Кто там прячется во мраке?

– Я не мечтала, – сказала Аня. – Я хочу быть учительницей.

– Одно другому не мешает, – ответил Игорек. – И деньжат побольше… в смысле, добавлю за участие. Пошли, покажу модели, ты такого еще не видела.

– А Регина Павловна?

– Боишься? Не твоя забота. Сменим имидж, цвет волос, подберем гамму… Ты как с Юлькой?

– Нормально. Он меня не замечает.

– Он никого не замечает. Присмотрись, какая пластика, – не ходит, а плывет! Танцует.

– Уж скорее Сандра!

– Э, нет! Сандра приплясывает, потому что душа поет, а у Юльки грация кота, от выучки. Он танцует с трех лет, работал в театре оперетты, фестивали разные, шоу… Разбился на байке и вылетел. Стал пить…

«Игорек кого хочешь уговорит. Да и самой хочется попробовать, если честно. Страшно и тянет! Не верится… Представляю, как иду, и страшно! Все смотрят, перешептываются, удивляются. А я как… как… не знаю! Они все красавицы, даже Сандра с ее лишними кэгэ. А я иду! Даже дух захватывает. Господи, не упасть бы! Они иногда падают, Сандра рассказывала. Снежана однажды чуть не упала… Снежана – принцесса, модели фантастической красоты, атлас, кожа, шелк… цена запредельная. Тамара попроще, барышня-крестьянка, подружка Снежаны, заглядывает ей в рот и подражает, но не сильно получается. Алина, как статуэтка слоновой кости, спокойная и созерцательная, недаром у нее кличка Будда. Сандра… Ох уж эта Сандра! Шумная, бесцеремонная, нахальная. И унисекс Юлька. Регина Павловна называет его папуасом… непонятно почему. Наверное, и у меня есть кличка… Игорек, например, Чертушка. Тамара… не знаю! Ее не очень любят, Сандра говорит, она – шестерка, стукачка. Алина называет меня «воробей». Она очень спокойная и терпеливая, Сандра говорит, у нее нервы, как у слона. Азия! По десять раз показывает, как надо, а я деревянная, честное слово! Никогда не думала, что пройти туда-сюда так трудно. Подбородок, руки, коленки, плечи… Взгляд! Не смотри в зал – собьешься, представь, что их нет, ты одна! Главное, не смотреть на их лица! Интересно, какие модели у меня? У Игорька модели… странные, если честно! Буффонада, фэнтези, буйство красок… африканская кровь, не иначе… И любимые цвета: лиловый, желтый, белый и черный. Вернее, не белый, а всякие оттенки «под». Их, оказывается, десятки: белый, кремовый, слоновая кость, магнолия, морская раковина, бежевый, снежный, дымчатый, белый призрак, цветочно-белый, лен, молоко. И так любой цвет. Конечно, не только буффонада – для Снежаны, например, сплошная элегантность, дух Милана и Парижа… никакой Африки и солдатских ботинок. А что, интересно, для меня? Что-нибудь под мальчика: короткие брюки, ботинки, здоровенный жакет, клетчатая мужская рубаха оверсайз до колен, кепи… Гаврош! Недаром он спросил, как я с Юлькой. Меня часто принимают за мальчика, особенно сейчас, с этой стрижкой…»

– Анюта, ты чего удумала? – удивился протрезвевший дядя Толя, на третий день заметив ее новый облик. – Вроде на пацана похожа… раньше было лучше. С какого перепугу?

Дядя Толя – муж маминой сестры тети Лии. На самом деле она Аглая. Дядя Толя называл ее Лайкой и говорил, что с удовольствием посадил бы на цепь. Тетя Лия могла исчезнуть из дома на неделю или на месяц, а однажды вообще не вернулась, и они остались одни. Ей, Ане, было тогда четырнадцать. Дядя Толя – свободный художник и на все руки мастер: пишет вывески и портреты, льет чугунные оградки, кладет печи и режет кладбищенские памятники. Неплохо зарабатывает, но пьет. Аня сначала боялась, когда он лежал на полу, не сумев добраться до дивана, – ей казалось, что он умер. Но потом привыкла. Наутро отпаивала рассолом и заставляла поесть, прятала водку, выговаривала, как малому ребенку. Дядя Толя каялся и клялся, что все, завязывает, иногда плакал и жалел ее, Аню, держался неделю-другую – и опять срывался. От тети Лии через два года пришло письмо из Торонто: жива, здорова, работает в театре-кабаре, домой пока не собирается. Она – певица. «Надо же, куда залетела», – удивился дядя Толя и поспешил в магазин за водкой.

