Наследницы амазонок

Что это за способности прорезались у дочери, я понять не мог, пока не пошел в библиотеку и не перечитал "Шерлока Холмса", которого открывал раньше тоже примерно в Машином возрасте, а потом впитывал эти произведения только в кинематографическом варианте, хорошем, но не полном. Все стало ясно. Обычная логика, которая пришлась в нужное время по вкусу детскому уму, обычный расклад по полочкам, обычное следствие вывода. Я подумал, что это вовсе не плохо, и в следующий свой поход в библиотеу вместо обычной детской книжки взял для Маши учебник логики для учеников старих классов. Маше понравилось. Есть ли что-то странное в том, что учиться она стала еще лучше. Были и так одни пятерки, стало их больше.

Естественным было и ее желание приобщится к другим детективным историям. Стоило ли возражать родителям, если дочь их учится отлично. Беспокоило только возможное обилие жестокости и крови у современных авторов, но вскоре все само разрешилось. Веский неологизм, или, если хотите, нынешний детский жаргонизм: "Отстой!" – и большой палец вниз – таков был ответ современным авторам из уст моей дочери. Из более подробных объяснений можно выделить следующее:

– Ей (автору) не мешало бы почитать Конан Дойла. Развела тут бодягу.

По-настоящему заинтересовали Машу лишь Агата Кристи и ранний Акунин, но и их загадки она щелкала, как орешки, задолго до конца повествования.

– Ты, наверное, в конец заглядываешь? – смеялся я над ней.

– Папа, я просто а-на-ли-зирую, – серьезно отвечала Маша и обижалась.

Что нам с Надей оставалось делать? Развивать новые способности дочери? Но зачем? Чтобы она пошла служить в милицию? Впрочем, наша помощь не требовалась. Нетрудно догадаться, отчего Маша в скором времени захотела обучаться игре на скрипке. Если так, подумал я, то недалеко до бокса и курения трубки. На семейном совете мы уговорили Машу повременить со скрипкой, так как для нас это оказалось слишком дорогим удовольствием, особенно осенью, после всех этих расточительных отпусков, в тайне надеясь, что Маша увлечется чем-нибудь другим – ну нет у нее слуха!

– Хорошо, – сказала дочь. – Но вы хотя бы можете купить мне Вагнера?

Я сидел напротив жены и видел, как медленно расширяются ее глаза. Сам я только и смог, что спросить:

– Рихарда?

– Рихарда, Рихарда, – передразнила меня Маша. Тут-то только я и вспомнил, что его слушал Шерлок Холмс.

Не особо разбираясь в этом виде искусства, я приобрел на компакт-диске тетралогию "Кольцо Нибелунгов", ибо с одноименной эпической поэмой я был, конечно, знаком. В одно из воскресений мы всей семьей удобнее уселись в кресла (мама на диване) и включили Вагнера. Мама вскоре вспомнила, что надо заниматься уборкой и готовить обед. Я смылся с собакой на прогулку, а потом надолго был послан по магазинам. Маша честно отсидела до конца, но разочарования на лице скрыть не смогла.

Я осторожно попробовал ее утешить:

– Вагнер был очень моден в то время, когда Конан Дойл писал Шерлока Холмса. Это был дух времени. Нам сейчас сложно окунуться в ту атмосферу: символизм, Ницше… – тут я вспомнил, что говорю с ребенком. – А вообще-то тебе не мешало бы сначала прочитать литературную версию. Это очень интересная сказка в стихах, – и я полез в книжный шкаф за "Песнью о Нибелунгах".

С тех пор мы с Надей пытались направить Машины усилия в нужное нам русло, ибо перед нами была все-таки маленькая девочка, которой еще расти и расти, а не детективными расследованиями заниматься. Потому я посчитал правильным лучше пойти в шахматный кружок с ее-то логическими способностями. Шахматы ей понравились, тут был с родительской стороны успех. Но, в остальном, Маша не особенно поддавалась нашему влиянию, и интересы свои не меняла. В школе было масса неудобств от ее "раследований".       Так прошел год. И вот, когда они с мамой вернулись от бабушки, и я поинтересовался:

– А кстати, Маша, что ты прочитала за лето? – то получил ответ:

– Да почти ничего…

– "Почти"?

– 

Кроме "Шерлока Холмса".

Неожиданное происшествие, или происшествие всегда неожиданно

Но я сильно отвлекся.

А тем временем события приняли нешуточный – да что там нешуточный! – совсем невеселый оборот.

Итак, жарким днем в начале августа вернулись от бабушки с дедушкой Надя, Маша и, конечно, Муздрик, обезьянка, любимая машина игрушка.

А вечером позвонила тетя Тамара и сообщила страшную новость. Она приехала сегодня из Хвойной, остановилась у знакомых, а там в Хвойной… такое… там…

И слезы…

–Что? Что случилось? – закричал я в трубку.

Там в Хвойной убили дядю Леню, жестоко убили, избили ногами. Он умер от кровоизлияния в мозг. А ее, тетю Тамару, тоже долго мучили, тоже били, обрили наголо, пытали…

– Пытали?!

Да-да, пытали… Требовали, чтобы она переписала дом на них…

– На кого – "на них"?

На этих подонков. (Все понятно!) И еще они перерыли весь дом: искали какие-то документы, какое-то свидетельство… И она, тетя Тамара туда больше ни ногой. Так что, Пашенька, дом теперь твой. Хочешь, продавай, хочешь, оставляй себе. А она и сама не поедет, и тебе не советует, то есть мне.

После долгого разговора с выяснениями всех подробностей, которые приходилось с трудом вытягивать из тетки, я положил трубку и мрачно произнес:

– Поздравляю, нам привалило наследство.

