Ищи, кому выгодно

– Я задумался. – Федор перевел дух.

– О смысле жизни? – не удержался Савелий, кладя листки на стол.

– О нем. О чем еще может задуматься всякий уважающий себя философ? Тем более профессия располагает к стоическому восприятию окружающей действительности.

Федор Алексеев преподает философию в местном университете, где пользуется заслуженным уважением коллег и любовью студентов, которых он называет студиозусами, учнями и недорослями – под настроение. Иногда, правда, вагантами, но это уже высший пилотаж. Студиозусы, учни… и так далее, хотя и любят Федора, но спуску ему не дают – устраивают дурацкие приколы, задают каверзные вопросы, а однажды надели его знаменитую черную шляпу с широкими полями на Коперника, чей бронзовый бюст украшает вестибюль факультета, хотя философия не имеет никакого отношения к великому астроному. Обезьянничают также с клетчатым шарфом Федора и трубкой – его последней культовой фенькой. По убеждению Федора, трубка помогает сосредоточиться, даже незажженная. Любо-дорого посмотреть со стороны на семинар в любимой Федором аудитории-амфитеатре: на скамьях от подиума до потолка, как птицы на жердочках, сидят молодые люди – парни и девушки, – с многослойно обернутыми вокруг шеи черно-зелеными клетчатыми шарфами, а парни в придачу с незажженными трубками в зубах, которые они картинно «курят», причем некоторые для правдоподобности пыхтят и кашляют. А на подиуме «вышивает» Федя-Философ в таком же шарфе и с трубкой в нагрудном кармане пиджака.

Но Федору палец в рот не клади! У него свое убийственное оружие – эрудиция, логика и чувство юмора. Попасться ему на язык – удовольствие ниже среднего. Кроме того, его опыт работы с молодняком тоже с весов не скинешь – в свое время он служил в детской комнате милиции и насмотрелся всякого. А также оперативником – пока, по его собственным словам, не сменил военный мундир на академическую тогу. Голыми руками его не возьмешь, но договориться всегда можно. Достичь консенсуса и компромисса. Ему принадлежит крылатая философская фраза, повсеместно цитируемая студиозусами: «Здоровый компромисс – двигатель прогресса». И еще одна: «Здоровый диалог – залог взаимопонимания». Были и другие, законспектированные и цитируемые, но эти две явили собой «потолок», по выражению студиозуса Лени Лаптева, летописца и биографа Федора.

Плюс романтический ореол бывшего оперативника, этакого капитана ноль-ноль-семь, который до сих пор (только это строго между нами и не для прессы!) преследует, стреляет, вяжет ооп (особо опасных преступников!), дерется, а главное – аналитически соображает, и без него оперативники пребывают в перманентном тупике и тумане. Весь в боевых шрамах, иногда с фингалом под глазом…

Да, о таком преподе можно только мечтать! Предмет зависти до зеленых соплей всей бурсы.

– Садись, Савелий, – пригласил Федор. – В ногах правды нет. Капитан уже на подходе, если не «дернут» по дороге.

Действие происходило в излюбленном месте сбора троицы – баре «Тутси». Федор Алексеев пришел раньше – так сложилось, и в ожидании друзей заканчивал начатую накануне статью. Савелий Зотов пришел, как всегда, вовремя. Он человек слова и дела, и пунктуален до безобразия. Хотя как творческий работник должен быть скорее разгильдяем. Савелий – главный редактор местного издательства «Ар нуво», человек, воспитанный на чтении дамских романов, как того и требует его работа, а потому несколько оторван от реальности, на что ему часто указывает капитан Коля Астахов из убойного отдела, третий член спетого коллектива.

Капитан Коля Астахов, наоборот, всегда опаздывает, несмотря на то что он человек военный. Работа у него такая: ненормированный рабочий день, все на бегу, на нервах, в неурочное время – пожрать некогда! Капитан, когда жизнь становится совершенно невыносимой, грозится уйти к брату в бизнес – снимает, таким обазом, стресс, прекрасно понимая, что в бизнесе ему будет еще невыносимее по причине сильно развитого классового чутья и подхода.

– А что ты пишешь? – спросил Савелий Федора.

– Попросили статью для «Философского вестника», – скромно ответил Федор. – Пытаюсь… в силу опыта и возможностей.

– Поздравляю! А о чем? Какая тема?

– Философия и технология. О том, как общество меняется в ходе технологического прогресса, и о задачах социальной адаптации в двадцать первом веке.

