Завтра будет другим
Нам нет преград на суше и на море!
Гордимся мы отечеством своим,
Друзьям на радость и врагам на горе
Мы победим! Мы победим! Мы победим!
Гимн еще не кончился, а утилизаторы уже погружали гроб на свою тележку. Мудропед Агилера не имела воинского звания, и ей не полагался артиллерийский лафет.
– Ребята, а поедем ко мне! – предложил вдруг застенчивый обычно Лялик. – Помянем мудропеда!
– У тебя что, на всех места хватит? – засомневался Енот.
– Потеснимся! – успокоил его Лялик.
Места на всех хватило уже в мерседесе-лимузине.
– Однако не хило! – удивился Пятак. – Если у тебя и все остальное такое!..
– Скромное обаяние буржуазии! – как-то само собой вырвалось у Марка.
Дом Лялика стоял на Соколиной горе. Собственно, домом он называл его только из застенчивости. Это был трехэтажный особняк посреди ухоженного парка.
– Ну, ты даешь! – восхищенно бормотал Мурнев, поднимаясь по мраморным ступеням
– Это ж не мое! – смущенно оправдывался Лялик. – Отец строил…
Отец встречал их в дверях зала-не зала, но, вообще-то, и не комнаты.
– Кириллов! – коротко представился он, пожимая руку первому из друзей.
– Энтин! – волей-неволей так же коротко отрапортовал тот.
– Енот! – перевел на лицейский язык Лялик.
Так они и подходили один за другим.
– Кириллов! – говорил каждому хозяин.
– Рожицкий!.. Волоцкий!.. Соколов! – отвечали лицеисты. А переводчик пояснял:
– Рогач… Флюгер… Толян…
И вдруг, пожимая руку Черняеву, Кириллов сам назвал его лицейское прозвище:
– Петрик!
И потом выдал такое же Шпайеру и Мурневу:
– Пятак!.. Котян!..
А услышав фамилию Марка, только вздохнул:
– Блюм… Сын Седова…
Еще раз сжал его ладонь и прошептал:
– Знал… Знал…
Но тут же встрепенулся и позвал:
– Мария!
Из темного угла выступила женщина. Немолодая и не старая, но очень хозяйского вида.
– Экономка! – подумал Марк. Он знал, что в богатых домах есть такие. Но у скромника Лялика!. Вот бы не подумал… Но долго удивляться Мария не позволила.
– Мойте руки! И за стол! – скомандовала она.
Стол был уже накрыт.
– Ого-го! – не смог удержаться Мурнев. – Да тут на каждого по тридцать баллов!
– Вино «Мускат», объявил хозяин. – Вы ведь такое любите?..
«Да он про нас все знает! – подумал Марк. – Ай да Лялик!»
– Дочь! – позвал Кириллов. И из-за большого кресла выскользнула девушка.
– С ума сойти! – чуть не закричал Марк. Это была та самая Рапунцель, длинноволосая и большеглазая, что бесновалась в толпе отщепенцев во время Шествия Верности. Вот почему лицо ее показалось ему знакомым. Копия брата, только стройнее и со всем, что положено.
– Добрый день, полукровки! – пропела она, усаживаясь рядом с Ляликом.
– Дина!.. – одернул ее отец. И взял в руки бокал.
– День-то совсем и не добрый. Ушел человек, а вместе с ним часть каждого из нас. Как сказано в одной старой-престарой книге, «Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе»… Надеюсь, со временем вы поймете смысл этих слов. И научитесь ценить чужую жизнь, как свою собственную… А сейчас молча помянем Жанну. Пусть ей будет хорошо там, где она сейчас!
– Я и не знала, что ее звали Жанной, – после недолгой тишины сказала девушка Дина. – Агилера и Агилера…
– Ее имя знали только те, кто бывал у нее дома, – стал объяснять Марк. Но, испугавшись, что может сболтнуть лишнее, тут же перебил себя традиционным тостом:
– За здоровье Мудрейшего!
– Эс лебе!.. Эс лебе!.. – загомонили за столом. – Да здравствует дорогой Ганс-Фридрих Сидоров!
Одна девушка Дина странно посмотрела на Марка.
– Патриот?.. – прошелестела она. – Это что, болезнь?
