновенная девушка Диана, и нахальство, – вцепился мертвой хваткой, даже на Марину не среагировал, альфонс! Почему, спрашивается, альфонс? Черт его знает, почему. Так он его видел. Добавить сюда ногу в гипсе, ощущение себя баржей, севшей на мель, а еще сладкое шампанское… короче, было Монаху тревожно и неуютно, и поднималось уже из глубин мутное и невнятное чувство опасности… Хорошо, что она сидит дома и никуда не выходит!

…Добродеев отправился провожать девушек, а Монах остался дома, проклиная свою несчастную ногу и чувствуя себя брошенным сиротой. Он представлял, как Добродеев вьется мелким бесом вокруг Марины, поглаживает плечико, берет за ручку, как они гуляют по ночному городу, потом отводят домой Диану, а потом… Чертов Лео! Ну, погоди, журналюга!

Он вспомнил, как Марина расцеловала его на прощание и пообещала забегать, Диана улыбнулась слабо и кивнула; он понял это как: «Я надеюсь на вас и верю» – и тоже кивнул в ответ. Ниточка, натянутая между ними, стала ощутимее, похоже, они стали заговорщиками, понимающими друг дружку с полувзгляда. Так ему казалось…

Глава 5

Оперативное совещание, а также ночной треп о жизни

Дверной звонок выдернул Монаха из неверного еще полусна-полуяви. То есть он сразу и не понял, что звонили в дверь, и стал прислушиваться. Звонок больше не повторился, и Монах решил было, что ему приснилось. Но тут заскрежетал ключ в замочной скважине, и Монах проснулся окончательно. Вопрос «кто» не стоял: ни Жорик, ни Анжелика не будут шляться по гостям ночью – часы показывали начало третьего, – и Монах понял, что ночным посетителем был никто иной, как Добродеев, которого распирали эмоции, и невтерпеж было поделиться.

Распахнулась дверь, в прихожей загорелся свет. Добродеев появился на пороге гостиной и спросил:

– Христофорыч, спишь?

– Уже нет, – буркнул Монах, присматриваясь к темному силуэту в неярком световом контуре. – В чем дело, Лео?

Добродеев включил свет, плюхнулся в кресло у дивана, на котором лежал Монах, закинул руки за голову и произнес мечтательно:

– Какая женщина!

– Ты меня разбудил, – обличающе заявил Монах.

– Брось, Христофорыч! Прекрасная летняя ночь, тишина, прекрасная женщина рядом… Жизнь продолжается, я это понял только сейчас! Мы молоды душой, мы стремительны, мы любопытны как дети! А ты говоришь, разбудил. Я понял, что молод, понимаешь? Я понял, что мы погрязли…

– …и перестали лазить в окна, – буркнул Монах. – Знаю. Ну?

– В чем дело, Христофорыч? Что случилось?

– Что случилось? – завопил Монах, пытаясь сесть. – Ты спрашиваешь, что случилось? Разбудил, несешь всякую фигню, у меня сломана эта проклятая нога, и ты спрашиваешь, что случилось? Эта девочка попросила о помощи, а что я могу? Я даже выйти из дома не могу! Баржа на якоре! А ты вламываешься по ночам и распускаешь слюни о прекрасных женщинах. И сладкое тошнотворное пойло! До сих пор комок в горле, продышаться не могу. И овсяная каша! Задолбали! Все, хана! Отдай ключи! Хочу подохнуть.

Монах отвернулся к спинке дивана и закрыл глаза. Добродеев опешил, не сразу пришел в себя и сказал покаянно:

– Извини, Христофорыч, я же не знал… ну чего ты? Я думал, девушки тебя отвлекут, честное слово! Марина, Диана… а то ты чего-то раскис, я же хотел как лучше.

Монах не отвечал.

– Ладно, я пошел, – сказал Добродеев после продолжительной паузы. – Ключи оставлю на тумбочке.

Монах по-прежнему молчал.

– Пиво будешь? – спросил Добродеев с порога.

– Откуда в этом доме пиво? – с горечью отозвался Монах. – В этом доме только одна чертова овсяная каша!

– Я принес, в холодильнике. И копчушку. Будешь?

– Буду, – отозвался Монах после паузы.

– …Что будем делать с убийством? – спросил Добродеев, отрываясь от кружки пива. Друзья сидели в кухне; через открытое окно вливался бодрящий ночной воздух. Монах чувствовал себя рыбой, которую снова бросили в воду. И холодное пиво!

– Думаешь, нужно? – спросил Монах, слегка кокетничая.

– Нужно, Христофорыч. Ты будешь мозгом операции, а я твоей ногой. Ты же заинтересовался, кроме того, Диана в тебя верит. Интересная девушка…

– Что сказала Марина?

– Марина… – Добродеев вздохнул. – Замечательная женщина!

– Это я уже слышал. Что она сказала про убийство?

– Кто?

– Марина!

– Почему ты думаешь, что мы говорили об убийстве? Нам было о чем говорить.

– Не свисти! Не было. Иначе ты бы сюда не заявился.