Девятая квартира в антресолях

– Но, Савва Борисович! – начала, было, возражать Лиза.

– Вот-вот, знакомая песня! Потому и позвал вас вместе. А теперь попрошу выслушать старшего и не перебивать, – Савва Борисович стал даже отстукивать по столу ребром ладони ритм своим заготовленным словам. – Это деньги ваши. Прошу взять. Вы, конечно, можете тут же их в церковь снести, или бедным раздать, или просто передать родителям, снимая с себя ответственность за них – всё, что угодно. Распоряжайтесь.

– Но, действительно, Савва Борисович, это лишнее, – поддержала подругу Нина.

– Вы так считаете, княжна? – Савва сейчас вел разговор на равных, безо всяческих скидок на молодость и на то, что перед ним барышни. – Только вам? Изо всех участников? По какому принципу отличия, скажите на милость? Или вашей преподавательнице они тоже лишние? Сколько в год получает воспитательница Института? А? А на месяц из них сколько приходится? А ведь у нее есть родные, у тех дни ангела и рождения, случаются болезни, праздники. Подарки, гостинцы, знаки внимания… А она, пардон, лишние чулки себе, может быть, не всегда позволить может. А актёрам, для которых это вообще – единственный хлеб? Вы что, какие-то особенные? А? Вы живете в другом мире? Здесь всё стоит денег. Вещи, еда, обучение, удовольствия, дорога. Всё! Вы, конечно, можете гордо отказаться. Но, прошу вас, подумайте, что это за гордость? Вы откажетесь взять их у меня, но завтра возьмете у своих родителей.

– Простите, Савва Борисович, Вы правы. Мы по глупости. Спасибо Вам! – пролепетала Лиза, подумав об отце.

– Благодарим, Савва Борисович, – присоединилась слегка пристыженная Нина.

– Это ваши деньги, девочки, заработанные, честные. Первые, – Мимозов облегченно откинулся на спинку кресла. – От того, как вы ими распорядитесь, возможно, будут зависеть ваши взаимоотношения с финансами. А их наличие, поверьте многодетному отцу, вещь не последней важности в этой жизни. И помните, что они ваши, и вы имеете полное право поступать с ними, как считаете нужным. Вот вам еще один экзамен. Прошу!

Лиза и Нина взяли со стола по конверту, и присели в книксене. Заглянув в них, они увидели, что там было по десяти рублей в каждом. Это была довольно приличная сумма. Чтобы получить столько, хороший рабочий должен был трудиться с неделю, а домашняя прислуга, возможно, и с месяц.

– И ещё, барышни. У меня сегодня трое солидных людей спрашивали ваш номер на свои домашние события. Я, конечно, вам ни в коем разе не антрепренер, и ваших планов знать не могу, о чем им и сообщил. Об этом им надо говорить с вами и вашими родителями, как они к тому отнесутся. Но сумму данную не скрывал, когда спросили, сколько я сам вам гонорару положил. Костюмы остаются у вас, мне они без надобности и свою службу уже сослужили. Дальше – воля ваша. А я вас сердечно благодарю за участие и выступление, вы были украшением моего праздника. Спасибо!

***

Несмотря на то, что до вечера было еще далеко, новенький ресторан был полон. Как и везде, основные завсегдатаи в нем собиралась после семи вечера, но и днем залы не пустовали. Провинциалы, гости города, студенты и прочая публика могли отобедать здесь за полтора-два рубля, приобщившись к ресторанной жизни Выставки. А многие ходили по ресторациям вообще не ради кухни, а чтобы время провести, как говорится, «людей посмотреть и себя показать». Появлялись и солидные посетители, например, такие как Савва – семейные и с детьми.

Сегодня в общей зале, через которую следовали в отдельное помещение гости Мимозова, гуляли несколько разношерстных компаний. Большинство из них состояло из представителей так называемой богемы. Юноши, мнившие себя маститыми художниками и поэтами, молодые актеры и несколько девушек и дам постарше пили дешевое вино, занимая столы в угловом полумраке и иногда перемещаясь между ними. Узнав в проходящих мимо парочку своих сослуживцев, некий худосочный служитель Талии и Мельпомены сидя помахал им рукой, но в ответ ему лишь небрежным кивком дали понять, что заметили внимание, но, увы, сегодня они совсем в другом обществе и подойти никак не могут – званы-с! Этот немой диалог привлек внимание остальной компании за столиками.