Спрашивается, а почему жалел? Когда Ане было семь, а брату Саше двадцать два, их родители погибли в аварии. Говорили, солнце ослепило, и машина врезалась в рефрижератор. Папа был за рулем… Она долго не могла поверить, что их больше нет. Были закрытые страшные гробы, которые закопали в землю и положили сверху венки. Она прижималась к Саше, он обнимал ее, словно оберегал. Она была растеряна и не плакала. Тетя Лия плакала, дядя Толя держал ее под руку. Потом они сидели за столом – Саша сказал, поминки; потом гости ушли и остались только свои. Она ушла к себе в комнату, а они еще долго сидели. Через два дня все уехали, и они с Сашей остались одни.

Саша… Умный, добрый, работяга… Дядя Толя говорил, что Сашка мог запросто отдать ее в какой-нибудь интернат, спихнуть с глаз долой и не тянуть семью, учебу, работу, молодой ведь парень, в соку. «Саша никогда не отдал бы меня, – кричала Аня, глотая слезы. – «Слышишь, никогда!» – «Это я к примеру, – говорил дядя Толя примирительно, – я ж понимаю, свое ж дите, а Сашка золотой человек был, жаль, рано ушел. Надо помянуть, эх, жизня наша подлая…»

Саша умер от сердечного приступа, когда ему было двадцать четыре, а ей девять. У него была невеста, готовились к свадьбе, а он взял и умер. Причем никогда никаких проблем с сердцем. А ее, Аню, забрали тетя Лия и дядя Толя. Они жили в Зареченске…

Тетя Лия – очень красивая, яркая, от нее всегда приятно пахло. А дядя Толя на полголовы короче, лысоватый, с носом, как у артиста Леонова. Аня как-то спросила у мамы, почему тетя Лия вышла за него замуж, неужели не могла найти кого-нибудь покрасивее? А мама ответила: «Пусть спасибо скажет, что попался приличный и добрый человек, а не свистулька как обычно». Дядя Толя не был свистулькой, он действительно добрый и приличный, но пил. Выпив, становился веселым, смеялся, рассказывал всякие смешные истории про заказчиков, а потом вдруг умолкал на полуслове и засыпал прямо за столом. И ни скандалов тебе, ни драк, ни злобы. Она вытаскивала его из-за стола и приговаривая: «осторожненько, держись за меня, вот сюда, смотри под ноги», – отводила в спальню, укладывала в кровать и укрывала одеялом. С облегчением и чувством выполненного долга смотрела на него, спящего: доставила, теперь с ним ничего не случится – не упадет, не разобьется, а мирно проспит до утра…

Год назад она уехала из Зареченска, вернулась в город, где родилась, где остались родители и Саша, и поступила в педуниверситет. Дядя Толя часто звонит, скучает; подкидывает на жизнь, но она отказывается брать: стесняется. Берет, конечно, но ей стыдно. Дядя Толя приехал в гости, рассмотрел крошечную квартирку на окраине, которую она снимает с девочкой из их группы, сказал, что она похудела, стала совсем прозрачная, наверное, ничего не кушает. Накупил продуктов, пригласил в ресторан, выпил прилично; на другой день они вместе сходили на кладбище, положили цветы и посидели у могил. Памятники и оградки – работа дядя Толи. У родителей парный памятник черного мрамора, у Саши гранитный. Строго, без излишеств, без фотографий – так хотела мама, даже оставила письмо Саше, на всякий случай, мол, никаких фотографий, они еще посмеялись… А через два года их не стало. А на Сашином фотография есть – дядя Толя постарался – брат как живой. Он с улыбкой смотрит на нее, и Аня мысленно рассказывает ему про себя.

Дядя Толя выпил и заплакал, сказал, что вот так и проходит жизнь и ничего не остается, только кусок камня и две даты. После водки его тянуло философствовать. Раньше – смешные истории, сейчас – разговоры за жизнь…

Она нашла работу в Доме моды – повезло, можно сказать, причем совершенно случайно. Пришла спросить, а там, оказалось, только ее и ждали. Уволили накануне менеджера по уборке и курьера, как сообщил ей при входе здоровенный мужчина в бордовой униформе. Так что иди, давай, спроси у начальницы.