– Дина! – так же шепотом оборвал ее отец.
– А она симпатичная! – с сожалением подумал Марк.
– Слушай? – пристал Энтин-Енот к Лялику, когда тот провожал их. – А кто он, твой отец?
– Кириллов! – одним словом ответил Лялик.
– А что такое Кириллов?
– Ну… Газета «Тагес-день»… Журнал «Умное слово»…
– Ого!
– Ну… Еще концерн «Газ Сибири»… И авиакомпания « Шнель»…
– Шутишь!..
– А почему же ты Локшин, а не Кириллов? – спросил Рожицкий-Рогач.
– Будто не знаешь! Нам же велено носить фамилию еврейской половинки. Мама у меня Локшина.
Глава 6
– Вас ждет работа!
– Вас ждет работа!
– Вас ждет работа!
Металлический голос разносится из квадратных ящиков громкоговорителей. В его властном тоне нет ничего человеческого. он не груб, но настойчив.
Повинуясь ему, из бетонных домов парами и поодиночке выходят люди. они собираются в центре площади, строятся, равняют ряды – все это без единого слова под мерный счет громкоговорителей.
– Семь часов сорок одна минута!..
– Семь часов сорок две минуты!..
Лялик-Локшин читал с «выражением». Марк слушал и орлом оглядывал притихший класс. Это же была его идея. Откуда она явилась, он и представить не мог. Явилась и явилась… А потом он заразил ею своих друзей. И кто-то с готовностью подхватил ее, кто-то со скрипом согласился, а кто-то с ехидной улыбкой сказал: – Ну, ну…
– Ну, ну… – прошелестел мудропед Рихтер, когда Марк объявил «Групповой отчет от Трудовом воспитании!».
– Оповестите!..
– Люди одеты одинаково: серые брюки, серые куртки, серые береты.
Движения их скупы и однообразны. На лицах – стандартное выражение сытости и физического здоровья.
– Семь часов сорок три минуты!..
Люди терпеливо ожидают отстающих. Никто никого не торопит, все делается само собой, привычно и споро.
– Семь часов сорок четыре минуты!..
Лялик-Локшин был из тех, кто принял идею на «ура». Он, вообще, любил все, что выходило за рамки. Поэтому и читал, как полагалось – «металлическим» голосом.
А вот Енот-Энтин не был в восторге от затеи Марка. Но от друзей отставать не хотел. И даже внес в свою часть придуманную им «живинку»:
– В числе последних на площадь вбегает пара, к которой следует присмотреться.
Это мужчина и женщина. Одинаковая одежда, одинаковая штампованная округлость лиц и приглаженность фигур делают разницу в поле неразличимой. Но движения их несколько выпадают из механического единообразия собравшихся. В глазах у них тень какой-то неуравновешенности, они смотрят живее и беспокойнее.
– Семь часов сорок пять минут!..
Словно по команде, люди поворачиваются направо и ровным спортивным шагом покидают площадь.
Они идут по широкой асфальтированной улице. Они проходят мимо серых бетонных домиков, в скучной симметрии расставленных слева и справа от дороги.
Домики одинаковы по стилю и цвету, по мертвенной тишине и пустынности их гладких асфальтированных двориков.
– Семь часов сорок семь минут!..
Марк оглядел класс. Все слушали. В тишине раздавался только скрип федерхалтера. Мудропед Рихтер старательно записывал что-то. Енот-Энтин провел языком по пересохшим губам и продолжал:
– Люди шагают бодро. Они смотрят в затылок вперед идущим, и только знакомая нам пара изредка обменивается взглядами, в которых теплится что-то иное, кроме многолетней привычки друг к другу.
– Семь часов пятьдесят две минуты!..
Люди подходят к огромному бетонному зданию без окон. Спокойно, не нарушая строя, они попарно входят в широкие двери, над которыми белыми металлическими буквами написано: Завод «Новая Америка».
Очередь дошла до Рогача-Рожицкого. И тот продолжил чтение:
– Голые стены серого цвета окружают людей в просторном вестибюле. Спрятанные светильники льют ровный бестеневой свет. Никакой мебели. Только турникет у выхода, да сверкающий хромом и никелем робот-контролер.
