Глушь

Холодный свежий воздух в миг ударил мне по ноздрям, а легкие наполнились им до основания. Следующим выдохом был сигаретный дым, который был не тяжелее этого тумана, который по моему предположению часто окутывает эти края. Дед усадил меня на лавку рядом с крыльцом, сам сел рядом, задымил чем-то крепким. Собачонка, вышедшая вслед за нами, села напротив меня, и своим мутным взглядом уставилась на мои ноги, так и зависла.

Где-то возле колодца, шуршал и матерился Поп. Я даже не заметил, как он вышел раньше нас. Он что-то искал в своих черных одеяниях, затем притих, и словно корова мочится, с таким же звуком, стал ссать, где-то в районе забора.

– Дед! – заплетающимся языком кричал он. – Ты гребаная паскуда, это ты все виноват!

Дед не обращал внимания, а лишь затягивался чем-то крепким, ухмылялся, и выпускал тугой дым.

К тому времени, часть скорбящих выкатила на улицу, чтобы справить нужду, и как это водится покурить да поговорить на воздухе. Вышли практически все, кроме Вдовы.

– Я не удивлюсь, если и покойница встанет и выйдет. – подшутил я Деду.

– Знаешь, я тоже. – ответил он мне, и мы снова, как и прежде залились дружеским смехом.

Поп, справив свои дела, с распахнутыми балахонами, пьяный, еле стоящий на ногах, начал приставать ко всем:

– Убийцы! Это вы все ее загубили! Мою Болотницу, мою любовь!

– Тьфу, застегнись! Опять пережрал! Присядь посиди, подыши воздухом, а то вон как набрался, сдалась она нам! – что-то подобное отвечали все, к кому он вязался.

Поп присел на порог, что-то промычал, затем резко встал, и собрав ноги в кулак, пошел обратно в хату, круша все в сенях, и спотыкаясь. Скорбящие проводили его взглядом, и дальше продолжили смех и улюлюканье.

– Ну что Дед, пошли накатим за упокой. – предложил я.

– Ты К. иди, а я тут посижу, подышу. Что-то мне не очень.

– Ну как знаешь, если что свисти.

Я двинул в дом, собака за мной, а народ больше не уделял мне такого внимания как прежде, что и было хорошо.

Ступив в сени, в тусклом освещении я узнал силуэт Вдовы.

– Подойди ко мне К. – холодно сказала она, и я не смел ей отказать.

– Что заставило тебя остаться в этом дремучем месте? – спросил я.

– Ты. Я долго тебя ждала.

– Оставь это дерьмо для дешевых пабликов с цитатами. – ответил я.

Она притянула меня к себе, и принялась жадно целовать. Меня никто раньше так не целовал, такое чувство, будто она хочет меня сожрать, а ее язык уже побывал у меня в желудке. Затем она остановилась.

– Я хочу, чтобы ты меня взял. Прямо здесь. – задыхаясь говорила она и уже принялась расстегивать свои плотно облегающие черные брюки.

– Ничего не выйдет моя дорогая. У меня от самогонки и таблеток прибор барахлит. – сказал я, и остановил ее раздевание. – Пойдем лучше выпьем еще, за упокой.

Она крепко закрыла глаза, выдохнула от досады, и схватив меня за руку, потащила в дом, собственно говоря выпивать за упокой.

В зале половина гостей оставшихся внутри уже спали, половина вот-вот хотели отключиться. Я сел на свое прежнее место, она уселась мне на колени и принялась наливать.

Повисши на тело Болотницы, Поп что-то бормотал и плакал, целуя лицо мертвеца, и ее гнилой мертвый рот: «Я уже отомстил за тебя, скоро мы все будем с тобой, как и договаривались». Единственное что было расслышано мной среди невнятных всхлипов.

– О чем это он? – спросил я Вдову.

– Не обращай внимания, у него всегда крыша едет от своей самогонки. – ответила она и подала мне стакан.

Мы выпили, и она снова принялась меня жарко целовать со своим перегаром. Тело ее медленно слабело в моих рука, а затем и вовсе обмякло. Решив, что она уснула от синьки, я положил ее на лавку рядом отдыхать.

Поп отвлекся от уже растрепанной, но почему-то с широкой улыбкой Болотницы, налил себе стакан, и предложил всем выпить. Я наполнил свой тоже.

– Скоро все мы будем с ней, скоро все мы будем там. – сказал он, занес стакан высоко над головой, выпил, и повалился под стол.

Я повторил тоже самое.

В пьяном бреду, я поймал себя на мысли, что вокруг стало настолько тихо, что летающая над телом муха, уже была отчетливо слышна, и сделав пору кругов по комнате, удалилась в приоткрытую форточку.

Потянув на себя за руку Вдову, я понял, что она не спала, а была мертва. Как и остальные в этой комнате. Мне стало хуже, это уже не было опьянение, нас отравили. Попытавшись встать, я упал, и мог лишь только ползти. Я изо всех сил выполз на улицу, там было тихо, и весь двор, тускло освещаемый слабой лампочкой, был усеян трупами. Потрепав за плечо Деда, он медленно наклонился в низ, и упал как мешок картошки, прямо лицом в землю. Из живых остались только я, да и то ненадолго, и слепая собачонка, которая уставилась на меня своими мутными слепыми глазами. Тяжелыми руками я закурил, и перевернулся на спину. Ночное небо, было усеяно сотнями тысяч обозримых звезд, скоро и я отправлюсь к ним.

Состояний иллюзорных тысячи, сотни из них вне, остальные снаружи, и так остро подступали под язык. Под язык, так же текла кровь, не желая больше оставаться в отравленном теле. Изображения разные странные, проносились и не останавливались даже на миг. Хлопотное дело, умирать от отравленного самогона, неприятное. Но я уже ничего не чувствовал, не тошноты, не боли. Только приятная слабость, и дыхание слепой собачонки, которая своими мутными глазами смотрела в самые мои глубины, коих становилось во мне с каждой секундой все больше. Стало быть, пора и мне засыпать…