Культ свободы: этика и общество будущего
Если же стыда уже нет, налицо нравственное разложение наследников, после которого трагический финал неизбежен. Судьба сына, потерявшего моральный ориентир в результате того, что его отец посвятил себя накоплению достатка в ущерб воспитанию, не составляет секрета тысячи лет – процесс убедительно описан еще Сократом и переписан уже Платоном. Душераздирающие сцены разложения ничуть не изменились за эти тысячи лет. Сначала избыточные деньги лишают человека жизненной цели, потом сковывают его волю, подавляют способности и в конце концов губят. Психология иждивенчества, привычка полагаться на незаработанное, на кого-то еще, расползается как рак по душе и остальным недоразвитым органам.
Богатство, которое не просто меряется относительно чужого благополучия, а которое и есть само относительное благополучие – верное средство убить в человеке все человеческое. Только знание верного соотношения затрат и результатов позволяет человеку быть моральным и участвовать в договоре. Но богатство – это и есть искажение этого знания. Богатый не ценит затраты – они для него несущественны, не боится ошибок – они легко исправляются, не согласен ждать – он неисправимо испорчен легкостью доступа к любым удовольствиям, не способен на верный выбор – его возможности неисчерпаемы, а чувства притуплены избытком удовольствий.
Моральные проблемы таких масштабов мучают людей, которым непосчастливилось обладать совестью, как ни редки они среди счастливчиков. Да, и среди обеспеченных людей попадаются стыдящиеся богатства, отторгающие насилие, тонко чувствующие несправедливость и стремящиеся к самовыражению. Мы просто не слышим о них, потому что эти несчастные хоть и понимают все нелепость наследования, предпочитают молча страдать, зная что бедные их все равно не поймут. Те же, кто не может молчать, в один голос утверждают, что наследство поощряет в человеке самое худшее, убивает все живое, разрушает психику, отучает от труда, приучает к наркотикам, навязывает безумие и внушает страх остаться без наследства. Человек не понимающий, что такое успех и в чем смысл жизни – это живой труп, заслуживающий только жалости, а точнее эвтаназии из жалости.
Все это можно наблюдать воочию. В то время как все общество честно трудится и радуется жизни, богатые скопидомы с целью породниться втягивают в семейный круг всякие человеческие отбросы и генный мусор – лживых бессовестных проходимцев, озабоченных только деньгами. А если добавить внутрисемейные браки с целью сохранения капиталов? В результате, в отличие от эволюционного наследования, социальное – механизм самого настоящего неестественного отбора. Вместо задуманного патриархами выживания, мы видим вырождение элиты – не только моральное, но и прямо таки физическое. К сожалению, процесс этот идет крайне медленно.
Потому и некогда богатым рефлексировать – они вымирают. Есть и вторая причина – они уже не способны на это. С чем солидарны многие либеральные мыслители, которые хоть и не порицали наследование в целом, честно отмечали его негативные последствия для разума, особенно привычку к подсказкам, изнеженность, неуверенность, неумение глубоко и целенаправленно мыслить, неспособность планировать и принимать решения. Наследование разлагает и развращает человека, ориентирует его не на поиск своего я, а на стремление вписаться в финансовый, имущественный, иерархический расклад доставшийся ему по наследству. Принуждение идти по стопам подавляет, задает предназначение, лишает индивидуальности. Он уже не в силах отказаться от наследования и стать человеком. Все, что ему остается – передавать наследство дальше, чтоб мучились дети и внуки.
3 Смерть публичной сферы
– Атака на рынок
Но как бы ужасно не выглядело разложение личной сферы, публичная – вот что является настоящей жертвой наследования.