Вращается турникет, пропуская людей. Мигая электронными глазами, робот бесстрастно вещает:
– В механический цех!
– В механический цех!
– В механический цех!
– На главный конвейер!
– На главный конвейер!
Вдруг робот замолкает. Он в явном замешательстве. Перед турникетом примеченная нами пара. Что-то, не укладывающееся в привычные алгоритмы электронного мозга, проскальзывает в их поведении.
Они стоят недозволенно близко друг к другу, руки их соприкасаются, и кажется… да-да, их поведение выдает скрытое желание пройти вместе.
Робот снова на высоте.
– В механический цех! – равнодушно приказывает он.
Поворачивается турникет. Повинуясь приказу, проходит женщина.
– На главный конвейер!
Турникет пропускает мужчину.
С чувством, похожим на сожаление, они прощаются кивком головы и расходятся: он – налево, она – направо.
– Стоп! – оборвал чтение мудропед Рихтер. – Это что – отчет о трудовом воспитании?..
В его голосе зазвенел металл.
– Где вы видели такой город? И такой завод?
– Там же написано: «Америка»! – выскочил Лялик.
– Локшин! Вы не на Шествии!
– Нет, правда… – залепетал Марк. – Это же фантазия! Свободный полет, так сказать… А на самом деле и завод, и ферма нам очень понравились!
– Шумел, как улей, родной завод… – пропел хулиган Мурнев.
– Смотрите! – предупредил мудропед.– Как бы свободный полет фантазии не привел вас в урановые рудники!
– Да мы же хотели как лучше! – продолжал оправдываться Марк. – Чтобы у нас так не было! И потом дальше не все так уныло…
– Короче! – оборвал его Рихтер. – Забудьте и никому не показывайте! А через неделю представьте мне нормальный отчет! И о заводе, и о ферме. Как у всех!
Во дворе лицея одногрупники никак не могли придти к согласию.
– И чего он взъелся? – недоумевал Лялик-Локшин. – Забавно же!
– А ты чего ждал? – охлаждал его пыл Енот-Энтин. – Оваций?
– Теперь жди! – пророчил Рогач-Рожицкий – Как пить дать, у всей группы баллы срежут!
– И когда! Перед самым выпуском! – сокрушался Петрик-Черняев.
– Кто это придумал? – приставал ко всем Шпайер. – Это каким же козлом надо быть!
– Я же говорил: не выпендривайтесь! – выступал Котяра-Мурнев. – Умнее всех хотите быть!
И это Марку было уж совсем неприятно. И неожиданно. Ведь этот Котяра ему, можно сказать, в рот заглядывал. Каждое слово принимал как команду. И вот тебе!..
Марк был не просто расстроен. Он чувствовал себя виноватым, хотя и не очень понимал в чем. Он ведь, и правда, дал волю фантазии. В родной Фатерландии не было и не могло быть ничего подобного. Хотя… Он вспоминал свое впечатление от первого дня трудового воспитания…
Трамваи подходили один за другим. Они выплескивали из своих распаренных недр мятых расплющенных давкой мужчин в одинаковых серых костюмах. Шаркая ногами, они нестройно вливались в переулок, конец которого закрывала казенная надпись: «Станкостроительный завод имени Г. Ф. Сидорова».
И потом… Это засилие роботов. Люди казались маленькими и лишними среди поступательного движения и кружения механических рук…
Это удивляло и пугало. И Марку хотелось защитить человека от опасного, как казалось ему, подчинения возможным хозяевам мира.
– Слушай! – отозвал его на другой день Лялик. – Я рассказал отцу о нашем сочинении. Он хочет послушать. Да и ребятам не мешает узнать, чем все кончается…
– Ты что! – забоялся Марк. – Рихтер же с потрохами съест! Я все свои баллы потеряю! А то и хуже!..
– Не дрейфь! Будут только свои. И ни одна собака…
На этот раз угощали только чаем. Правда, с вкусными пирогами. Хозяйничала за столом девушка Дина. Она же Рапунцель.
– Ну-ка, ну-ка! – сказал Кириллов, устраиваясь в кресле. – Послушаем наших юных прозаиков!..
– И Шехерезада повела дозволенные речи… – съехидничал Енот.
