Сказание с запахом ненависти

Как увидел Ингвара Олег, так и охнул, да вспомнил матушку княжичеву нехорошим словом. На престоле широченном, что и четырех бы богатырей выдержал, сидит туша о пяти охватов в ширину, глаз из-за щек не видать, пузо – на отдельной скамеечке. Мамки-няньки вокруг княжича бегаю, кормят. А в народе про него шутки складывают, насмехаются. Имя неславянское на свой лад переиначили: был он Ингвар – «великая гора», стали звать его Святогор, или просто Игорь, ибо святость свою заслужить надо.

Разогнал Олег мамок-нянек, приказал Ингвару подниматься. А тому и не встать без помощи. Его пять добрых молодцев подхватывали, да на толсты ноженьки ставили, а на улицу все одно вывести не могут – двери маловаты. Пришлось проруб рубить, чтобы Святогор вышел. Подвели ему доброго коня, самого на приступочку поставили, да втроем еще ноженьку подняли. Сел наследник – охнул конь под ним человеческим голосом, воздух испортил, дух испустил – переломан оказался хребет.

Плюнул Вещий Олег. Посадил Игоря на хлеб, на воду, а по весям послал самых сильных коней искать. Привели десяток, чтобы мог наследник их менять чаще да до смерти не заездить. Много ль, мало ли времени прошло, похудел Игорь – стал не в пять обхватов, а в четыре. И задумал Олег его женить – что за князь, за каган без жены. А Игорь ни в какую:

– Не хочу, – говорит, – жениться, не хочу княжить, а хочу, как прежде, есть пряники.

Тут прослышал Олег, что во славном городе во Пскове есть дева на выданье чистых русских кровей, соратника Олегова внучка; в честь его, Олега, названа Ольгой. Уж увидела она свою десятую весну – пора и замуж. Родилась она во Перунов день, и погас огонь в очаге от ее первого крика. А росла она непряхой и неткахой, да зато могла на скаку двумя мечами махать. Десять нянек с ней не справлялись. Десяти мужам во честном бою она головы срубила. Заглянули волхвы в ее будущее, и какой из них ни взглянет, молчит, ничего не сказывает. Обещали только ей: проживет она три жизни, и все три будут разные.

Пришла Ольга в Новгород. Посмотрел на нее Олег, подивился: девке отроду десять лет, а она с него ростом, а в плечах у нее – ширь, в бедрах – узь, одним словом – поляница.

Ее Вещий Олег спрашивает:

–– А скажи-ка, дева красная, сможешь ты этот тюк с дерьмом хоть двумя руками поднять, да пронести? – и показывает на наследника.

Тот тайком уплетал пряничек.

Отвечает дева:

–– Не бывало еще такого, чтобы красна девица нареченного своего умыкала. Пусть-ка сам он попробует.

И давай плясать да с мечом играть. Раззадорила Игоря пляскою, захотел тот жениться, обрадовался. И о прянике позабыл.

Приказал Олег играть свадебку.

Вот сидят жених-невеста за столом, выжидают. Весь-то Новгород пьян-пьянешенек, невесту славит, над женихом потешается. Невеста не ест, не пьет, жених на мед-пряники нажимает. Наступила ночь долгожданная. Тут притих Новгород, прислушивается: что там в спаленке у супругов делается?

А наутро вышла Ольга, как ни в чем не бывало, не устала, не утомилась.

–– Где же суженный твой? – Вещий Олег у невестки спрашивает.

–– А мой суженный всю-то ноченьку на стене провисел, промучился. Я уздечкою его перевязала, да на гвоздик и повесила. А смогла ведь я, Олег Всеславич, этот тюк с дерьмом двумя руками поднять!

–– Как о муже ты своем говоришь-отзываешся! – ей Олег в сердцах отвечает.

Побежали девять добрых молодцев Святогора снимать с гвоздика. И палаты дрогнули, когда на пол наследника уронили.

Покачал головой Олег, да что поделаешь. Встретил Игоря непутевого, шепнул ему со злостью:

–– Что ж ты, добрый молодец, пузо отрастил, своей палицы под ним не видишь. Была бы у тебя палица да побольше живота, вот тогда бы справился ты со своею суженной. А как сдюжишь ты со всею русскою землею, Святогор?

–– Мне бы пряничка сейчас, – тот отвечает,– я бы сдюжил.

Тут гонец прискакал, принес вести плохие из Киева:

–– Собирайся, Олег Всеславич. Понаехали в твой стольный город хазаре, снова требуют дань кровью русской.

Делать нечего. Кликнул Вещий Олег охотников и отправился с ними в Киев. Взял с собою и Игоря с Ольгою.

А хазарский посол уселся во палатах княжеских белокаменных. Говорит он Олегу:

–– Ох, и любо на твоем, хаган, сидеть престоле. А пришел я за новыми воинами. Твое прежнее войско больно быстро иссякло. Было это в Царьграде. Кого греки порубили, кого греческим огнем пожгли, а кого мы сами лютой смертью замучили. Ай, и славно твои воины от греков бежали, там прозвали их за это дромитами, что значит «бегунами».

Тут Олег рассвирепел, да из последних сил сдержался и такое слово молвил:

–– Уговор был в прошлый раз, помнишь? Сам теперь я поведу русских воинов. С ними Киев я брал, покорял земли западные и восточные. Сам хочу я посмотреть, как они бегают.