Эквивалентный обмен происходит по цене, которая отражает суммарные потребности и возможности всех участников этичного рынка. Любое отклонение дает преимущество кому-то за счет кого-то. Случайное отклонение не страшно, страшно систематическое. Тут-то и вступает в дело капитал, навсегда склоняя податливую фортуну в свою сторону, и чем больше разница "весов" торговых сторон, тем заметнее лапа детерминизма. Дело не спасает ничто, даже любимая экономистами "совершенная" конкуренция. Особенно заметна роль капитала на рынка труда, где наниматели как правило богаче нанимаемых. Капиталист может добровольно не нанять рабочего и ничего не потеряет, а рабочий может добровольно умереть без работы с голоду. Такая позиция богатого покупателя давит на цену товара (в данном случае цену рабочей силы) вниз, помогая ему получить лучшие по сравнению со справедливой ценой условия. В случае, когда богатый продает, большая потребность в товаре бедного помогает богатому поднять цену, опять получая дополнительные преимущества. Общий принцип обмена между неравными сторонами таков – чем меньше у участника сделки потребность в ней, тем больше его возможности. У богатых потребность всегда меньше, потому что у них уже есть больше собственности. Любой товар им не так нужен, как бедным. Если же вдруг и богатому и бедному какой-то товар оказался нужен одинаково сильно, богатый всегда сможет перебить цену бедного и оставить его ни с чем – его потребность в деньгах также меньше. Т.е. деньги для него имеют меньшую ценность. Легко заметить, что идея капитала не согласуется с идеей денег – деньги не могут служить универсальной мерой ценностей и иметь возможность выражать выгоду разных людей, если их ценность не одинакова для всех.
Говоря абстрактно, рыночный обмен – это попытка уменьшить потребности и увеличить возможности путем их предварительного согласования с остальными участниками рынка. Учитывая, что потребности одной стороны – это возможности второй, только равный масштаб сторон может гарантировать равноценный обмен. Иначе даже равный обмен затрагивает стороны диспропорционально, еще больше увеличивая неравенство. Богатый – это тот, у кого больше возможности и меньше потребности, выравнить обмен в таких условиях можно одним способом – дождаться, когда он помрет. Этот фатальный результат оказывается лежащим за пределами науки экономики по той причине, что потребности и возможности слишком субьективны, чтобы служить точной науке. Искажения, однако, прекрасно проявляются на ненаучном уровне, где вечно богатые и вечно бедные никак не найдут общего языка.
Обмен обладает многими странными особенностями, препятствующими равноценности и эквивалентности. Вступая в обмен, нуждающиеся заведомо ценят желаемое больше, чем оно ценно "в среднем по больнице", а продавец как правило имеет меньшую нужду. Частенько сама "нужда" возникает просто от того, что кто-то излишне преуспевает. Расслоение всячески воспроизводит само себя и полное равенство безусловно невозможно. Рынок творит экспоненту, лишающую свободы большинство населения. Эта закономерность – такая же обьективная рыночная сила, как и весь окружающий детерминизм. Чтобы преодолеть ее, необходимо стремиться не к совершенной конкуренции, а к совершенной эквивалентности. Тот факт, что в природе нет совершенства, не может нас остановить. Однако мы еще в самом начале этого пути и пока эквивалентность с таким трудом и бессоницей идет в руки, можно воспользоваться хотя бы самыми простыми способами. Например вносить в неэтичный рынок разумные коррективы. Отказ от наследования – вполне разумная альтернатива ежегодной добровольной раздаче денег бедным.
Другой вредный аспект чрезмерных капиталов – они превращают людей в паразитов. Паразитизм естествен в природе, но совсем не обязательно – в обществе. На этичном рынке паразитом стать трудно. Но когда у паразита есть капитал, этичный рынок исчезает. Капитал – такая сумма которая не только растет сама по себе, но и позволяет кормиться на этом. Капитал, возможно, необходим для инвестиций, но ниоткуда не следует, что он должен принадлежать одному рту. Паразиты накапливают капитал не столько ловким экономическим насилием в обмене, сколько другими методами. Ибо заимев капитал непонятно каким образом, они становятся внерыночными игроками – их больше не волнуют потребности экономики и польза других. Они превращаются в хранителей капитала и принципиальных врагов свободы. Эти враги озабочены, и не в хорошем смысле, любыми внерыночными механизмами (личные связи, олигархия, династические браки), препятствующими честной конкуренции и кооперации. Вот она – паразитическая логика наследования!