Марк только отмахнулся. И кивнул головой Лялику: начинай, мол!..Читал тот спокойнее, чем в классе. Даже с некоторым выражением. Но скоро хозяин прервал его.
– Не возражаешь, если я включу рекордер? Для памяти.
Марка это не сильно обрадовало. Но разве возразишь?
Лялик начал по новой. И читал с еще большим выражением. Ребята слушали, а хозяин кивал головой, то ли одобряя, то ли просто в такт голосу.
Марк слушал, и в голове его возникали не раз как бы вживую виденные картины.
…Серые лица над серым конвейером.
…Механические движения рук.
…Робот в центре зала и его мигающие глаза.
А потом – обеденный перерыв. В большом зале без окон за длинными столами сидят серые люди. Такие же люди в сером бесшумно снуют по залу, разнося подносы с едой.
А потом – снова работа, и конец смены, и назначенные развлечения.
…Наша пара следит за поединком боксеров.
…И слушает робота-лектора на бетонных скамейках амфитеатра.
А потом…
Потом пришла очередь Марка. И он стал читать то, ради чего, честно говоря, он все это и затеял:
– Он давно уже мешает им сосредоточиться. Он отвлекает – этот негромкий протяжный звук. Есть в нем что-то беспокойное, что-то непонятное, но властно требующее внимания. Он сжимает сердце и холодит голову. Что это?
Звук ближе. Еще ближе. Он плывет уже где-то рядом – над амфитеатром. И люди поднимаются в тревоге и с беспокойством озираются в поисках его источника.
Но дороге идет человек в белой рубашке. Он играет на трубе и ветер ласково перебирает его светлые волосы.
Человек играет на трубе. Труба горит в лучах солнца, пылает металлическим пламенем и поет. Поет протяжную бесконечную мелодию со множеством вариаций.
Труба поет о Человеке. О его красоте, о его руках, шершавых и ласковых.
Труба поет о солнце. О ночи. О шелесте ветра в дикой траве. О каплях росы на собачьей шерсти.
Труба поет о Боге, которого нет. О людях, которые не придут.
Труба поет о Женщине. О Матери. О губах, не целованных никогда. О постели, никем не смятой. О детях. О горячем огне очага.
Труба поет о Любви Человека. О его Надежде. О жизни и Смерти…
Человек играет на трубе. Он идет по дороге, играет на трубе, и серые люди, как завороженные идут за ним следом. Что-то тает у них в душе – словно льдинки ломаются и с тихим звоном падают из глаз.
Люди послушно идут за трубачом.
Человек с трубой проходит мимо стадиона. Застывает толпа на трибунах, все головы поворачиваются в его сторону. И вот уже пустеют трибуны.
Человек идет по дороге и играет на трубе. А за ним идут болельщики. За ним идут игроки, еще не остывшие, еще в спортивной одежде. Зачарованными глазами следят они за игрой солнечных лучей на белом металле трубы и слушают, слушают ее невыразимую песню.
Человек идет мимо ринга. Идет и играет. И зрители поворачиваются спиной к рингу. И идут за трубачом. А за ними идут и боксеры. И только робот, глупый робот о моргающими глазами остается на месте.
Человек в белой рубашке идет по серой бетонной дороге. Он играет на трубе, и его мелодия влечет за собой взволнованную толпу. Мелодия зовет, мелодия манит уйти куда-то далеко-далеко, сделать что-то необычное, оказать что-то несказанное.
Слов нет. Они почти забыты – эти нужные сейчас слова. Но есть глаза, есть руки. И люди смотрят в глаза друг другу. Люди берутся за руки. Люди слушают. Люди молчат. Но это молчание теплого вечера, молчание прозрачного воздуха, молчание дружеской улыбки.
Человек играет на трубе.
Человек с трубой идет и идет по дороге, и толпа постепенно отстает. Только наша пара еще долго идет за ним следом.
Гаснет звук трубы. Очень медленно, очень неохотно затихает ее песня, растворяется в серых сумерках наступающего вечера.
Долго стоит толпа и смотрит вслед трубачу, притихшая от пережитого волнения. Наконец кто-то нарушает молчание, и мы впервые слышим человеческий голос – голос этих людей»
– Что это было?..
