Рождение шедевра

– Суть не та! – осторожным движением руки, остановил жену Арсений Викторович, – Штраус, Моцарт – величины известны всем и каждому и… Костя, тебе, пожалуй, тоже? Но суть не та. Суть! – протянул старик и поднял указательный палец вверх.

– И в чем же суть, Арсений Викторович? – спросил я, поднося чашку чая к губам.

– А вот этого я и жду. Это ты мне, дорогой мой человек, сам ответишь, – и наклонившись ко мне серьезно и глядя в глаза добавил, – я ведь этого больше всего и жду, Костя.

4.

Сквозь разыгравшуюся метель к театру выехала карета. Площадь у здания театра полнилась людьми, собравшимися насытить свой вечер искусством. Несмотря на опасения Арсения Викторовича опоздать, из кареты мы высадились аккурат, когда швейцар начал запускать толпившуюся у входа публику.

Мне доводилось бывать в театрах раз или два, но решив быть честным с самим собой, я определил, что сие занятие мне не по душе, что увиденное мною не производит да и не произведёт более впечатления. Определив это, я, в тех редких случаях, когда появлялась возможность, даром давали билеты или просили составить компанию, всегда вежливо отказывался, ссылаясь на слабость, находя отговорки, особые дела и пр. и пр.

Но по известным причинам оказавшись в вестибюле, сдав в гардероб верхнюю одежду, я в сопровождении своих стариков проследовал в зал. Заняв место на балконе, я принялся любопытно осматривать вваливавшихся со всех дверей зрителей. Словно пчелы они копошились там, внизу, ища, где бы им приземлиться. Стоял нарастающий гул, обрывки фраз и отдельных слов долетали до моего слуха, и создавалось впечатление, что разговоры эти и не думают прекращаться, но тут моё внимание переключилось на Арсения Викторовича. Переключилось как-то невольно, потому что я вдруг перестал слышать их с женой обмолвок и молчание супругов резало мне слух на фоне всеобщего шума.

Арсений Викторович внимательно разглядывал сцену, бордово-красного цвета кулисы, еще пустеющие места грядущего оркестра и дирижера. Наклонившись к его уху, я спросил:

– Вас полнит предвкушение?

– Что? О, да, Костя, мне всегда нравиться это затишье перед бурей. – не отводя взгляда от сцены ответил старик.

– Шутите? Я-то жду, когда, наконец, прозвенит звонок и эта болтовня внизу прекратиться.

– Ах, ты об этом, я и не заметил. Да, люди беседуют… – не обратив внимание на мой удивленный голос, отвечал Арсений Викторович.

Анна Ивановна в это время исследовала свою дамскую сумочку в поисках зеркальца, желая поправить пудру и прическу, но ей помешал раздавшийся третий звонок, вещавший о начале «бури».

5.

Дирижер, поприветствовав публику, сделал отточенное годами движение кисти, и прозвучали первые ноты. Затем, один за другим вступили в роль инструменты: виолончели, флейты, контрабасы и скрипки. Поток переливающихся, грациозных и помпезных мелодий охватил и уносил за собой зрительный зал. На первых волнах искусства, подхвативших и меня, я придавался не столько наслаждению, сколько размышлениям обо всем и ни о чем. Спустя полчаса я уже стал отвлекаться, а еще спустя час я и вовсе был выброшен на берег и, чаще моргая, принялся разглядывать публику и отдельных членов оркестра.

Надувающий щеки флейтист был уморителен. Дирижер махал руками, точно разгоняя мух. Скрипач, худощавый старичок, обливался потом и лицо его блестело, как тарелки ударника. А когда вообразил молодую девушку, старательно и бегло перебирающую струны контрабаса карликом, впервые взявшим большую скрипку в руки, то я едва сдержал вырывающийся смешок.

Развлекать себя дальше мне помешала неожиданно наступившая пауза. Оркестр умолк. Зал, по привычке, взорвался аплодисментами. Объявили очередную сонату Келлера, то ли пятую, то ли седьмую, и Арсений Викторович молча повернулся ко мне, вызывающе осмотрел меня растерянным взглядом и уставился на сцену. Я было хотел наклониться к нему и завести разговор, но движением ладони, которым он привычно останавливал Анну Ивановну, остановил и меня.

Пожав плечами, я взглянул на его супругу, которая снова или до сих пор копошилась в своей сумочке.