–– Хорошо, хорошо, русский хаган, сам иди, а срок тебе – два года. Захвати Царьгород, и тогда мы будем квиты: ты нам будешь другом, мы – тебе друзьями. Дань получишь со Царьграда огромную, ибо этот город самый богатый после нашего великого Итиля. Всю-то дань бери себе. А не справишься, тогда говорить будем по-другому.

Время было у Олега. Кликнул клич он по Русской стороне. Стали в Киев русичи сбираться. Стали строить ладьи на всю рать. Стали гнать ко Киеву и древлян, и кривичей, и славян ильменских, и радимичей, и вятичей, и дреговичей. Северяне лишь сказали:

–– Лучше мы по-прежнему будем дань платить хазарскому кагану.

Некогда их было образумить, мечом приласкать зазубренным.

Обучал тем временем Олег Игоря-наследника землею править, дань сбирать, да не жадничать, хитрым быть, да справедливым. Похудел от учения Игорь, стал всего лишь в три обхвата, конь теперь мог день пути его держать. Да за два-то года разве всему выучишь…

Двинул Олег войско русское вниз по Днепру, больше его в Киеве и не видели.

На днепровских на крутых порогах первая беда его настигла. Пошли на ладьях прямо по порогам, перекатываются ладьи, ломаются. Русичи, кои в первых лодках шли, волок не заметили, по которому умные люди, купцы да путешественники, корабли свои волокут. А Олег в середине войска на легком струге был, да еще и вздремнул маленько и не смог осадить русичей вовремя. Сколь народу потопили, сколь ладей поломали, оставили – не счесть. Тут догадываться стал Вещий Олег, в чем дело, почему русские воины брани проигрывали. Не от того ли, думает, что стояли всегда в начале русичи, сыновья тех доблестных русов, с коими Рюрик славянскую сторону завоевывал. И отцы их были богатыри, и русичи таковы, да ведь матери их, славянки, молоком своим их в младенчестве питали, а сами сено ели да траву. Превратили они сыновей своих в телят. Сила есть – уму неоткуда взяться. И начальники из этих новых русских, как из молодых бычков.

Призадумался Олег, стал сбирать советы, да приглядываться, да прислушиваться, что те горе-начальники молвят. Убедился, да делать нечего. Повернуть назад – стыд. И решил тогда Вещий Олег не спать, не отдыхать, никому не доверять, все решать лично. Авось, сдюжит. «Будем, – думает, – брать Царьград силой и отвагой русичей, коих им не занимать, да моим умом».

Вышли в море ладьи русские, вдоль берега направились. День и ночь не спит Олег, глаз боится сомкнуть. Ну, как шторм – не успеют ладьи бухту найти и спрятаться; или мель – не успеют дальше в море уйти; или выскочат из-за мыса греки на своих кораблях – не успеют его разбудить, не успеют ладьи клином построить, чтобы крылья по краям оставались. Да еще не мало ли в море опасности.

Долго ль, коротко ли, показался и Царь-город. Подивились русские воины такому чуду невиданному: башни, крыши, колоколенки – все блестит на солнце, переливается, все высоко над землей поднимается, в небо синее упирается.

Как увидели греки, что плывет на них туча кораблей русских, испугались, забегали. Да защитою был их город славен. Вот, казалось, и пролив, что до самых стен ведет, а поди в него войди. Натянули над водой греки цепь невиданную, а звено у той цепи, что колесо у телеги. И была та цепь от одного берега до другого.

Тут один из русичей побойчей других крикнул на все море синее голосом громовым, заглушил шум волн и ветра:

–– Навались, ребята, всеми лодьями! Силой русскою не порвем мы разве цепку!

Ухмыльнулся Олег в бороду, промолчал. Налетела туча лодочек на цепищу, гребцы пыжатся, веслами машут, лишь один Олег сидит на корме, задумался. Только ночь на землю опустилась, крикнул воинам своим Волх Всеславич:

–– А теперь-ка, молодцы, давайте к берегу!

Первым выскочил, ступил на землю, огляделся, взял славян помастеровитее с топорами, с пилами и исчез в ночи чужой, непроглядной.

Рассвело вот, смотрят греки со высоких стен: нет, как нет, на море суден вражеских. А на сушу посмотрели – что за чудо! Корабли по земле плывут, паруса ветрами утренними надуваются. То Олег, мудрец вещий, приказал все ладьи поставить на колеса. Сам же всю-то ноченьку кликал ветер северный со родной со стороны.

Удивило чудо греков, да на то у них было и свое чудо. Лишь приблизились ладьи русские да на два полета стрелы, показалось из-за стен пламя огненное, налетело на чудо-корабли, стало жрать их один за другим. Так у змея пасть разверзается, так он столб огня извергает, и летит огонь лакомиться деревом.

Тут воочию Олег и увидел, как бывало все на брани, на сражении. Тут и понял он, что ума его, что отваги русичей мало, – надо, чтобы и другие слушались да страху не кланялись. Первыми поляне побежали, те, что издавна свой Киев-город под кого непопадя отдавали. Великаны все, исполины, а блаженны духом, трусливы. За полянами другие вскачь ринулись.

–– Стойте! Стойте! – им Олег кричит. – Нам один путь от огня спастись – на стены! Лодий много – все не пережгут!

Те, предатели, не слышат, улепетывают. Тут и ладьи подогнал ветер ко крепости. Надо бы стремянки ставить да на стены лезть – а некому. Перебили греки малое число оставшихся русичей. А Олега схватили.