Нет рядом робота, чтобы молниеносно ответить на вопрос, поэтому приходится думать, приходится мучительно вспоминать.
– Это, наверное, музыка… – предполагает один из толпы.
– Да-да, я слышал об этом, – подхватывает другой. – И человека этого я знаю. Он нездоров. Ему кажется, что он живет в XX веке…
– Почему же его не лечат?
– Его лечили. Но вот… Трудный случай…
К толпе подходит, держась за руки наша пара. И он, и она хотят что-то сказать, что-то важное, нужно, но… Их язык не приспособлен к выражению сложных чувств, и они просто долго, грустно смотрят в глаза людям.
Так и стоят они все – до тех пор, пока издали не доносится резкий голос робота:
– Вам пора спать!
– Вам. пора спать!
Марк перевернул последний лист.
– Впечатляет! – вынес свой приговор Кириллов.
А девушка Дина посмотрела на Марка совсем другими глазами.
– Да ты просто граф Толстой! – сказала она.
Глава 7
– Вы мне голову не дурите! – кричал мудроляйтер, помахивая пальцем перед лицом. – Я не позволю этим бредом колебать устои!
Он хлопнул кулаком по лежащему на столе карманному рекордеру.
– Здесь никакая не Америка! Это гнусный поклеп на нашу действительность! И очернение курса на сплошную роботизацию, провозглашенному Партией!
«Интересно, думал Марк, у кого же в кармане был рекордер? Не Кириллов же передал его в лицей!.. Кто? Кто?.. Лялик? Котяра? Енот?..»
– И нечего ссылаться на фантазию! – обернулся Мудроляйтер к мудропеду Рихтеру. – Это злостная провокация!
– Происки британской разведки! – поддержал его кто-то из мудропедов.
– Вызов самому Мудрейшему! – поддержал его другой.
– Колебание устоев!
– Как они будут смотреть в лицо телефункену!
– Вон из лицея!
И только мудропед Рихтер бормотал что-то о памяти отца, о деде – Почетном Арийце.
– Вы мне голову не дурите! – оборвал его мудроляйтер. – Надо еще разобраться, кто покрывал это возмутительное безобразие!
– Вон из лицея! – теперь уже требовали все.
– Все в свое время! – вдруг охладил их пыл мудроляйтер. – А сейчас категорически запрещаю студработнику Блюму и его подельникам участвовать в завтрашнем Шествии Верности!
– Свободны! – отпустил он друзей. Но добавил: – Пока…
– Эс лебе!.. Эс лебе!.. Хай живе!.. Виве!.. Да здравствует!..
По городу шло Шествие Верности. «Из плена времени!»… «Шагнем в будущее!»… «Свобода – осознанная необходимость!»…«Слава Мудрым!»… – мелькало на плакатах.
Господи, как все было недосягаемо близко. И пусть теперь он не с ними, пусть горечь отторжения разъедает душу, но и в стороне от Шествия, на тротуаре, в толпе восторженных дедушек и мам, Марк все равно ощущал себя единым с этим праздником юности, красоты и верности.
Вот они идут, гордые от своей силы, сплоченности, от любви к лучшей в мире стране. Цеховые подмастерья, кадеты, аграрии, студработники – будущее Фатерландии. Потомки русских, немцев, французов, итальянцев. А теперь граждане новой евроазиатской расы.
– Он с ними! – убеждал себя Марк. – Волей судьбы ему не дано этой великой чести. Но он будет изо всех сил стараться заслужить звание Почетного арийца. Стать как дед!
Он знал, что это не только его мечта. Рядом с ним стояли Лялик-Локшин, Енот-Энтин, Рогач-Рожицкий. А из колонны ему махали друзья: Пятак-Волоцкий, Петрик-Черняев, Котян-Мурнев, Юбочник-Нигматулин… Вон их сколько! Самые близкие, самые верные. Четвертьевреи, полурусские, полутатары… Четвертьарийцы.
Марк подпрыгивал от возбуждения, узнавая в Шествии знакомые лица. И был, как громом поражен, когда из переулка вырвалась небольшая, но крикливая стайка оголтелых недобитков. Отщепенцев. Таких же внешне, как он и его друзья, но совершенно больных на голову.