– Справедливость рынка
Но можно ли говорить о такой материи, как этичность рынка? Конечно нет, если рассматривать рынок сам по себе, независимо от его приложения к обществу. Рынок – инструмент, механизм и способ, у него нет морали. Силы рынка, как и остальной неразумной природы, создают несправедливость когда этому способствуют сами люди. Например дождь обьективно реален, но несправедливо заставлять мокнуть одних за счет других. Также на рынке – свободный обмен порождает несправедливость тогда, когда люди позволяют одним пользоваться его возможностями за счет других.
Рынок – порождение свободы, ибо отнять собственность проще насилием. В рынке нет никакого другого смысла, кроме возможности человеку освободиться и стать самим собой. Рынок не должен быть оптимальным, эффективным, снабжать всех хлебом и зрелищами. Это все – побочные результаты, возникающие тогда, когда каждый приносит пользу всем. Рынок должен давать каждому возможность максимально свободно проявить себя. И ничего больше. Вся другая эффективность вытекает отсюда. Другой эффективности просто неоткуда взяться, потому что самый ценный экономический ресурс – человеческие способности и таланты. И иначе, как честным и этичным рынком его распределить никак не получится.
Если личная сфера производит биологическую оболочку людей, то рынок производит их экономическую сущность – позволяет вскрыть, углубить и применить их способности и трудолюбие на радость всем. И в соответствии с этим распределить собственность. Собственность – неотчуждаемая характеристика человека и наиболее обьективная его оценка. Вот в этой обьективности – единственная справедливость рынка. Но как оценка может быть обьективной, если она с самого начала искажена наследованием? Как она вообще может передаваться? Польза приносимая человеком не может быть обьективно оценена людьми, если они имеют преимущество перед ним, или могут повлиять на него. Равно как и он на них. Только полная независимость и сходные условия существования сделают сравнимыми их потребности. А это и есть условия договора – отсутствие насилия! Нужда – это ограничитель свободы, ведь если кто-то чрезвычайно нуждается в чем-то – он уже не свободен. Но излишки – это ограничитель свободы других, потому что теперь другие оказываются нуждающимися. Потребности и возможности относительны. Нужда, как и излишки, не должна влиять на обьективность, ведь другие не виноваты, если у кого-то личные проблемы. Достигнуть такой персональной обьективности помогли бы практические меры. Отмена наследования, я имею в виду.
Наследование препятствует договору, в который включается каждый новый член общества. Имея за собой тайную поддержку других, нечестный противопоставляет себя тем, кто действует в одиночку, честно полагаясь на свои силы. Мафиозные кланы, повязанные кровью хоть по родству, хоть по делам, как и любая группировка должны оставаться вне пределов рынка. Пусть живут где-нибудь в лесу. Клановая мораль противоречит свободе, привязанному к своему роду человеку не нужен рынок. Что он там будет делать? Он доверяет только своим. Мой дом – моя крепость? Вот пусть там и сидит, пусть там и торгует.
До тех пор, пока с наследованием вопрос не решен, вопрос справедливости будет также упираться в вопрос первоначального присвоения. Не будь наследования, вопрос бы как-то решился. В чем вопрос? В том, что только полные идеалисты могут полагать, будто первая собственность была присвоена справедливым образом, например путем смешивания долгого, тяжелого и упорного труда с ничейными ресурсами. Реальность была куда быстрее и легче. И несправедливее. Тем не менее за давностью лет, сторонники "исторической" (а я бы сказал кровавой, ибо история эта кровава хлеще некуда) справедливости считают справедливым то, что получилось в результате доисторических военных авантюр и что продолжает удерживаться с тех пор в девственно-несправедливой чистоте благодаря насильственно-наследственным обменам. Несмотря на изящество такого этического принципа, нормальный человек над ним даже смеяться постыдится.
