Культ свободы: этика и общество будущего
As you see Как видите, кто в лес, кто по дрова. Других великих умов я не обнаружил, хотя, признаюсь, долго и не искал в силу наследственной лени. И этот результат, если задуматься, не удивителен. Ибо сама возможность думать и распространять мысли, необходимая великому уму, начинается с получения по наследству доступа к образованию и свободы от необходимости зарабатывать на пропитание, а также правильных моральных ориентиров, не одобряющих поношение благ и одновременное пользование оными. Иными словами, без наследования не было ни великих умов, ни их великих мыслей, благословляющих наследование. А те, что были – очевидное досадное недоразумение, ныне неприемлемое промеж приличных людей.
– Наследование и власть
Да, без наследования наша жизнь вероятно была бы ужасна, потому что наследование – не только источник образованных элитариев и культурных достижений, но и залог стабильности обществ и процветания народов. Я бы добавил – стабильности власти и процветания к ней допущенных. Шутка ли, сколько существует общество, столько существует власть, а как можно передавать власть, если не по наследству? Теоретически есть механизмы, обходящие наследование – например церковные иерархи не могут иметь наследников и им приходится выдумывать иные хитрые способы. Но все эти способы – то же самое наследование, только боком. Я даже сомневаюсь, что бывает серьезная власть без наследования. Правда убедиться в этом случай мне пока не представился. Судите сами.
Наследственное право – вещь относительно недавняя, появившаяся вместе с правом, а то – вместе с имуществом. Но само наследование было всегда. Просто вместо имущества потомкам наследовалось положение, статус, привилегии, принадлежность… можно сказать архаичные формы власти. Нынешние формы власти – финансовые – это уже модерн. С уходом сословий и прочей архаики, власть никуда не делась, несмотря на демократию, либерализм и социализм. На налоги, равенство, соцобеспечение и права человека. На честные и прямые выборы, всепроникающие СМИ, дотошных журналистов и неподкупных судейских стряпчих. То, что представлено нам в виде глав, руководителей и начальников – лишь проявление власти, существующей в глубинах общества. Не причастные к ней не имеют шансов попасть на властные места, им сперва надлежит приобщиться, войти в контакт, приобрести доверие и встроиться в ее силовое поле так, чтобы не было сомнений – их интересы не разойдутся. И поскольку власть теперь финансовая, логично предположить, что бремя наследственного имущества – тот самый якорь, который не позволяет ей покинуть сей бренный мир. В самом деле, чем наследование собственности лучше наследования статусов, должностей, привилегий? Вероятно тем же, чем финансовая власть лучше аристократической – ничем.
Откуда вообще берется власть? От личных способностей подчинить окружающих. Но для серьезной власти одних способностей мало. Такая власть – это еще не власть, это сила, преимущество, авторитет. То, что человек приобрел лично. Власть – это то, что отлилось в социальный институт, прочно устаканилось в головах окружающих и ассоциируется не с конкретным человеком, а с символом, традицией и законом. Никакой вождь, в одиночку поднявшийся наверх, не смог бы увековечить институт правления – всякий вождь, к счастью, смертен. Его влияние всегда ограничивалось бы его годами и личностью. Символ, с другой стороны, вечен. Откуда же может появиться символ власти, если не отчуждением авторитета от конкретной личности? Что возможно как раз в момент, когда личность безвременно, но навсегда, исчезает. Переход авторитета на уровень социального института возможен только с передачей символов влияния через трагическую черту прямо в руки наследнику. И тогда все последующие поколения оказываются в ситуации уже существующего фатального положения вещей – подчинения и отсутствия возможностей это исправить. Ибо справиться с живым человеком куда легче, чем с бессмертным символом. Не говоря о накопленном имуществе.
