Девятая квартира в антресолях

– Аполлон Николаевич у нас только второй год преподает, – уточнила Аделаида Аркадьевна. – А также в женской гимназии.

– И как барышни? Есть успехи? – Лева, видя усердие молодого педагога, старался быть искренне заинтересованным. – Судя по отзывам, Вы ведете преподавание на очень высоком уровне.

– Благодарю! – расплылся в смущенной улыбке Аполлон Николаевич. – Да! Вы знаете, такой прогресс! Очень способные девочки встречаются! – тут Лева невольно улыбнулся, и вовсе не сомнениям в женских дарованиях, как мог подумать его собеседник, а точности определения Полетаева словом «старается». – Но Вы, не думайте, Лев Александрович, что я, так сказать, поставил пределом… Вот! Активно веду переговоры с Сормовской церковно-приходской школой, и, возможно, уже в следующем году там будет введено преподавание черчения и технического рисования, и тогда я… возглавлю.

– Конечно, конечно. Это Вы молодец! – искренне похвалил Лев Александрович. – Очень слабо у нас еще развито художественно-профессиональное обучение. В его, так сказать, самом что ни на есть прикладном значении.

– Ну, что, господа, если все готовы, то может, проследуем уже в зал? – прервала их беседу Вершинина.

– Да, да, я поспешу, – засуетился Круглов. – Надо уже выставлять композицию для экзаменуемых. Ну, как мы решили, Аделаида Аркадьевна? Двадцать минут на запоминание?

– Четверть часа, Аполлон Николаевич. Кто способен – тем достаточно.

Круглов вздохнул, откланялся и убежал. Лева воспользовался моментом задать пару уточняющих вопросов начальнице:

– Скажите, а во время экзамена я могу делать зарисовки?

– Да, конечно, Лев Александрович, ведите себя вольно. В этом есть даже некий профессиональный колорит. У нас только не принято ходить по аудитории, но это не касается преподавателя – он может подойти по просьбе ученицы, заменить, например, испорченный лист или сломавшийся карандаш. Вот девочкам перемещаться запрещено. А любые переговоры, если возникнет такая необходимость, прошу вести в полголоса, дабы не сбивать испытуемых.

– Спасибо, все усвоил. Можем приступать.

***

С легким волнением вошел Лева в распахнутые двери зала. Там уже наступила торжественная тишина и институтки встали из-за своих пюпитров, приветствуя вошедших. Начальница Института и ее приглашенный гость проследовали к «главным» креслам. Вершинина дала знак и все сели, кроме нее.

– Дамы и господа! Медам! Решением педагогического совета, в связи с тем, что успехи класса превзошли средние показатели, сегодняшнее испытание будет немного усложнено. Это будет карандашный рисунок, но не с натуры, а по памяти. Ученицам дается четверть часа на запоминание композиции и два часа на ее воплощение на бумаге. Перед началом экзамена напутственные слова произнесет Лев Александрович Борцов, помощник архитектора Нижегородской ярмарки, человек известных художественных дарований и способностей. Прошу Вас.

Лева встал. Девочки были рассажены к публике в пол-оборота, так были расставлены их рабочие места, чтобы свет из окон падал под левую руку. Они снова встали по сигналу своей maman и ждали его выступления.

– Милые барышни! – не совсем правильно начал Лев Александрович, – Существует ошибочное, на мой взгляд, мнение, что для рисования нужны особые способности и талант. Как будто не нужны они для всех остальных занятий. Любые умения можно тренировать и совершенствовать. Ваши учителя все эти годы старались развить в вас и чисто технические способности, чтобы рука не боялась кисти, грифеля или карандаша, а затем и творческие навыки переноса реального или придуманного изображения на бумагу, – вырулил Лева на нужный курс. – Потому что мысленно «рисовать» умеет каждый. Собираясь на бал, каждая из вас прекрасно понимает какие именно ленты ей необходимо приобрести, потому что хорошо представляет себя в платье того цвета и фасона, которое будет на ней во время танца. – Оживление и улыбки возникли как среди учениц, так и среди публики, потому что образ, выбранный для примера, был очень ко времени. – Это и есть внутренний, мысленный «рисунок», фантазия. Практика рисования дает вам тренировку таких видов умственной деятельности, как память и воображение. А это пригодится в жизни каждой из вас, потому что прежде, чем что-то создать или найти, вам необходимо это представить. Желаю вам успехов и в сегодняшнем испытании, и во всех творческих проявлениях на протяжении всей жизни. Удачи!