– Понятно, – покивал Савелий. – Интересная тема.

– Интересная. Коньяк будешь?

– Ну… немножко, – ответил Савелий, который пил исключительно за компанию, не получая от этого ни малейшего удовольствия.

– Ага, киряем, значит! – раздался у них над головами громкий голос капитана Астахова. – Союз пьющей творческой интеллигенции!

– Коля! – обрадовался Савелий. – А мы тебя ждем!

– Ага, вижу, заждались! – Капитан упал на свободный стул. – Что новенького в мире науки?

– Федор пишет статью в журнал, – сообщил Савелий.

– Насчет смысла жизни? Лучшие умы работают, а смысла все нет?

– Смысл меняется в каждую историческую эпоху, – парировал Федор.

– Фигня! Смысл жизни не меняется и в каждую историческую эпоху один и тот же! – заявил капитан.

– Интересно послушать.

– Слушай, не жалко. Наши предки сидели в пещере, каждый проталкивался поближе к огню и старался урвать кусок мяса побольше, причем из горла? соплеменника. Через пару тысяч лет – спал и видел, как заиметь побольше рабов, обобрать соседа, завалить чужую бабу и…

– Завести прогулочную галеру, – подсказал Савелий.

– Именно. А сейчас – бабки, крутая тачка, счет за кордоном. Мораль, нравственность… Не смешите! И что изменилось, а, философ?

Федор загадочно молчал, улыбался.

– Ну! – подтолкнул его капитан.

– А куда девать в раскладе того неандертальца, который нарисовал бизона? – спросил Федор. – Сообразил, где взять цветную глину, не поленился, принес в пещеру и нарисовал? Я почему-то уверен, что он не толкался локтями и не вырывал из горла.

– Не факт, может, толкался. А с другой стороны, извращенцев всегда хватало, – сказал капитан. – Известный вам Ломброзо считал, что все гении – психи. Потому и не толкаются. У них другие задачи по жизни. Хотя, по мне, лучше бы толкались, а то никогда не знаешь, что выкинут.

– Многие нормальные тоже не толкаются, – заметил Савелий.

Капитан и Федор рассмеялись.

– Наш Савелий не толкается, – сказал Федор. – Я тоже не толкаюсь. И мы не психи. Психи не мы. Да и ты, капитан, не шибко толкаешься, хоть и не псих. И не гений. Или гений? Как по-твоему, Савелий, наш капитан гений или не гений?

Савелий замялся на миг и сказал:

– В своем роде, я думаю.

– Так я и знал! – иронически пробурчал капитан. – Вместо серьезной философской дискуссии – идиотские приколы.

Федор разлил коньяк, взглянул вопросительно.

– За гениев! – сказал Савелий.

Капитан скривился, но возражать не стал. Выпили.

– А что на местном криминальном фронте? – спросил Федор, закусив долькой лимона.

– Ничего хорошего, – с горечью ответил капитан.

– Кто? – спросил Федор.

– Таксист. Второе убийство за последние полгода. Они собираются бастовать и требовать разрешения на ношение оружия, и я их понимаю. Опасная профессия.

– Что-то уже есть?

– Да почти ничего. Зовут Егор Кириллович Овручев… Вернее, звали, был застрелен двадцатого августа. Высадил пассажира на Стрелецкой сорок шесть, принял заказ от диспетчера на Пятницкую тринадцать и… схлопотал пулю. Дело было вечером, примерно в десять двадцать две. Стреляли через открытое окно, со стороны пассажирского сиденья. Возможно, убийца подошел к машине, таксист принял его за клиента, опустил окно и получил пулю. Свидетелей нет.

– А пассажир, которого он вез?

– Ничего. Старик лет семидесяти, возвращался со дня рождения, выпил… Сами понимаете. Ничего не слышал, ничего не видел. Туговат на ухо, мне пришлось кричать. Соседи тоже ничего не слышали – все под зомбоящиком, а там боевики с перестрелками, не поймешь, где стреляют. Прохожие, возможно, были, но мы их не выявили. Допускаю, что ствол с глушителем, хотя не факт. Женщина с первого этажа говорит, что курила на балконе… Балкон выходит во двор, и видела, как кто-то бежал через двор примерно в это время. В черной одежде, в кроссовках, видимо, так как передвигался бесшумно. Таким образом, у нас в руках суперважная информация о том, что убийца, если это был он, прекрасно ориентировался в темноте в чужом дворе. Ружья у него она не заметила.

– Ружья? – переспросил Савелий.