Отчужденный авторитет начинает жить своей жизнью, разрастаясь из поколения в поколение независимо от личных качеств его носителей. Занятие властного положения "извне" становится невозможно без специальных усилий, которые уже совсем не те, что требовались для авторитета когда-то. Средства для занятия положения становятся самодостаточно ценными. Их приобретение и накопление требует уже совместных усилий. И разумеется – наследственной передачи. Так формируются "группы поддержки", озабоченные сохранением власти в своих руках. Логика защиты привилегий от доступа посторонних превращает наследование, династические браки и родственное перекрестное опыление в естественные инструменты выживания этих групп.
Собственность тут играет первостепенную роль. Власть неотделима от собственности, даже если собственность формально не принадлежит власти, она неформально контролируется через других. Если выделить до конца суть, власть – символ вечной, не ограниченной пределами жизни собственности, а собственность – способ формирования вечной группы, удерживающей власть. Первое требует второго, а второе – приводит к первому. А оба завязаны на наследовании. Поэтому мне и кажется, что даже у выборных органов нет никакого шанса служить своим наивным выборщикам, а не таинственной закулисе. Тот факт, что формально власть передается из левой руки в правую, никак не влияет на ее характер – консолидированную, отлитую в капиталы, вечную собственность. Отсутствие формальных сословий ничего не меняет в этой схеме. Все выборные должности отлично контролируются, как и сам процесс выборов. Власть, хоть "демократическая", хоть закулисная – это всевозможные капиталы. Пока что демократия убедительно показала – ни "свободный" рынок, ни "разделение" властей, ни "социальная политика" не способны их размыть. Наследование будет всегда, пока будет власть, а власть – пока будет наследование.
– Как спасается наследство
Описанная тривиальная связь социального расслоения и наследования настолько очевидна, что всякому непредвзятому человеку не надо обладать дополнительным великим умом, чтобы заметить ее. Даже социал-демократы умудрились сделать это. Обьявив окончательной целью достижение равенства, они рьяно принялись истреблять наследование. Поборы с почивших – обязательный атрибут любого социального государства. В каждом из них введен тот или иной налог, призванный уничтожить вековую несправедливость и придать наконец обществу человеческий вид. Это и налог на наследство, и налог на дарение, и налог на передачу имущества, и налог подоходный, который взимается, когда наследник неожиданно получает огромный дополнительный доход в виде наследства. Не счесть умных и прозорливых действий социальной демократии по достижению желанного равенства.
Беда только в том, что все без исключения демократии избегают налогооблагать истинное наследование, которое благополучно кочует от отцов к детям, свидетельство чему мы с удивлением наблюдаем из столетия в столетие, что, конечно, способно удивлять только демократов и идиотов. Посмертные налоги скорее устроены так, чтобы не дать накопить капитал людям, которых не особо ждут наверху. Правда во времена социальных или технологических пертурбаций это оказывается сделать трудновато. Даже такой урегулированный и упорядоченный рынок как нынешний, оказывается способен порождать случайные капиталы. Так что старым иерархам приходится то и дело теснить ряды, впуская выскочек. Но что ж делать, пока еще не все у нас отлажено – капитализм еще молод, наука еще жива. Но работа не останавливается и есть надежда, что осталось недолго – практика совершенствуется, рынок матереет, общество зреет, дозревая до финальной, спелой стадии. Той, где демос будет кряхтя отстегивать родине все наследство, а кратия аккуратно передавать свое родне нетронутым.