– Татьяна, это что за Лесная Царевна? – спросил у кудрявой соседки уже немного знакомый нам владелец длинной челки и куритель вишневого табака. – Я, кажется, видел ее на твоем выпускном балу?

– А, это? Лиза Полетаева, – ответила Танюша Горбатова, потому что это была именно она.

– В приглашенных у самого Мимозова?! А кто ее родители?

– Не помню точно. Папаша, кажется, каким-то кустарным производством владеет рядом со своим загородным поместьем, – скучающе цедила слова Таня.

– Ну, давай, сестренка, вспоминай! Что слышала о ней, что она любит, чем интересуется?

– На фортепиано играет, – отмахнулась Таня. – Да мы близко не сходились, откуда я знаю?

– Давай, давай!

– Ну, Луговое своё всё поминает: «Ах, лето! Ах, белый рояль!». Сереженька, ты что, влюбился что ли? А-ха-ха! – Таня откинулась на спинку стула и глядела на брата почти презрительно.

– Не глупи! Познакомь нас, – велел ей брат.

Брат и сестра были совершенно не похожи друг на друга. Крепенькой и румяной Танюше очень льстило сопровождение Сергея – высокого, бледного, с длинными прямыми волосами и, главное, гораздо старше нее. Она никогда не представляла его никому как своего брата, пока их не спрашивали, кем они друг другу доводятся. Наличие такого кавалера прибавляло ей веса и значимости в глазах подружек, так она считала. А весь секрет был в том, что у них были разные матери.

Некогда, в семье Горбатовых росли двое детей – сын Осип и дочка Гликерия. Сын с молодых ногтей пошел по военной части, оказался к ней сильно приспособлен и карьеру делал быстро и как-то легко. Женился он по сговору родителей, долго жил в браке без детей, особой любви между супругами не случилось, но мир и порядок в доме были. А дочь, как считали родители, у них не удалась. Выросла она с откровенно некрасивым лицом, крупной и почти мужской широкоплечей фигурой и со склонностью к дотошной аккуратности. «Эх, была бы парнем – тоже в армии пригодилась бы. А так – куда нам два солдата!» – шутили родители и на ее возможном замужестве поставили крест. Отец, Иван Горбатов, пережил свою супругу и, умирая, отписал все не сильно большое, но вполне приличное наследство целиком сыну. Если бы он хоть часть оставил дочери, то возможно, кто-то польстился бы на приданое, и она еще могла бы устроить свою личную жизнь. Но решение родителя – его воля. Тем более, что в этот момент у ротмистра Осипа Горбатова жена ходила уже беременная долгожданным наследником. Гликерия жила на милости брата, и часто занимала себя помощью монашкам в полковом лазарете.

Тут ее и приметил, будучи со смотром частей, генерал от инфантерии Удальцов, вдовец, и, говорили, обладатель огромного состояния, размеров которого точно назвать никто не мог, но судя по его особнякам и выездам, было оно ого-го. Он понаблюдал за тщательностью, с какой разглаживала складки на белье Гликерия, а особенно умилило его то, как она точно, до мельчайших крупинок разделила пайковой сахар на всех, кто в этот день числился в лазарете. Лет ему было уже под семьдесят, и он как раз собирался уходить на покой с царской службы. Двое взрослых сыновей его давно жили своими семьями, да и в других городах, и он сделал Гликерии Горбатовой неожиданное предложение. Вряд ли поводом к нему послужила надежда на любовные утехи, скорей он приглядел себе надежную хозяйку и сиделку на старость лет. Так и вышло.

Получив разрешение архиерея, «молодые» обвенчались и уехали на постоянное место жительства мужа в Нижний Новгород. Первые два года брака муж учил свою жену хозяйствовать в новых масштабах, и она была прилежной его послушницей. Увидев результаты, превосходящие его ожидания, генерал все движимое и недвижимое имущество перевел на свою благодарную ученицу: «Чтобы не намудрить туманящимся на старости рассудком чего-нибудь, а все в твоем светлом разумении чтобы было». После силы его стали слабнуть и последние пять лет жизни он провел в нежнейших заботах своей молодой жены и почил счастливый и умиротворенный, оставив ей все свое состояние.