С точки зрения нормального человека, наследование – не что иное как узаконенное насилие, потому что все первоначальное приобретение было таковым. И не только первоначальное. Еще и сейчас, в условиях системного и систематического насилия, едва ли можно найти действительно крупную собственность, приобретенную справедливо. Впрочем, мелкую тоже. Настоящая частная собственность – следствие договора, свободы и добровольности. Значит, пока не решен вопрос первоначального присвоения, все нынешние капиталы нелегитимны. Нетрудно видеть, что единственный реально работающий способ вырваться из этого заколдованного круга – не изьятие и не передел, а отказ от наследования. В случае, если сам отказ, разумеется, реально заработает.
– Корень аморальности
Социальная справедливость требует обязательного уравнивания стартовых условий – это ощущение кроется где-то в самой глубине моральной машины разума, в самом центре ее двигателя. В любой игре, тем более такой серьезной как жизнь, карты должны быть розданы честно. И если глубинные нравственные чувства нам не лгут – наследование в высшей степени аморально.
Да, можно опять вернуться к неразумной природе и посетовать, что та не знает справедливости. Можно извлечь из загашников занюханные в пыль возражения, что уравнивать – дело пустое. Можно состроить скорбную физиономию и погрустить, что нашему хилому разуму не под силу провести черту между наследством и наследованием. Но речь не об этом. Оставив природе природное, следует озаботиться человеческим. Пусть природа кладет карты как ей хочется – никому не придет в голову считать это жульничеством. С неразумной какой спрос? Но пусть люди не вмешивают своих трюков. В любом деле несправедливость возникает там, где они прикладывают свои нечистые руки.
Можно ли увидеть эту аморальность невооруженным взглядом? Конечно. Если бы не наследование, зачем власть имущие копили бы столько богатств? Откуда у них появилась бы такая всепоглощающая алчность? Пошли бы они на бесконечные войны и преступления ради своих капиталов? А показная роскошь нуворишей? Разве она не вызвана стремлением "не отстать" от потомственных паразитов, рознично-оптовой знати или аристократии банковского процента? Нуждой лезть из кожи вон ради доступа в высокие круги? Получить их признание, завести связи и опять передать все это дальше? В конце концов важно не само богатство – важна разница в его уровнях. А не будь наследования – откуда взялась бы эта головокружительная разница?
Многие наивные считают, что это как раз хамоватые временщики оставляют за собой выжженное поле, а родовая знать напротив, благородно заботится о процветании подданных, которых ее потомкам еще стричь и стричь. Но временщики гребут и хапают тоже поэтому – чтобы стать знатью и оставить детям. В конечном итоге, любой хапательный мотив сводится к этому заезженному моральному оправданию: не ради себя стараюсь, все – им! Все – детям! Как всегда, самые низкие дела прикрывают самыми высокими словами.
Наследование – атавизм жадности, прикрытый и спрятанный на уровне семьи. Если за личную мораль отвечает совесть, то за семейную не отвечает никто. Традиции надо блюсти независимо ни от чего. Как можно не передать детям то, что было получено самим? Заработанное своим горбом – предмет гордости, полученное даром – бремя ответственности. Свое можно пожертвовать, чужое надо хранить. Скаредность становится семейной традицией, наследование берет в заложники, а имущество накладывает нравственный груз. Тут уж не до этики.
Аморальность, проявляющаяся на виду, а верхушка – самая видимая часть общества, калечит все общество, поскольку мораль – его единственная основа. Потеря этического ориентира, вызванная возможностью передавать из поколения в поколение награбленное, лежит в корне многих моральных бед. А может – вообще всех. Тут и страсть к деньгам, как к абсолютному благу, и враждебность, и беззаконие, и бог знает что еще. Давно изучены и заучены все корреляции между степенью расслоения и уровнями социальных пороков – преступностью, самоубийствами, детской и взрослой смертностью, болезнями, наркоманией, неграмотностью и т.д. И что? Ничего, воз и ныне там.