Они орали что-то непотребное. Вроде: « Не трогайте время!»… «Доживем до будущего сами!»… «Все люди равны!»… И совсем уж непотребное «Все права евреям!».. Эти же дикие лозунги были на плакатах, которыми они размахивали. «Разрешить браки между евреями!»… «Прекратить ползучий геноцид!»… «Вернуть наших женщин с Мадагаскара!»… И самое страшное: «Долой Мудрейших!»…
И Марк понимал, почему десятки Верных кинулись разгонять эту шантрапу. Почему замелькали свернутые плакаты, застучали по головам и спинам незваной шелупони. Он и сам рвался в эту бучу, наплевав на все запреты. Вместе с Ляликом и Енотом разгонял бы британских наймитов. Яростно лупил их, как Толян-Соколов, как Котяра-Мурнев.
Но его помощь не понадобилась, потому что на проспект уже вышли шеренги Национальных Чекистов. И они орудовали не плакатами, а дубинками.
Полилась кровь. Катались по земле побитые недобитки.
– Так им и надо! – не успел подумать Марк, потому что в кучке разгоняемых негодяев вдруг мелькнуло знакомое лицо. Вот так-так! Сразу два дюжих чекиста наседали на Дину.
– Рапунцель! – крикнул Марк.
Раздумывать было некогда. Марк сорвался с места, вклинился в
бушующую кучу-малу, ухватил девушку за руку и потащил ее на тротуар, за угол и дальше вглубь переулка. Дина бешено вырывалась, вопила что-то несусветное. Потом вдруг разом умолкла. Видно, узнала похитителя.
– Граф Толстой! – почему-то радостно воскликнула она. – И ты с нами!
– Сейчас! – возмутился Марк. – Я что, чокнутый!
– А зачем же полез в драку?
– Некоторых знакомых выручать…
– Некоторые и сами за себя постоять могут! – обиделась Дина.
– Постоять?.. Нам не стоять, а бежать надо! Пока чекисты не достали!
Марк снова схватил Дину за руку. Но она больше не вырывалась, а молча позволила уводить ее дальше от проспекта, где все еще раздавались проклятия и угрозы.
Но уйти далеко им не пришлось. Метров через сто беглецы наткнулись на автобус Национальных Чекистов. Их тут же за белы ручки и препроводили туда. А потом добавили к ним несколько десятков драчунов с обеих сторон.
– О! – удивились и обрадовались друзья-лицеисты. – Седой! Ты-то как сюда попал?
– Котяра! – обиделся Марк. – Сколько раз тебе, долдону, твердить, что я не Седой, а Блюм!
– Тогда и я не Котяра! – возмутился было Мурнев. Но тут Лялик-Локшин углядел на заднем сиденье сестру.
– Динка-зараза! – что есть мочи заорал он. – Ты опять!..
– Молчи, патриотик! – не осталась в долгу сестра. – За умного сойдешь!
Марку стало даже обидно за Лялика. Локшин был самым продвинутым в группе. Ему светила золотая медаль. Математик ставил ему пятерки даже за вопросы, которые Лялик задавал. И вот тебе…
Но пообижаться всласть ему не пришлось. Автобус остановился. Задержанных доставили в Суд Справедливости.
Суд был скорым и действительно справедливым. Участников Шествия Верности награждали сразу пятью баллами и отпускали по домам. А вот на Марке дело застопорилось.
– Студработник Блюм! – загремел судья. – Как вас угораздило!
– Ваша честь! Девушку же били… – оправдывался Марк.
– Какую такую девушку?
Судья вгляделся в экран телефункена.
– Ага! Дина Локшина! Активная сторонница Непослушания!..
Но тут дежурный чекист что-то зашептал судье на ухо. У того вытянулось лицо.
– Студработница Локшина! – вызвал он. – Кто ваши родители?
– Мама умерла… А отец…
– Кириллов? – с замиранием в голосе то ли спросил, то ли подтвердил судья.
Дина только головой кивнула. А судья огласил приговор Марку:
– Минус пять баллов и укоризна лицею! И серьезное предупреждение сыну достойного отца и внуку Почетного арийца!
Марк торопился к выходу из Суда, чувствуя себя незаслуженно обиженным и в то же время приятно свободным
– Легко отделался! – понимал он.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