Как это делается? С помощью простых и удобных инструментов – офшорных и оншорных трастов, организаций (обязательно бесприбыльных), фондов (несомненно благотворительных), ассоциаций, обществ, клубов, орденов и других подобных "некоммерческих" структур. С точки зрения собственности, эти конторы никому не принадлежат, зато им может принадлежать все что угодно – от поместьев, напичканных предметами искусства до торговых марок и прочей интеллектуальной собственности. В результате имущество есть, а с кого брать налог непонятно. Тьма тьмущая… Правда, у каждой конторы обязательно есть выгодополучатель. Когда умирает один, приходит другой, и – удивительно – он оказывается близким родственником, теплым другом или доверенным лицом предыдущего. Впрочем, знать этого нам не дано, ибо траст гарантирует секретность. Схема, явно неподсильная налоговым органам. В чем ее суть? В бесхозной собственности. Да, оказывается, кроме частной собственности, в наше частно-капиталистическое время есть много всякой прочей, не частной, а как бы общей, хотя и не для всех, собственности – например, государственной, муниципальной, колхозной, церковной, королевской и другой, для которой даже нет отдельного имени. Т.е. трастовые конторы – не единственные подобные штуки. В конце концов, любая достаточно большая корпорация тоже в принципе как бы бесхозна – поди разберись кому она принадлежит. С одной стороны – потомственные акционеры, несущие серьезные убытки, с другой – наемные директора, уносящие огромные бонусы. Но конечно при желании во всем можно разобраться. Вот с корпорациями поэтому и разбираются. А с трастами почему-то нет. В результате конторы, обладающие ничейной собственностью, живут сами по себе, а их скромные выгодополучатели – сами по себе. Они их только контролируют – вроде как трудятся там, но в отличие от членов совета директоров, бесплатно.
Кроме трастов есть и другие темные пятна на солнце социал-демократии. Я даже не собираюсь делать вид, что разглядел их все – про свое убогое наследство я уже упомянул. Но кое-что видно и без черных очков. Очень близки нашей теме церковь и иные секты. Как собрание существ исключительно высокоэтичных и озабоченных исключительно моралью, церковь и ее баснословные богатства тоже как бы никому не принадлежат. Кроме бога, само собой. Церковные иерархи, от верха до низа – не более чем служивый люд, не получающий даже элементарной зарплаты. Неспроста с церквей не берут налогов вообще – не с чего просто брать! Но при этом, заметьте, мало у кого такое влияние и такая власть. Правда, уже не та что раньше, хотя и по иным причинам. И, еще заметьте, власть эта передается тоже по наследству – надо только суметь попасть в наследники.
Этот способ иллюстрирует, что наследство, наследование и наследники бывают не только по крови, но и по дружбе. Более того, именно такое наследование скоро станет преобладающим – когда капитализм дозреет до бюрократизма, а государство окончательно превратится в орден потомственных рыцарей. В конце концов собственность важна не сама по себе, а своими благами, и в этом отношении формальная и частная собственность серьезно проигрывает неявной – государственной, бесхозной и доверительной, выражающейся в привилегиях, бонусах и иных ощутимых удобствах, которые уже сложно изьять в виде налогов. Однако легко передать по наследству, пусть и неформально. Главный признак этого волшебного механизма – группа, повязанная теплыми отношениями. Такие истинные друзья возникают всюду, где появляется нужда в передаче собственности между хорошими людьми, будь они родственники или просто знакомые.
2 Родо-племенной атавизм
– Право и договор
К счастью, даже социал-демократия не вечна и есть надежды, что наследование рано или поздно будет истреблено. Но настала пора поставить вопрос об морально-формальных основаниях для этого жестокого акта. Основаниях, подходящих для общества будущего. Итак представим, что власть торжественно почила в бозе и мы живем в свободном обществе. Какой вред может быть от наследования там? Тем более, что в отсутствии власти, вряд ли станет возможным зарабатывать безумные состояния. То есть наследования умеренного, скромного и ограниченного?
Начнем с формальной точки зрения. Разве добровольный договор не является единственным принципом свободы? Является. Только к наследованию это никак не относится. Но разве право собственности не дает право распоряжаться ею? Дает кое-какое. Только к наследованию это опять никак не относится.
Все права, которые, напомню кстати, являются следствием договора, присущи человеку пока он жив. Умерший, как ни прискорбно, правами не обладает. Ни его тело, ни его имущество, ни даже его имя ему уже не принадлежат. Это все принадлежит живым, которые делят это по принятым между ними правилам. В конце концов большинство уже догадалось, что мертвые не могут вечно наблюдать за нами сверху и силой своего бессмертного духа охранять свои тленные останки, отравляя живым жизнь. Право собственности – это исключительная привилегия на доступ к ресурсам. Соответственно, когда субьект перестает физически существовать, исчезает и его привилегия. Ибо все необходимое ему он уже имеет в достатке.
