Он и Лилит

Часы на ратуше за рекой пробили четыре. До рассвета было еще далеко. Дождь все усиливался, и скоро забарабанил по черной воде. Я вытащил из кармана рубахи мокрый пакетик с орехами. Как он туда попал? Наверное, моя спутница засунула его там, в баре.

Лилит обрадовалась орехам, как чуду. Как мало, оказывается, нужно для счастья!

События этой ночи постепенно начинали приобретать какой-то смысл. Возможно, мне и не дано его ухватить целиком. Возможно. Возможно! Бар, лодочник, река, дождь, орехи… Лилит.

Лилит опустошила пакетик, и протянула мне мокрую ладонь, на которой лежали два последних ореха. Я прижался губами к ее руке и взял один. Он был все еще твердый и соленый. Второй орешек соскользнул вниз и исчез в потоке воды под ногами. Мне было все равно. Ее губы коснулись моих, слизывая остаток соли…

…А потом я ослеп. Исчезли отсветы огней за рекой, и черные силуэты соседних кустов слились в непроницаемое для взгляда бархатное покрывало. Стало тепло и шелест дождя по прошлогодней листве отступил, утих, сменившись шорохом тяжелых портьер и полога, невидимого, но явно ощутимого. А потом пропало и это, и я летел через темноту, вниз или вверх, и звезды сливались по сторонам в прочерки белых линий.

…И было утро. Лодочник приплыл, как мы и договорились. А ведь мог и не приплыть. Мог ли?

Я подхватил спящую Лилит и сел в лодку. На другой стороне все было по-прежнему. Последние пьяные матросы расползались из бара. Певица и музыканты сели в подъехавшее такси. Бармен запер двери и опустил жалюзи на окнах. Закрыто. До следующего вечера.

Лодочник взял монету, попробовал ее на зуб, и, видимо удовлетворенный результатом проверки, сунул в шелковый кошелек у пояса.

Лилит сопела у моих ног, завернувшись в мой, уже начавший просыхать, пиджак.

Лодочник зачем-то начал возиться с решеткой на дне, он явно не торопился, будто чего-то ожидая.

В свете нарождающегося утра ночные события уже не казались мне столь ясными. Точнее, они все больше казались мне бредом.

Перемазанные до колен и выше в иле и глине брюки. Худущая девчонка, сопящая на мокрой земле в моем пиджаке. Похожий на пирата старик, гремящий чем-то на дне своей едва живой лодки.

Что еще? Неожиданно, мир вокруг завертелся волчком похожего на ханукальную игрушку рулевого колеса на дороге.

Резко заныли плечо и левое колено. Соленый привкус на разбитых губах. Наклонившись, я подхватил свой грязный, в пятнах запекшейся крови пиджак. Кажется, в нем что-то было. Кажется. Но мне было все равно.

Резко развернувшись, я едва не потерял равновесие – страшно болела голова.

–– Постойте, месье! Вы что-то оставили в лодке.

Лодочник протянул мне складной матросский нож, каким режут канаты и дерутся в пьяных драках. Я сунул его в карман и пошел прочь от берега.

Что-то мешало. Не отпускало меня. Я снова, как и ночью, ощутил руки, обхватившие мою правую руку. Девчонка едва поспевала за моими быстрыми шагами, но руки не отпускала. Временами мне казалось, что я просто тащу ее по дороге. Зачем? Куда? Я не видел никого. Наверное, я сошел с ума.

Тяжесть матросского ножа в кармане вернула меня к действительности. Лодочник прав.

Лодочник всегда прав.

***

Он размахнулся и со всей возможной силой воткнул стальное лезвие в податливое тело, сразу обмякшее и ставшее похожим на пеструю кучу осенних листьев.

Потом он вытер нож полой пиджака, сложил и сунул в карман. Быстро огляделся. Воробьи все так же деловито рылись в мусорной куче у газетного киоска. Толстый сизарь делал очевидные пассы своей избраннице. Кудрявое облако зацепилось за антену на крыше соседнего дома и пыталось освободиться. Наконец, это ему удалось, и оно весело понеслось догонять своих легковесных приятелей.

Молодой жандарм, проходивший мимо по своей казенной надобности, улыбнулся ему, даже вроде бы – подмигнул понимающе, но ничего не сказал и скрылся за углом. Таксист за рулем синего «Шевроле» слегка притормозил, но, видимо, поняв, что его услуги тут не нужны, стряхнул пепел в полуоткрытое окошко и умчался вперед, искать клиентов.

Нет, мир не перевернулся. Он все так же устойчиво стоял на голове, весело помахивая левой ногой, обутой в кроссовку «Найки», и полуостывший кофе из пластикового стакана в его руке медленно капал на мокрый асфальт тротуара, смешиваясь с гранатовыми потеками, быстро темнеющими под лучами утреннего солнца.

…Глазок телеобъектива. Вспышка. Щелчок. Еще один. Привет, ребята! Что бы ни случилось, утренние газеты не должны быть пустыми…

Осенние этюды

Женщина

Женщина с влажными глазами бежит по желтой аллее.

– Постойте, куда же Вы!? – окликает ее дворник Степан, едва не уронив свою метлу.

Женщина не отвечает, и падающие листья скоро скрывают ее следы.

– O, tempora. O, mores – думает дворник Степан и отирает вспотевшее чело брезентовой рукавицей.

Поцелуй

Листья. Весело кружась, падают на что попало разноцветные листья. Парочка, забыв обо всем, целуется на скамейке. Поцелуй. Еще. Еще…

Лист падает на её полуоткрытые губы.

– Тьфу, гадость какая!

Пауза.

Осень. Только желтые листья на скамейке…

Вероятность

Доцент математики Анатолий Петрович, читая вчерашнюю газету, медленно идет по дорожке парка. Большой алый лист с зазубренными краями, приклеившись к его очкам на 2 секунды ограничивает его поле зрения на 74 1/2 процента.

Этого оказывается достаточным, чтобы Мария Егоровна, актриса областного драмтеатра, успела проехать мимо на своем спортивном велосипеде.

Так они и не узнали, что счастье было столь близко. А вы говорите – вероятность, вероятность!

Судьба

Дворник Степан, закончив сметать листья в кучу, обнаруживает, что тщетны были его усилия, и аллея желта, как прежде.

Он ставит свою метлу в сарай, снимает брезентовые рукавицы, тяжело опускается на заваленную желтыми листьями скамейку и, подперев правой рукой голову, замирает в известной позе.

…Женщина с влажными глазами вновь бежит по желтой аллее…

Оставляю их наедине с Осенью.