– Ура! – крикнула Маша писклявым голосом Муздрика, а он поднял лапы вверх. Проснулся Кузя и завилял хвостом, видно, подумав, что пора гулять. А Надя сказала:

– Это кстати. А то у нас, как всегда после наших отпусков, денег нет.

Из сбивчивого рассказа тети Тамары можно было понять, что события развивались следующим образом.

Упоминал ли я, что после смерти тети Людмилы тетя Тамара насовсем переехала в Хвойную? Как ни странно попросил ее об этом сам дядя Леня, до этого ее выживавший из дома. Впрочем, если разобраться, ничего странного в этом нет – надо же было дяде Лене жить за чей-то счет. Как и прежде с тетей Людмилой стали они существовать на тети Тамарину пенсию. Но если с тетей Людмилой из-за ее экономии в хозяйстве и, может, из-за ее характера денег худо-бедно хватало, то теперь все повернулось по-другому. Запустение на огороде, задержки в выдаче пенсии и, думаю еще, пьянство обоих вынудили их продать квартиру на улице Связи и полностью переселиться в дом. А это означало, что теперь они смогут жить только вместе. Квартиру они проели (считай: пропили) за год. Дальше пошла жизнь в долг. Но и это продолжалось недолго.

Как-то сидели они поздно вечером на кухне за бутылкой. Вдруг скрипнула доска в заборе, отделяющем двор от соседей. Дядя Леня вздрогнул, посмотрел в окно:

– Это нас, Тамарка, убивать идут, – сказал и бросился закрывать двери. Но не успел – в сени уже входили. Закрыл лишь последнюю дверь в избу на хлипкий крючочек, которым никогда и не пользовались. Это спасло их всего лишь на несколько секунд.

Дядя Леня, прихватив початую бутылку водки, вылез в кухонное оконце, что выходило на огороды. Тетя Тамара еще ничего не понимала и осталась на месте. Тут и ворвались соседи – трое братьев-уголовников, с которыми дядя Леня частенько выпивал. Один остался держать тетю Тамару, двое других сиганули в окно за дядей Леней. Вернулись они нескоро, разъяренные больше прежнего. Дяди Лени с ними не было. "Неужели удалось убежать", – еще подумала тетя Тамара и тут увидела вдруг, что сапоги у вернувшихся братьев в крови. Странным было то, что дядя Леня даже ни разу не крикнул, когда его били ногами. Но тетя Тамара молчать не собиралась и завопила в открытое окно. Ее сразу схватили, начали бить.

Дядя Леня задолжал этим головорезам столько денег, что они, недолго думая, включили счетчик, подождали, пока сумма возрастет до примерной стоимости дома и теперь требовали переписать дом на них. Если бы дом был записан на дядю Леню, может, было бы все проще. Но мудрая тетя Людмила оставила завещание, где дом и уже проданная квартира переходили к сестре. И тут молодчики встретили яростный отпор. Тетя Тамара уперлась. Она, конечно, не хотела умирать, но смерть брата вдруг открыла в ее душе какую-то новую, чистую страницу, и обладательница ее стала способна на подвиг. Тетя Тамара предпочла бы умереть, но не следовать воле убийц.

– Уголовники! Уголовники! – твердила она на каждый удар по старому ее телу и не сдавалась.

– Ах, мы уголовники?! – визжал младший и, пока старшие продолжали бить свою жертву, притащил дяди Ленин бритвенный станок и уговорил братьев побрить ее наголо, мол, побудь-ка в нашей шкуре. Младшему было восемнадцать, он всего лишь полгода как вернулся с "малолетки". Они брили ее на сухую тупым лезвием и ржали, когда она вскрикивала от боли. Но для нее это было минутным облегчением по сравнению с побоями.

Тетя Тамара упомянула только вскользь, что братья искали по всему дому еще какие-то документы. Она показала им, где лежит шкатулка со старыми фотографиями и документами, они перерыли ее всю, но, видно, не нашли то, что искали. "Где еще документы?" – пытали ее они, но она клялась, что отдала им все. Под утро они ушли ни с чем и почему-то ее не убили, хотя она уже давно приготовилась к смерти. Тетя Тамара, еле держась на ногах, выбралась во двор и пошла искать брата. Она отыскала его за сараем, на краю картофельного поля, которого не видно было из-за сорняков, он лежал на боку и прижимал к груди закоченевшей рукой горлышко от разбитой бутылки.

И было это месяц назад.

(– Месяц назад?! – удивился я, когда услышал – я уже собирался ехать на похороны.)

Весь месяц, пока шло следствие, тетя Тамара сначала лежала в больнице, а потом скрывалась на другом конце поселка у старой школьной подруги. Жила в баньке, выходила только тогда, когда изредка за ней приезжала милиция. И ни разу больше не побывала в своем доме – так она была напугана.

Под следствие взяли только одного из братьев убийц – старшего, который принял всю вину на себя, – остальных выпустили. Спустя месяц, когда ее свидетельские показания милиции стали больше не нужны, тетя Тамара уехала.

В общем, обычная бытовуха на почве пьянства. Но смущало упоминание о каких-то документах, которые искали убийцы. Я тут же вспомнил о последнем письме тети Людмилы. Нашел его, перечитал, но ясности не прибавилось. Тетя Тамара предпочитала больше не вспоминать о той кошмарной ночи, игнорируя мои вопросы. Мы встречались с ней несколько раз, переоформляя на меня документы на дом. С тех пор, как я ее видел полгода назад на похоронах тети Людмилы, она очень сильно изменилась. Новые волосы вырастали седые, на скуле глубокий шрам от уха к носу с поперечными ранками от швов. Похудела, осунулась, стала даже поменьше ростом, и ни капельки жизни в глазах. Когда дарение было оформлено, она тут же уехала к сыну в Петрозаводск.