После поминок вдова Гликерия Удальцова рассудила, что вступив во владение, она уже выполнила волю покойного мужа, и теперь может принимать любые решения – по велению своей души. Она предложила приехавшим на похороны его сыновьям на выбор – или пожизненное вспомоществование по двенадцати тысяч в год, либо единовременно по триста тысяч серебром. Кто сколько проживет – то только Господь ведает, и оба согласились на единовременные выплаты, занесли ее имя в семейные синодики и по гроб жизни молились об ее здравии.

Как иногда бывает, судьбы близких родственников следуют схожими маршрутами. Через месяц внезапно померла жена брата Осипа. Похоронив ее, он в кои веки вырвался из полка, и приехал к сестре с двумя предложениями: он, так и быть, возьмет на себя непосильную для женских плеч заботу об оставленном ей наследстве, а ее только просит исполнить чисто женское предназначение и взять на себя воспитание племянника. На второе она сразу согласилась, а от первого твердо отказалась. Наследство только ее и хозяйство вести она умеет сама. Точка. Осип Горбатов, на тот момент уже подполковник, был рад и этому, потому что ребенок на шее был немыслим при его «казарменной» жизни, а отказываться от этой, единственно милой его сердцу среды обитания, ему и в голову не приходило. Так к Удальцовой попал избалованный и не шибко сильный здоровьем шестилетний племянник Сергей.

Осип Горбатов, будучи до смерти жены примерным семьянином, в полковых увеселениях пикантного характера участия никогда не принимал, и представление о них имел почти детское. Овдовев, он начал приобщаться к ним, но как-то вовсе не охотно и не решительно. Получив очередное звание, праздновал он это событие широко, и, подвыпившие приятели как-то затащили его «к актёркам». На старости лет полковник взял и впервые влюбился как мальчишка в кудрявую певичку Ядвигу. Характер у той был легкий, но очень уж любвеобильный. Не желая делить свою пассию ни с кем другим, Осип решил на ней жениться. Все в полку отговаривали его и называли сумасшедшим. Но он уперся и настаивал на своем, считая, что поселив Ядвигу в своем доме, он вернет времена привычной семейной жизни, просто с другой женщиной.

Певичка осады не выдержала, сдалась, они поженились, но через два месяца молодая жена устала от домашней пасторали и заскучала. Вернувшись как-то в неурочный час, счастливый супруг застал у себя дома своего штабс-ротмистра, который аккомпанировал Ядвиге на фисгармонии, а та напевала какую-то арию. Всё бы ничего, и мужа можно было бы заболтать как всегда, но вот незадача – гость был без сапог. Ядвига подверглась домашнему аресту, что сталось со штабс-ротмистром нам неведомо, но все ключи от дома полковник Горбатов теперь держал постоянно при себе. Он делал вид, что в семье царят лад да любовь, супружница его страдала, но вынужденно играла отведенную ей роль.

Такое хрупкое равновесие продолжалось с полгода. Истерики и капризы изнемогающей в одиночестве Ядвиги сменялись бурными сценами примирения, и закономерно, что их результатом стала ее беременность. Надеясь, что таковое состояние остепенит супругу, Осип Иванович снял блокадное положение. Через неделю он застал свою жену в виде чересчур веселом, правда совершенно одну, но с початой бутылкой вина на прикроватном столике и почему-то двумя рюмками рядом с ней. Надо было что-то делать, чтобы обезопасить если уж не свое доброе имя, то хотя бы новую зародившуюся жизнь. Осип снова вспомнил про сестру и слезно умолял ее забрать от соблазнов подальше его непутевую супругу, хотя бы до срока родов. Гликерия, скрепя сердце, согласилась.

В самом начале года, в январе, родилась девочка – здоровенькая и голосистая. Молодая мать радовалась ей, как подарку, или как неожиданности, каждый раз удивляясь, что вот это существо у нее на руках имеет к ней непосредственное отношение, что это ее дочь и что она будет теперь всегда. Она каждый раз, видя Таню, силилась понять, как так происходит, что этот – другой человечек – ее плоть? Разглядывала ее, но так все равно до конца и не понимала. Интереса к новинке хватило ненадолго. Гликерия взяла из деревни хорошую кормилицу, а брату отписала, что грех на душу брать не желает, и что следить за его женушкой сил ее не хватит, пусть забирает к себе. А с детьми все будет хорошо. Генерал обещал, но просил обождать то окончания маневров, то смены квартир, то наступления зимы и все оттягивал свой приезд.