Регина с сомнением рассмотрела соискательницу и спросила:

– А потянешь? Уж больно ты хлипкая! Совершеннолетняя? Паспорт есть?

– Потяну! – пообещала Аня. – Честное слово! Мне уже девятнадцать. Скоро двадцать!

Трудновато, конечно, учеба и работа, но это ничего, она справится. Зато интересно. Девушки такие… потрясающие! Регина Павловна, конечно, с характером, и Аня старается не попадаться ей под ноги. Игорек славный. Всегда расспросит, как ей у них, как учеба, потрогает за плечико, возьмет за локоток, улыбнется. Ладошки розовые, похоже на дизайн. Его все любят, а Регина побаивается. Так ей, Ане, кажется. Хотя орет так, что слышно на улице. Он все с улыбочкой: руки сложит на груди, смотрит молча, а ее просто бомбит. А одет как! Торчит на шарфах и лайке: у него целая коллекция лайковых пиджаков и шарфов. Дизайнер от Бога! Чувствует «натуру», говорит Сандра, видит баб насквозь, в его шмотках любая клизма засверкает. Они все такие, мода на таких держится… в смысле, гм, это самое! Сандра многозначительно закатывает глаза и трясет головой…

Месяц назад Игорек отвел Аню в сторонку и сказал, что хочет выпустить ее на подиум. Подумай, сказал, новый опыт, у меня интересные мысли и задумки, не отказывайся! И ушел, не слушая возражений…

…Аня сидела на низкой скамеечке в загородке у Саши, рассказывала брату про Дом моды и неожиданное предложение дизайнера Игорька.

– Знаешь, Сашенька, мне так страшно! И радость тоже – что-то новенькое, девчонкам из группы пока не сказала. А вдруг не получится… Зато потом покажу фотки и расскажу. Они не поверят! Игорек сказал, если что-нибудь понравится, можно купить задешево. И распродажи для своих. К его моделям не подступиться, а тут можно! Он хороший, добрый, всегда скажет что-нибудь, расспросит… Саш, что мне делать?

«Чего тут долго думать, – Саша смотрел на нее с улыбкой. – Конечно, соглашайся, человек не должен отказываться, в жизни все надо попробовать».

Аня кивнула: совсем как Игорек. Поставила принесенные цветы – свои любимые синие ирисы – в мраморную вазу, попрощалась с Сашей и медленно пошла к главной аллее, туда, где памятник родителей. Синие ирисы… Она не знает, какие цветы любил Саша – не успела узнать, – и всякий раз мысленно извинялась перед ним. Синие ирисы красиво смотрелись на фоне зеленовато-серого со слюдяными высверками гранита…

Глава 3. Парад монстров

Талии – кубки.
Ногти – в глянце.
Крашеные губки
розой убиганятся[1 - «Убиганиться» – глагол, придуманный Маяковским, производное от названия французской парфюмерной фирмы «Убиган» (Houbigant).].

Упадая с высоты,
пол метут шлейфы…

    В. Маяковский. Красавицы

Зал был полон. В первых рядах – Регина Чумарова, главные особы города, мэр с супругой – всем известна его маленькая слабость открывать все подряд и перерезать ленточки: от детской площадки до Дня города; богатые и знаменитые, спонсоры, а также пресса в лице культового журналиста Алексея Добродеева. Читателю он, возможно, знаком под именем Лео Глюка. Рядом с ним дипломированный мастер художественной фотографии, лауреат многих премий, в том числе зарубежных, Иван Денисенко. Тут же конкурент Дома, кутюрье Рощенко, полный зависти и скепсиса, в своей обычной красной бейсболке козырьком назад. Публика – в основном женщины – пребывает в состоянии эйфории и ожидании чудес. Негромкие голоса, стук стульев, смех, шелест программок; едва слышная музыка, где-то очень далеко, классика…

Игорек Нгелу-Икеара стремительно проходит по длинному помосту; его встречает шквал аплодисментов. Он стоит, немыслимо красивый, в белом костюме, его гладко обритая голова сверкает в свете люстры. Он протягивает вперед руку с розовой ладошкой, призывая к тишине, и начинает свой спич:

– Дорогие гости! Дамы и господа! Позвольте мне поблагодарить всех вас за интерес и поддержку, которые «Икеара-Регия» чувствует головой, сердцем и нервами. Надеюсь, мы не подведем и не разочаруем. Наше представление в двух частях: фантасмагория, навеянная Венецианским карнавалом, и реалити-шоу. Виват! Виват! Виват!