Все мы можем желать чего угодно после нашей смерти. Мы можем даже еще при жизни заключить договор об этом с небом, или, с чуть большим успехом, с кем-нибудь из остающихся. Договор, который мы при всем желании не сможем форсировать после смерти и который, увы, имеет все шансы обнулиться в роковой момент. До тех пор, пока не будет кого-то – знакомых, гарантов, общества, или чего-то – вероятно памяти и совести, кто будет его охранять. То же случится и со всем имуществом. С моментом смерти оно становится бесхозным. Вымороченным. Даже могила. Но раз уж так принято в этом мире, будем считать, что могила – приемлемое имущество для мертвеца. Пусть пользуется какое-то время.
Но может быть завещание – какой-то особый договор? Недаром он такой привычный и естественный?
Конечно особый. Достаточно вспомнить, как с ним обращаются. Составляют в тайне, прячут в сейфе, врут налево и направо. Что же это за договор такой?! Добровольный?! Между кем и кем?! С кем договаривается завещатель, если завещание вскрывается, когда он уже не в состоянии даже слово молвить, не то что подпись подмахнуть. Наследники поставлены перед фактом. Даже в случае неожиданного подарка живой человек может отказаться от него. А тут? Завещатель раздает милости и назначает одних – победителями, других – проигравшими, третьих – распорядителями. С тем, чтобы последние вручили имущество, когда наследник достигнет 40 лет, женится, родит троих детей и разведется. Бред, достойный всего нынешнего цирка.
Да и с точки зрения здравого смысла, завещание – нечто дикое. Если договор – абсолютно понятная и рациональная вещь, то насколько вообще логично умирающему распоряжаться "своим" имуществом? Да оно уже не его. Он уже перестал им пользоваться. Навсегда! А поскольку он бессилен что-либо с ним сделать, любой договор в такой ситуации должен быть признан недобровольным. Человек банально вынужден как-то что-то придумывать, чтобы избежать своры и дележки, которая, однако, все равно последует.
Договор может быть только добровольным и не односторонним. Завещание – не договор, а насилие над противоположной, произвольно выбранной "стороной", и как всякое насилие, должно быть безоговорочно отвергнуто. По сути же это – благое пожелание. Желать говорят не вредно, но увы, только не в нашем случае. Этичные наследники в любом случае обязаны распорядится имуществом по совести.
Практичный человек может возразить – раз нельзя завещать, можно подарить. Конечно, всегда можно найти лазейку. Люди способны придумать массу вещей, чтобы испортить то хорошее, что с таким трудом придумали другие. Но не надо забывать, что основа свободного общества – все таки этика, а не хитрозадость. И с точки зрения этики, подарки, заменяющие завещание – то же самое. Даже если формально они более приемлемы, неформально к ним применимо все, сказанное выше. И ниже.
– Детерминизм выживания
Наследование противоположно договору, потому что договор – основа публичной сферы, а наследование – сговор между близкими. Как и любой сговор, наследование ведет нас назад в мутные времена пещер и эволюций.
Желание укрыть собственность в семье чем-то напоминает ограниченность хомяка. Пока человек добивается успехов и набирает социальный вес, только больные на оба полушария могут негодовать. Личное стремление к успеху и ресурсам – это норма, ресурсы необходимы для жизни всем и каждому. Но в чем смысл семейного накопления? К чему эти вечные запасы? Семейное, родовое, клановое и мафиозное накопление – пережиток родо-племенных времен, когда не было возможности договора, когда единственной жизненной целью было само выживание в постоянной борьбе с прочими группировками, а не честное производство благ для всех, как предполагается делать в свободном обществе. Накопление впрок, про запас и на черный день необходимо, когда нет уверенности что дети смогут получить доступ к ресурсам, что они будут обречены пресмыкаться и унижаться. В мутные времена наследовалось все, даже профессия, место и клиентура. И сейчас еще так? Ну, а кто тут говорит, что мы живем в свободном мире? Мы о свободе пока только мечтаем, хоть и в настоящем времени.