«Уф!» – чуть было не сказал вслух Лева, плюхаясь в кресло. Круглов, сидящий по левую от него руку, шептал ему на ухо:

– Ах, как Вы это своевременно про память-то и воображение. Прямо в точку! – И уже громко, на весь зал: – Медам! Время пошло, можете приступать. Прошу не делать зарисовок во время запоминания, карандаши будет позволено использовать только после того, как композицию унесут.

И только сейчас Лев Александрович обратил внимание на ту самую «композицию». Он в недоумении посмотрел на Круглова, и тот тут же густо покрылся пунцовым колером. В зале сейчас стояла абсолютная тишина, и нарушать ее вопросом Лева пока не рискнул, но потребность разъяснений в его глазах от этого не исчезла. На том столе, что пустовал, когда Борцова позвали в кабинет начальницы, громоздилась теперь куча никак не сочетаемых между собой предметов. Как будто здесь собрали вообще все существующие наглядные пособия сразу. Ни к «композиции», ни вообще к художественному единству это скопище не имело никакого отношения. Справа, на фоне общей драпировки, на заднем плане уверенно замерла на широком дне приземистая глиняная крынка. Рядом с ней ютились подобные ей кружки – одна стояла чуть впереди, вторая зияла темным нутром, завалившись на бок. Если б это было всё, то и бог с ним. Но! Весь левый фланг занимали учебные геометрические тела: на кубе балансировал шар, за ними возвышался конус, и три цилиндра различных высот и диаметров укомплектовывали это деревянное войско. Но и это ещё не всё! Самый крупный предмет был выдвинут на передний план и им оказался стеклянный кувшин на две трети заполненный водой. Ап! Довершали всё это «торжество вкуса и гармонии» настоящие, не муляжные яблоко и луковица.

Отведенные на просмотр пятнадцать минут истекли, демонстрационный стол снова опустел, и ученические грифели заскрипели по прикрепленным заранее листам бумаги. Выждав момент, когда у одной из девушек сломался карандаш, и Круглов встал заменить его, Лева сделал ему при возвращении знак, и они вместе отошли под окна, к безлюдной стене.

– Что сие было? – лишь глазами указывая на пустующий стол, чтобы никто в зале не понял предмета их беседы, шепотом спросил Лева.

– Лев Александрович, любезный мой! Я умоляю только – никому более.

И Аполлон Николаевич, также вполголоса, краснея и запинаясь, поведал предшествующие тому события. Как правило, на экзаменах из-за волнений и других сопутствующих эмоциональных моментов, особенно у барышень, происходят различные срывы и неожиданности. Поэтому главная задача выпускных испытаний – постараться не ухудшить, и подтвердить достигнутый за время учебы уровень. А уж улучшить годовые результаты удается редко и единицам. Но нынешний класс стал исключением. Очень сильный сложился выпуск. По языкам не было ни одного сбоя, а по арифметике и, на удивление, по физике многие свои позиции еще и укрепили. Как известно, по результатам года достойнейшим ученицам присуждаются награды: шифры и медали различного достоинства. Но в этот раз лидирующая группа давала такие плотные показатели, что определение их последовательности стало вызывать некоторые затруднения и пришлось собирать малый педсовет. В него вошли только сама начальница, классные дамы и те преподаватели, чьи предметы еще не подверглись испытаниям. Надо было за оставшиеся дни как-то определить порядок финалисток. Поэтому предлагалось использовать если не хитрости, то хотя бы некое усложнение заданий с какими-то понятными и реально определяемыми критериями. Музыкальный день не давал такой возможности, потому что изначальные уровни подготовки и способностей имели сильную градацию, и занимались девочки по разным программам, которые родители оплачивали дополнительно. А батюшка так тот сразу отверг возможность привлечения его к этому процессу: «Это всё мирское! Распределение мест, сравнения, да еще и ухищрения по этому поводу – избавьте старика!» Пастор и ксендз вообще имели только совещательный голос в связи с малым количеством учениц. И вся тяжесть ответственности свалилась на молодого преподавателя, не рискнувшего перечить начальству. Общими усилиями был придуман такой ход – рисование двенадцати предметов по памяти. При существующей системе оценок – один забытый предмет, минус один балл от высшей возможной отметки. При наличии всей дюжины – тогда уже вступает в бой качество исполнения.