Ядвига стала все чаще уходить невесть куда из дому, а возвращалась лишь под утро, и от нее сильно пахло вином. Когда Танечке исполнился годик, видимо на радостях, мамаша ее загуляла так, что не являлась к дочери аж с неделю. По возвращении, в момент, когда разум ее был в наиболее ясном состоянии, Гликерия попыталась усовестить ее, даже пригрозила… Ядвига плакала, клялась, кинулась обнимать спящую дочь… Но через пару дней у той случились именины, и не отметить их любящая мамаша позволить себе просто не могла. Ее нашли на третье утро после ухода, совсем рядом с домом, замерзшую в сугробе. Забирать генералу из Нижнего стало некого.

Дети росли. Сережа после гимназии так ничем определенным и не занимался, по слабости здоровья к военной службе был не годен, но вроде бы в нем проснулись способности к поэзии – он ходил на поэтические чтения, был одним из постоянных членов некоего литературного кружка и его даже пару раз напечатали тоненькими изданиями. Тетка своих воспитанников не баловала. Кормить кормила, одевать одевала, но в руки денег давала мало, все время пыталась их приструнить, приладить к какому-нибудь делу, и как казалось брату и сестре, главной ее жизненной задачей было ограничение их личной свободы. Смерти ее они не ждали и не желали, потому, как с наследством не поймешь – открыто она никогда ничего не обещала, ни племянникам, ни брату своему. А вдруг, возьмет и отпишет все какому-нибудь приюту? А у папаши ясно, какое состояние – что и было, то поиздержалось, а прибавлением его никто и не озадачивался. Когда уж тут, все служба, да служба. Так что пусть пока уж так идет. Но мысли о самостоятельной жизни ни одного из них не покидали.

***

– Я говорю, познакомь меня с этой Лизой! – Сергей умел быть настойчивым, когда это было нужно ему лично.

– Ну, пошли. – Таня даже приподнялась на стуле, но тут же плюхнулась обратно, передвинув графин так, чтобы он загораживал ее лицо. – Ой, нет, не сейчас. Не пойду туда, там княжна Чиатурия с ней.

– А это что за растение?

– Ну её! Зануда.

– А родители зануды кто?

– Грузинские князья. Но тебе там делать нечего, братец. Княжна Нина до того правильная, что если ей только покажется, что с ней ведут себя не честно, или не почтительно, то ее папаша тут же обидчика зарежет. О! Кого я вижу! – Таня горделиво ухмыльнулась – А это уже мой поклонник. Архитектор Борцов собственной персоной.

– Он же старый! – скривил рот Сергей. – Ему уже лет сорок, наверно.

– Не может быть, чтобы сорок! – Таня изумленно посмотрела на братца. – Да он тебя не так, чтобы намного старше-то! А впрочем, какая разница, если он талантливый?

– Ты имеешь в виду «богатый», сестрёнка? – хохотнул Сергей. – И где же ты его подцепила?

– Фи, что за выражения! – скривилась Танюша. – Он был в Институте гостем maman и половину экзамена по рисованию простоял около моего мольберта.

– А что ж тогда на балу он все с твоими занудами танцевал, а не с тобой? – дразнил Сергей сестру.

– А может это ты его спугнул! Вдруг он подумал, что ты – мой жених? – Таня не собиралась сдаваться. – А скорей всего, он перед Мимозовым выслуживается, тому Лизин отец компаньоном приходится.

– Тогда точно, знакомь меня с ней. Как хочешь! Если там Мимозов рядом, то это неспроста, его деньги за три версты чуют, – и Сергей, переключившись вниманием, позвал: – Официант! Смени салфетку.

– У тебя что, платка нет? – брезгливо спросила Танюша, видя, что тот утирает салфеткой лоб.

– Платок уже давно мокрый.

– Но тут совсем не жарко. Может быть, ты плохо себя чувствуешь? – обеспокоилась она, только сейчас замечая испарину на его лице.