Стремление к выживанию через накопление собственности в те мутные времена было правильно. Но оно неправильно сейчас – оно не позволяет выжить. Нельзя быть свободным когда остальные не свободны. Охомячивание само порождает угрозу насилия и нового детерминизма. Никому не нравится, когда хомяки гребут под себя, пока все остальные честно помнят о будущем коллектива и человечества. Наше время не родо-племенное, семья уже не выживает, она не самодостаточна. Будущее обеспечивается не наследством, а всем обществом. Оно – залог последующего порядка, гарант стабильности общественных норм. Наследование подрывает эти нормы и ставит под угрозу выживание семьи. Оно отрицает само себя. Не об этом ли нам напоминают судьбы всяких мафиозных кланов? Я имею в виду тех, кого уже посадили, а не тех, кто только готовится к этому торжественному моменту.
Интересно сравнить хомячную сущность клана, озабоченного самосохранением, с нормальной коммерческой компанией, ориентированной на честную конкуренцию. Личные связи в компании не мешают формальным. Компания действует в рамках рыночных норм, тогда как клан противопоставляет себя рынку. Партнеры ставят этику выше личных отношений, тогда как у сообщников своя собственная этика – как принято между своими. Нет ничего удивительного в том, что клановая этика в итоге всегда приводит к несправедливости и насилию. Если партнеры четко и честно делят собственность, то кланы, ордена и прочие мутные конторы собственность консолидируют. У друзей нет "главы", а глава клана – это патриарх, пахан, старейшина или вождь, распределяющий блага. Между партнерами справедливость – честность и оценка по результатам. Клановая справедливость – преданность и вручение права на владение по родству или членству. Эта параллель иллюстрирует сходство наследия и сговора, и их отличие от свободных отношений. Или наследование, или рынок. Или этика, или сговор.
– Смешение личного и публичного
Наследование – нечто, перетаскивающее собственность из публичной в личную сферу, а потом, возможно, – опять в публичную. Ни к одной из сфер общества – ни к рынку, ни к любви, это действие отношения не имеет. Почему к рынку – понятно. Никаким обменом, тем более эквивалентным, тут и не пахнет. Формализация подобного обмена разрушила бы личные отношения, а собственность могла бы уплыть на сторону. Но почему к любви? Ведь наследование – самая естественная вещь! Мораль личной сферы основана на жертве, т.е. безвозмездной передаче собственности. Если рынок требует одних человеческих качеств, то семья – противоположных. И материальные жертвы в личных отношениях абсолютно необходимы. Не менее естественно и воспитание детей – это сплошная родительская жертва. Разве не естественно ее дополнить наследством? Разве семья не альтернативный способ перераспределения собственности?
Ну вы прямо завалили меня глупыми вопросами. Конечно, ответ – нет.
Во-1-х, личная жертва – прежде всего отказ себе в чем-либо, иначе это не жертва, а профанация. Что общего между личной жертвой и завещанием имущества, которое так или иначе оказывается ничейным?
Во-2-х, какова цель истинной жертвы? Помощь и поддержка. Что предполагает нужду в такой помощи. Какой смысл помогать тем, кто и так успешен? Помощь успешным, это не помощь, это какой-то хитрый финансовый проект на будущее. Но какой такой проект планирует умирающий? Что общего между помощью нуждающимся и наследованием? Между добровольной жертвой и вынужденным, полу-обязательным "даром"?