– Да! Интрига! – если бы не надо было соблюдать тишину, Борцов захохотал бы в голос. – Теперь понятно, откуда фрукты-овощи. Что было под рукой, с кухни принесли, так? Для счету? А что ж пособия-то наглядные все закончились что ли? Где ж одиозная гипсовая голова Аполлона?

– В нашем заведении не практикуется, – Круглов снова покраснел. – Барышни ей круглые очки пририсовывали, велено было убрать от греха подальше.

– Пардон, не подумал, – Лева почти задохнулся от сдерживаемого смеха. – Простите великодушно! Скажите, а могу я подходить к ученицам, не помешаю? Хотелось бы посмотреть, как у них рука поставлена?

– Да, да. Конечно, Вам можно.

Лева пошел бродить среди мольбертов. То, что он увидел, было средним уровнем первого семестра обучения в художественном училище. Но именно то, что это было уверенным уровнем практически всего класса, и делало заслуги преподавателя значимыми и весомыми. Получив общее представление, он стал всматриваться персонально. Лиза сидела где-то в центре зала, и Борцов зигзагообразными маневрами начал свое к ней приближение. От пюпитра к пюпитру, не привлекая внимания и давая девочкам время привыкнуть к его движущейся фигуре, он оказался в Лизином ряду. Позади нее сидела темноволосая девушка, с которой они в паре исполняли упражнение с лентами. Ее работа, на взгляд Левы, была безукоризненной. Он продвинулся вперед. У Лизы в одном месте рисунка были проблемы, как и говорил ее папенька – с тенями и отблесками. В принципе ничего сложного там не было и, если бы объекты были перед глазами, она, скорей всего справилась бы сама. И тут Леве так сильно захотелось ей подсказать, что он почувствовал себя гимназистом. Он вспомнил, что ему самому разрешены зарисовки и, достав блокнот, грубыми линиями наметил направления штриховки и ее плотность. Теперь надо было как-то Лизе это показать.

Чуть впереди и правее за пюпитром сидела дочка Олениной, он узнал ее по пышным волосам. Лева миновал ее, но что-то зацепило его внимание в работе этой девочки. Он оглянулся и увидел ее заплаканные глаза. «Значит, уже знает», – у Льва Александровича сжалось сердце от сочувствия, он сделал шаг назад и улыбнулся в ответ на поднятый взгляд: «Не помешаю?» Та в ответ тоже слабо улыбнулась и покачала головой. Лева стал всматриваться. Вроде все было хорошо, но что-то не так. Он пересчитал – предметов было одиннадцать. «Тьфу ты, пропасть!» – подумал он про себя, сам не сразу понимая чего не хватает. Потом шепнул девушке: «Я тоже лук терпеть не могу!», еще раз улыбнулся и пошел дальше. Оленина спохватилась, сначала прижала ладошку к губам, потом стала добавлять упущенное.

Лева посмотрел, кто сидит непосредственно впереди Лизы, и увидел кудрявую голову генеральской дочки. Ну, что ж поделаешь, охота пуще неволи. Продвигаясь дальше, Лева кивнул Лизе и показал ей краешек блокнота. У генеральской дочки он так же спросил разрешения понаблюдать, та позволила и вся извертелась на стуле, пока он стоял подле нее, сложив руки с блокнотом за спиной. Выждав минуты три, он проследовал далее, у первых пюпитров развернулся и начал движение в обратном направлении. У Лизы был довольно недоуменный взгляд, но он понял, что маневр его удался. Проходя, он оглянулся на ее работу и увидел, что она все поняла и начала исправлять, но, конечно, получалась грязь. Он остановился и вполголоса официальным тоном спросил:

– Не желаете ли начать заново, барышня? Времени еще более чем достаточно?

