Я знаю, что видел

– Мне жаль, – бросаю я вслед Блэйк, которая уже готова уйти. – Передайте ее семье, что мне жаль.

Она улыбается, но в ее улыбке нет радости.

– В этом идти я не могу, – показываю на тренировочные штаны и тонкую серую толстовку, которую мне выдали здесь.

Но уязвимее всего чувствую себя из-за кед.

– Можно хотя бы ботинки вернуть?

– Вещдоки, – качает головой Блэйк.

Хочу возразить, но вспоминаю: ведь именно она подсуетилась, чтобы меня выпустили.

– Спасибо, что нашли способ меня выпустить, – говорю я наконец.

Она слегка хмурится, будто смутившись.

– Не меня благодарите. Его, – кивком она показывает себе за спину.

Тут я понимаю, кого она имеет в виду, и у меня перехватывает дыхание. За низкой алюминиевой дверью вижу его – впервые за столько лет.

– Себ?

– Паршиво выглядишь, – замечает он.

Глава одиннадцатая

Четверг

Судя по часам, сейчас 03:11. Тепло салона и плавный ход автомобиля навевают сон, но я все никак не могу расслабиться. Бросаю взгляд на Себа, тот уверенно крутит руль. Рукава накрахмалены, запонки слегка поблескивают от мелькающих за окном фонарей. Он не спускает глаз с дороги, хотя на Кристал-Пэлас-роуд машин немного. Как будто ему все равно, куда смотреть, только бы не на меня.

Проезжаем несколько лежачих полицейских, затем сворачиваем направо и катим вдоль примыкающих друг к другу аккуратных домиков. В голову врываются беспорядочные воспоминания. Я знаю это место. Машина плавно тормозит, и Себ нажимает на кнопку, чтобы поставить на ручник. И когда только автомобили успели таким обзавестись?

– Приехали, – говорит он, вылезая из машины.

Все такой же красавчик, только седины стало больше. Лицо слегка изможденное, но никто не молодеет. Выбравшись из машины, подхожу вслед за ним к двери, жду за спиной, пока он открывает. Щелкает выключателем, и прихожую заливает мягкий янтарный свет. Стены выкрашены в приглушенные тона, но блики света все же пляшут по комнате, прыгая между полированными деревянными перилами и старинным сервантом.

– Заходи, – приглашает он и отступает в сторону, чтобы пропустить меня.

– Я лучше пойду, – отвечаю я, бросив взгляд на свои грязные руки. – Я у тебя не останусь.

Тут меня обволакивает холод, и я с раздражением отмечаю, что дрожу.

– Не дури, – возражает он. – Пойдем. На такой погоде дверь открытой лучше не держать.

Снова поеживаюсь в тонкой одежде, выданной мне полицией, и вдруг мои ноги как по команде обессиливают. Колени подкашиваются, и я сползаю по двери вниз; он подхватывает меня в последний момент. Все вокруг темнеет, а затем – пустота.

Проснувшись, собираю обрывки воспоминаний. Вот Себ чуть ли не волоком тащит меня внутрь дома, вверх по лестнице – нежно-кремовые кроссовки на темном отполированном паркете. С трудом перебираю ногами; меня, будто последнего пьяницу, подводят к кровати. Чувствую, как моя «тюремная» одежда липнет к коже, когда ее стягивают. Из-под одежды по комнате разносится вонь. Среди всплывающих в голове образов возникает сложенное на стуле полотенце. Теплый воздух обволакивает мои руки. После – темнота, забытье и наконец сон.

Чувствую, как утро хочет разомкнуть мне веки, но зависаю на мгновение, силясь вспомнить, где нахожусь. Голова пульсирует. Встаю с кровати, отодвигаю занавеску, из-за которой проглядывает низкое утреннее солнце. На часах на прикроватном столике начало девятого. Открываю глаза, прислушиваюсь – я же ничего не знаю о человеке, который живет в этом доме. Не знаю, есть тут дети, партнер или друзья.

Вдалеке слышен звон – похоже, накрывают завтрак. Ищу спортивный костюм, в котором приехал, но нигде не нахожу. Себ, видимо, забрал постирать. Оставил одежду на смену – стопкой прямо на белом полотенце. Темно-красные брюки, синяя рубашка в клетку, какие-то новые, еще не распакованные трусы, носки и свитер с круглым вырезом. Это все его одежда, которой он пользуется сам, не запасная. Достаю из упаковки трусы. Они безупречно чистые, особенно на фоне моих покрытых грязью рук. Я уже столько лет не носил трусов, не было необходимости. Хлопковая белизна бьет мне в глаза. Не надену все это, пока не вымоюсь.