Мне представляется, что без наследования, люди куда легче бы осознали простую мысль, что деньги не самоцель, что цель на самом деле – благо, которое каждый приносит всем. Накопительство – моральная болезнь. Оно вытесняет благо прибылью, других своими, а общество – наследниками. Рынок превращается в поле экономической войны, где хороши любые средства, потому что они дают возможность дальнейших бесконечных побед. Сотрудничество превращается в борьбу, а деньги – в запасы оружия и средство порабощения, а не благодарность за проданные блага. Пока существует наследование, коррупция публичной сферы неизбежна и неизлечима.
– Планирование
Но может быть в наследовании есть какая-то польза, помимо взращивания рафинированных элитариев? Может она позволяет видеть и планировать дальше? Делать серьезные капитальные инвестиции, невозможные иначе? Браться за решение глобальных проблем, недоступных мелким экономическим агентам?
Наоборот – принадлежащий одному собственнику капитал не способен эффективно функционировать. Управление им, принятие решений об инвестициях, равно как и проедание – дело профессионалов. Вообще, логика любого бизнеса приличного размера не вяжется с семейными делами. Горизонт планирования задается не прозорливостью хозяина, а размером оборота и спецификой отрасли, и этот горизонт по-всякому дальше горизонта семьи и наследников. В конце концов бизнес – это серьезная структура, а жизнь – хрупкая вещь. Только бизнес, независимый от прихоти фортуны в лице безвременной кончины или безалаберного отпрыска, может планироваться так, как требуется ему и обществу.
Наследование не только не помогает планировать дальше – оно мешает планировать дальше. Вспомним теорию игр. Только игрок заинтересованный в своей репутации и долгосрочном сотрудничестве, не будет обманывать. Но что помешает это сделать человеку, уходящему из жизни? Особенно если он знает, что уворованное успешно передаст детям? А вот если он вспомнит, что передать не получится, раз? И два, что его репутация отразится на репутации его детей, если они примут наследство, когда никто больше этим не страдает? Наследование разрушает долгосрочное планирование. Оно позволяет закончить игру, сохранив выигрыш и тем путает все долгосрочные планы партнеров.
Бизнес требует специализации. И интересы, и способности людей различаются – как владельцы крупного бизнеса могут полагаться тут на наследников? Человек например предпочел бы сохранить дело жизни, передав его кому-то увлеченному и бескорыстному, а не развращенным и бездарным детям, которые скорее всего разрушат созданное им в силу алчности и глупости, но не может сделать этого изза традиций и общественного мнения? Какое тут может быть планирование? Бизнес требует и определенной среды – не только этики, но и права, институтов и прочих культурных механизмов. Надо ли говорить, что все это – включая кадры – обеспечивает общество, а не отпрыски? Общество, а значит и отсутствие наследования, гарантирует бизнесу максимальные перспективы и возможность планирования.
Но возможно ли планирование и сами инвестиции без капитала? Как убеждает нас теоретическая обслуга богатых накопителей, если раздать бедным принадлежащее их хозяевам, весь капитал будет немедленно проеден, средства производства распроданы и наступит всеобщая разруха. Прилежные наследники, оказываются, стараются сберечь наследство, приумножить его и вложить в дело исключительно ради нашей общей пользы. Обслуге невдомек, что деньги никуда не деваются. Будучи розданы бедным, они увеличат спрос, который подтолкнет экономику в правильном направлении – туда, где производится то, что реально нужно. А если часть спроса окажется неудовлетворена, избыточным деньгам просто некуда будет деться, кроме как слиться в капиталы и пойти в производство. Только уже не в руки одного скопидома, а в общий котел. Практика народного капитализма показала возможность формирования крупных инвестиционных ресурсов из множества мелких. Слава богу банки уже научились собирать деньги вкладчиков не только для того, чтобы навсегда умыкнуть их. Капитал в одних руках – это извращение и экономическое оружие. В общих – здоровое средство прогресса.