В-3-х, семья, как социальная структура, нацелена на "производство" людей, т.е. на придание иного, нематериального смысла существования экономическому рациональному агенту. Воспитание детей это не инвестиции в будущее, как любят думать некоторые, это совсем иной нравственный мотив. Причем этот мотив существует параллельно с социально-рыночным. Наличие семьи вовсе не мешает человеку стремиться к материальному успеху, делать карьеру, добиваться финансовых или творческих результатов. Семья и дети существуют в иной плоскости. Как оказывается, что все социальные результаты вдруг превращаются в "инвестиции" детям?
Кроме того, само производство "людей" предполагает воспитание в них чего-то иного, чем материальная оболочка и ресурсы, способствующие выживанию. Придание будущим участниками договора неоправданных благ заранее деформирует их позицию и отношение к другим, уничтожает дух свободы вместо того, чтобы укреплять его в них. Развращение подарками отдаляет человека от свободы и превращает в раба благополучия. Развращенные рабы плодят себеподобных, а не воспитывают людей.
В-4-х, жертва и даже помощь не имеют ничего общего с распределением собственности. Собственность есть статус, успех, результат социальной активности. Это не столько сами экономические ресурсы, сколько их символ. Помощь – это не символ, а самый что ни на есть натуральный ресурс, сущностно необходимый. Помогать, одаривая капиталом – нонсенс.
В-5-х, любые права собственности – это социальный договор. Частная собственность – то, что по договору принадлежит конкретному человеку. Однако, по необьяснимым причинам, завещание всегда предполагает обращение к обществу. Завещателю необходима третья сторона, чтобы помочь разобраться со своей собственностью. И не просто со своей – а еще и со своими близкими, с теми, отношения с кем лежат вне публичной сферы и любых договоров. Не предполагает ли такой казус фактическое обнуление договора?
Человек, не желающий чрезмерно усложнять жизнь близких свой смертью, заранее заботится о всех финансовых неприятностях, связанных с этим. Например, отложив на этот черный день чуть больше месячной зарплаты. Что плохого тогда в таком "наследовании"? Конечно ничего. Месячной зарплаты хватит как раз на скромные похороны. Все остальное наследование – одновременно как прямой способ разрушить публичную сферу, так и косвенный – личную. В публичной – разделить ее на личные куски и растаскать по семейным углам. А в личной?
Сколько склок и ненависти возникло в отношениях, которые были идеалистично нематериальны, пока насильственно не погружены в рыночные материи? Каково умирающему или тем более вполне живому воображать свою смерть, представлять как родственники будут ссориться и костить безвременно усопшего за "несправедливое" завещание? Испытывать ужас или удовлетворение от будущих раздоров любимых, ставших конкурентами? А гамма страстей, переживаемых наследниками? Ждать завещания и заранее стыдиться своих возможных чувств к покойному – благодарности или обиды? Эта помощь не просто обезличенная, это помощь от человека, которого нет и которого уже нельзя поблагодарить. Насколько все это приемлемо эмоционально и психологически? Очевидно не более и не менее, чем влюбленным составлять брачный контракт и воображать, что кому достанется после развода. И то и другое – следствие пещерного насилия, эгоизма и примата тупости над здравым смыслом. Странно, что все это безобразное шоу вообще дожило до наших времен. Хотя, что тут странного.
Я думаю, вероятная причина в том, что в нашей однообразной, зарегулированной жизни экстравагантные завещания (собачкам, кошкам, телефонным справочникам, не говоря о загробных утехах, обещанных при жизни), а также козни наследников (вплоть до убийств и ускоренных эвтаназий), приносят массу радостных минут скучающим зрителям, особенно тем, кому самим не повезло с подобными развлечениями.
– Развращение наследников
Наследование – это не просто моральная ошибка, это издевательство над личными отношениями. Для человека естественно радоваться прибытку и огорчатся убытку. Но оба эти чувства в минуты печали вызывают стыд, если конечно отношения в семье были основаны на любви, а не рассматривались с самого начала как источник дохода. Любовь и деньги, как выяснено давно и пристрастно, никогда и нигде не смешиваются.