Обернув бедра полотенцем, выхожу в коридор, попутно рассматривая заставленные книгами полки. Смесь из французской классики и бульварного чтива сбивает меня с толку, но тут я соображаю, что французские книги я сам же и оставил здесь много лет назад, а дешевые и легкие триллеры всегда любила Нина. Почему-то вспомнил, что она пахла розами. Интересно, она до сих пор с Себом? Дверь в ванную распахнута, словно приглашая к себе. Захожу, разглядываю отполированную ванну. Как же давно я принимал ванну в последний раз! Тянусь к кранам, но замираю. Уж не злоупотребляю ли я гостеприимством? Впрочем, я и так в его доме, в его одежде, поэтому помыться – наименьшее из всего, что я могу для него сделать. Через несколько минут я уже лежу в воде, наблюдаю, как грязь стекает с моего тела и тонет. Беру щеточку, принимаюсь тереть себя, стараясь, правда, не входить в раж. Дальше – волосы. Только намочив их, осознаю, насколько же они длинные. В конце скребу лицо, пока не чувствую, что оно снова приобрело розовый цвет. Спустив воду, поражаюсь полосе из грязи, окаймляющей дно.

На выходе из ванной я замечаю кого-то в зеркале. Персонажа ночного кошмара. Это, конечно же, я сам, вот только лицо в отражении истекает кровью. Тупая боль дает понять: я разодрал швы. Вздыхаю, прижимаю к лицу скомканное полотенце и держу, пока не обнаруживаю пластыри с изображением мультяшных поросят. Так у него есть дети? Наклеив три полоски одна на другую, останавливаю поток, затем бросаю еще один взгляд в зеркало. Выгляжу чистым, но каким-то нелепым.

– Нашел-таки пластырь, – улыбается он, когда я захожу на кухню.

Лоб покалывает.

– От племянниц остался. Там яйца с беконом, – он указывает на накрытый стол, – и в кофейнике свежий кофе.

На нем классический серый клетчатый костюм, бледно-голубая рубашка, алый галстук с узором из маленьких слоников. Он с улыбкой осматривает меня, одетого в его клетчатую рубашку и красные брюки. Затем встает, берет со стола ключи. От запаха бекона в животе то накатывает, то затихает чувство голода. Но мне нужно поесть.

– Спасибо, – говорю я, присаживаясь.

Он глядит на меня так, будто хочет что-то сказать, но потом раздумывает.

– Слушай, мне пора на работу. – Он смотрит на часы.

Это «Ролекс Милгаусс». Когда-то и у меня были такие же, ведь они названы в честь математика.

– Поговорим, когда вернусь. Где-то около шести. Пользуйся всем, чем нужно.

Он делает паузу, заметив мое взволнованное лицо:

– Все в порядке, я один в доме.

– Спасибо, Себ, – отвечаю, – но не буду тебе докучать. И верну все это, если ты покажешь, куда дел мою старую одежду.

Остановившись в дверях, он оборачивается. Улыбка расплывается чуть ли не до кончиков глаз.

– Ксандер. Нет. Пожалуйста. Просто останься.

– Не знаю. Находиться в помещении мне слишком тяжело.

Он роется в кармане, и в руках у него возникает кошелек. Я пячусь, но то, что он протягивает мне, – это вовсе не деньги.

– Тогда просто пройдись. Сядь на автобус, подыши воздухом. Возьми мой старый проездной. На нем тридцать фунтов или около того. Но только не сбегай, во всяком случае пока я не вернусь, – говорит он.

Я киваю, точно зная: когда он вернется, меня и след простынет. К тому же он не оставил мне ключей.

Когда он ушел, я сажусь за стол и набиваю себе рот едой. Наливаю немного кофе, делаю большой глоток. Теплый кофеин циркулирует по телу, и постепенно, клетка за клеткой, организм стряхивает с себя сон. Мускулы наливаются силой, и я иду в гостиную – в бледных тонах, но светлую. Отполированные поверхности подмигивают мне, сверкая всеми своими плоскостями. Мебель исключительно новая, но я знаю эту комнату, этот дом, знаю его скелет, даже если на нем теперь новая плоть. Ищу какие-то следы Нины, но не нахожу. Что же с ней случилось?

Одну из стен украшает телевизор размером с большую картину, под ним – стереосистема с колонками в форме цилиндра. На камине стоит единственная во всем доме фотография Себа. На ней ему где-то двадцать два: стоит такой розовощекий на фоне лазурного неба. Позади угадывается здание колледжа. А на переднем плане Нина и рядом с ней Грейс.

Я, кажется, помню тот день. Я уверен, что был там, когда сделали фотографию, пусть меня и нет на ней. Возможно, я по другую сторону объектива. Странно: в моих воспоминаниях об этой фотографии я тоже должен быть на ней. Перед глазами мое тогдашнее выражение лица – кажется, раздраженное, потому что фотографироваться я не хотел.