4 Спасение души и свободы
– Кульминация этики
Несмотря на экономообразность вопроса о долгосрочном планировании, он на самом деле напрямую касается этики. Иными словами его можно переформулировать так – какова цель инвестиций, которые наверняка принесут доход после смерти инвестора? В чем их смысл, в чем смысл его бизнеса и заодно смысл его жизни?
Только общество вечно. Создание чего-то непреходящего – какой-либо экономический или культурный результат – это в сущности вклад в общество. Разве люди, произведшие такой вклад, отдают его, завещают его детям? Как можно завещать свое изобретение, славу, имя? Но и деньги тоже – это оценка вклада в общество, это публичная, а не личная сфера. А как можно заменить деньгами личные отношения, участие в воспитании детей, создание семейной атмосферы? Зато вполне можно любить семью, положить на ее алтарь все свои душевные силы, вырастить детей, которым иможно гордиться – в том числе тем, что они сами добиваются успеха, что они состоялись как достойные члены общества – и при этом вложить все деньги в то дело, которое служит всему обществу, приносит пользу всем. Как призван приносить любой действительно ценный – и экономически, и культурно – результат.
Мы живем в эпоху, когда родо-племенные структуры давно разрушены и заменены индивидуально-коллективными. Разве не естественно заменить архаичное наследование истинным душеспасением – во имя человечества? Общество как целое нуждается во множестве вещей, выгода от которых лежит вне пределов жизни индивида. Разве не естественно было бы уходящему из жизни человеку посвятить плоды своих праведных трудов общему будущему? Например, тому, что плохо вписывается в практичный, расчетливый рынок – научным, инфраструктурным, культурным, творческим проектам? Причем тут количество потребностей таково, что человек мог бы свободно выбирать, что он считает самым важным и нужным, это стало бы его фактически второй жизненной целью – хоть и после жизни?
Выгода, которая главенствует в публичной сфере, может контролироваться рассудком только в том случае, если он этичен – если он помнит о вечном. Чувства, толкающие людей к поиску выгоды, не могут распространяться дальше смерти. "Чувство наследования" лежит за этим пределом, оно не могло появиться эволюционно. Только разум заглядывает дальше смерти. Таким образом, выгода, накопление, польза и прочие рациональные мотивы, становятся чисто разумными, когда время планирования выходит за пределы жизни. А значит жадность и корысть, перестают играть роль в таких расчетах. Но разум видит в будущем только общее благо. В будущем есть только потомки, все наследники в конце концов сливаются в один коллектив. Таким образом, накопление богатства с целью передачи по наследству – противоречит как "естественной" природе человека (чувству корысти), так и "искусственной" (разуму). Это просто болезнь, хоть и массовая.
Вылечиться можно лишь почувствовав себя человеком, осознав свою принадлежность к людям, а не к кучке таких же дегенератов. Человек – идентичность, рождающая обьективную этику. Отказ от наследования это ее проявление, в этом вся ее суть – успех общества и человечества, это явное постулирование общего блага в противовес личному эгоизму, рассматривающему окружающих как врагов семьи, рода, племени и прочих групп, не способных к самостоятельному существованию в публичной сфере.
Нет ничего удивительного в том, что некоторые заметные обладатели несметных богатств ближе к смерти начинают осознавать все эти очевидные вещи и наслаждаются редкой возможностью остаться в памяти потомков не только душегубом, но и душелюбом. Владея капиталом, достаточным для того, чтобы организовать о себе память недоступную даже миллиону смертных если они сложатся, эти неглупые люди используют его на всю катушку пользуясь их же глупостью. Создавая музеи, коллекции, университеты, благотворительные фонды и т.д. своего имени, они смотрят далеко вперед. Как раз туда, куда указывает обьективная этика. Но все же недостаточно. Потому что обьективная этика, в отличие от легковерных почитателей всего заметного и богатого, легко различит корыстные мотивы во всей подобной деятельности и отвергнет их как недостойные этичного человека. Я ни минуты не сомневаюсь, что наши достаточно далекие потомки еще посмеются над потугами этих благодетелей увековечить свои имена таким примитивным способом, и презрительно вычеркнут их из памяти человечества.