Он поклонился – зал утонул в овациях; Иван Денисенко защелкал камерой; Леша Добродеев возился с мобильным телефоном, мысленно чертыхаясь – что-то там заклинило. Регина не выдержала и поднялась. Служитель подскочил к ней с микрофоном. Игорек протянул руку и втащил ее на подиум. Она стояла рядом с ним: крупная, широкая, большеголовая, тоже в белом костюме, в красных туфлях на высоких каблуках. С багровым лицом и сбитым дыханием – запыхалась, пока лезла наверх. В глазах светилось торжество – вставила фитиля Чертушке! Ее выступление в программе не предусматривалось. Они стояли рядом, плечом к плечу, заклятые соперники-партнеры.

– Дорогие мои! – Регина взмахивает рукой. – Это знаковое событие останется в истории города навсегда. Что я хочу сказать… – она слегка запнулась. – Э-э-э… вы увидите феерическое шоу, в которое мы вложили всю душу! Да! Всю душу! А помните… помните, как начинался Дом? Помните? Позвольте напомнить! Он тогда назывался «Регина»! Сколько… воды с тех пор… даже не вспомнить! До слез!

Игорек шевельнулся и потянул носом; улыбка сползла с его лица. Если мадам ударяется в воспоминания, то это надолго. Кроме того, от нее тянет виски – не выдержала, приняла от волнения. Игорек обнимает ее, прижимает к себе, целует руку и проникновенно произносит:

– Наш Дом – заслуга вот этой замечательной женщины, ее усилий, воли, дерзаний! Вы все ее знаете! Ваши аплодисменты, господа, Регине Чумаровой!

Он снова целует опешившей Регине руку и уволакивает ее с подиума. Она до того растерялась, что безропотно уходит. Их сопровождает новый шквал аплодисментов.

– Она чуть не упала, видели? – злорадно шепчет кутюрье Рощенко соседу. – Говорят, пьет как лошадь, не понимаю, зачем ее выпускают!

Классическую музыку сменяет галоп. На подиуме, подпрыгивая в ритме мелодии, появляется странное существо с головой жирафа: длинная шея, желтая с коричневыми пятнами голова, уши и рожки. Секундой позже – новое существо с головой зебры: резкие черные полоски и черная грива. На существах белые курточки из искусственного каракуля с короткими рукавами, кюлоты чуть ниже колен, на тонких ножках громадные ботинки на толстой подошве. Они допрыгивают до конца подиума и кланяются. Их встречают гром аплодисментов и хохот. Некоторые привстают, чтобы рассмотреть получше. Непрерывно щелкают камеры и айфоны. Клац-клац-клац…

Жираф и зебра упрыгивают за ширмы. На смену им марширует высокая девушка в ботфортах, в пышной черной с белыми полосами юбке с четырьмя разрезами и черном лифчике, усыпанном блестками; на лбу у нее обруч с торчащими рожками, на лице черная сверкающая маска. Она похожа на робота: движения ее скупы, выверены, бесчеловечно совершенны.

Мгновенная тишина – и снова взрыв аплодисментов.

Девушку в маске сменяют три новые – в шляпках-кастрюлях с полупрозрачной вуалью, закрывающей лицо; сверху прозрачный черный бант; на них длинные узкие юбки с высокими разрезами спереди и сзади, на плечах черное в блестках болеро фасона «летучая мышь», а на ногах высокие шнурованные ботинки. Движения девушек синхронны, глаза таинственно сверкают под вуалью, ярко-красные губы выделяются резким пятном. Они удаляются в сопровождении аплодисментов.

Их сменяет пара карикатурно тонких, стриженных почти наголо, с мертвенно белыми лицами существ – ни бровей, ни ресниц; громадные рты, накрашенные бордовой помадой; на скулах – сердечки и блестки, вокруг глаз – черные круги. Они наряжены в серо-синие пышные полупрозрачные шифоновые платья с рукавами, как крылья; оба босы, с красным лаком на ногтях. Идут, держась за руки. У одного заметно оттопыренные уши.

Мгновенная тишина – и тут же вопли «браво» и хохот!

Дальше выход девушки в черной короткой кожаной юбке и лиловом свитере с пышными рукавами-буфами; ноги в черных непрозрачных чулках чуть выше колен тонкие и кривые; поверх чулок видна полоска голой кожи. Ботинки.

Аплодисменты!