– Желаю, – растеряно улыбнулась ему Лиза.

Тогда он вернулся на свое кресло, попросил Круглова заменить Полетаевой лист бумаги и до окончания экзамена не вставал больше с места, делая зарисовки учениц и гостей.

***

– И вы что, обе воспользовались его подсказками?! – почти с ужасом смотрела на своих подруг Нина Чиатурия. – Это вы-то, которых я думала, знаю как саму себя! Как вы могли, это же стыдно!

Лида с Лизой переглянулись и забавный эпизод экзамена, почти чудесное приключение, которым они только что восторженно обменивались между собой и делились с подругой, вдруг предстало перед ними с какой-то совсем другой стороны, о которой они даже не задумывались. Почему они сами не заметили этого раньше? Волна светлой радости схлынула и, как любой провинившийся, они потупили взоры. Но тут же Лида встрепенулась и удивленно, как бы вглядываясь в себя, спросила у подруги:

– Ниночка, а что тут стыдного? Я ни у кого ничего не отнимала. Я даже не просила о подсказке!

– Но ты ее легко приняла! Как же не отнимала, если ты получила выигрыш, преимущество перед другими девочками? Им-то никто не подсказывал! Это не честно.

– Ты действительно считаешь, Нина, что мы обманом получили свои отметки? – мнение княжны было очень важно для Лизы. За столько лет, проведенных вместе, она привыкла считать Нину кристально чистым, самым честным человеком. Она такой и была, это много раз подтверждалось в различных институтских ситуациях. Представить, что княжна Чиатурия в чем-то погрешит против совести, было немыслимым для тех, кто знал ее близко.

– А ты сама как думаешь, Лиза?

– Я не знаю, девочки. Только на душе сейчас стало как-то нехорошо. А до этого было так… Мне что, надо было сделать вид, что я не поняла его? Но он друг дяди Саввы, они вместе приходили в первый раз. И он такой взрослый, такой талантливый, его даже наша maman пригласила. Как мне надо было с ним поступить?

– Ну да! Лизе надо было притвориться слепой, а мне тогда глухой что ли? Мне-то он просто вслух указал на ошибку. Верней, пошутил, но все же было понятно. А притворяться – это честно? Или надо было встать и сообщить о его подсказке учителю, чтобы стыдно стало ему, этому взрослому человеку, который почему-то захотел помочь мне?

– Лида, прекрати! То, что ты говоришь – это вообще ужасно, ты сама понимаешь! – Нина прижала ладони к ушам, как будто слышать речи подруги ей стало невыносимо.

– Ниночка, ты же знаешь, как Лиде нужна какая-нибудь награда. Гораздо нужнее, чем нам с тобой. Тем более – сейчас, – тут Лиза понизила голос, вспомнив о несчастье. – Медалистку скорей возьмут преподавать в приличную семью, чем просто выпускницу. А Лиде непременно придется теперь помогать маме.

– Лида, прости, я не подумала совсем, – покраснела княжна. – Тем более ты так старалась весь год!

– Да нет, ты права, конечно. Но ты… и не права, – Лида подошла и обняла подругу. – Я совсем не думала тогда ни про медаль, ни про оценки. Вот, если бы думала, выгадывала, то тогда как раз и была бы подлой врунишкой. А так я просто обрадовалась тогда, честно. И всё. Ну, забыла я про ту противную луковицу!

– Ладно, девочки. Действительно, я наверно хочу больше, чем нужно и возможно, ото всех.

– Нет, Нина. Ты, прежде всего, от себя требуешь того же, а значит имеешь право. Я рада, что тебе этот Борцов ничего не подсказывал, а то бы ты после измучилась. А так – ты всё сделала сама! – Лиза тоже обняла подружек.

– Лиза! А ты? Ты что тогда подумала, когда поняла, что он тебе подсказывает? – шепотом на ухо спросила Лида.

– А я девочки, не помню толком. У меня только сердце застучало часто-часто. И я подумала, надо же, он меня узнал! Вспомнил. А потом так захотелось показать, что я все-все поняла, что я не бестолочь какая-нибудь. Вот.