Однажды в Карабахе

Заметив тревожное подпрыгивание Гюлечки и нетерпеливые жесты Прилизанного, мы с Аталай невольно переглянулись и почти в унисон воскликнули:

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли…

– Тьфу!.. Мерзость!.. – опрокинув емкость с огненной жидкостью, проворчал Древний Огуз. – Как вы эту гадость… эту минеральную пьете?.. Короче, те, кто воевал, наверное, помнят, что первые годы в Карабахе воевало много еразов[2 - еразы – жаргон, дословно – ереванские азербайджанцы. Так в народе называется анклав беженцев, насильно депортированных в 1988 году армянскими националистами с территории Армении.], горевших желанием мстить врагу за свои поруганные очаги. Я вам одно скажу – если нас тогда, когда выгоняли из Армении, впустили бы в Карабах, мы тамошних армян-предателей лопатами и вилами вытурили бы оттуда. И не было бы никакой Карабахской проблемы. Они бы поселились в Армении, а мы в Карабахе. В Армении боялись такого поворота событий, как огня. Но тогдашнее наше беззубое правительство в угоду кремлевским негодяям, повернуло беженцев в Баку. И началась очередная трагедия в нашей истории…

– Поменьше политики, товарищ, – предупредил Прилизанный.

– А гусь свинье не товарищ… – тихо заворчал Арзуман. Кажется, все услышали.

– Эта не политика, это опять бастурма, – констатировал Бакинец. Но, заметив гневный взгляд Древнего Огуза, второпях затараторил:

– Молчу, молчу, молчу…

Ганмурат пофыркав, продолжил:

– Я, как и многие мои родичи, добровольно записался на фронт. И мы били врага по всем позициям, пока не вмешалась в события опять подлая политика, – тяжело вздохнул Огуз. – Но это уже другая история…

Однажды, когда мы дислоцировались в Кельбаджарах, высоко в горах, я ночью со своими родичами – а мы служили в одном батальоне – пошли на разведку в стан противника… Вы же знаете, что каждый ераз знал армянский не хуже самого армянина и был сыном гор, как мудро отметил этот начальник, который, почему-то очень нервный, – кивнул он в сторону Прилизанного. Тот недоуменно пожал плечами.

– Тебе надобно бы за коровами побегать, братец, научиться со скотом общаться и, глядишь, тоже бы стал гориллой, – назидательно обратился Дитя гор к нему.

Гюля хихикнула, прикрыв ротик, а Зопаев от страха поджал уши. Прилизанный, побагровев, в досаде огрызнулся на Зопаева:

– Что он говорит? Собрали сюда каких-то психов…

Тот беспомощно развел руки.

– Это он меня обзывает? – Прилизанный насупился.

– Нет, меня… – жалостно простонал секретарь.

– Не отвлекайтесь от темы, Ганмурат бек, – торопливо попросил я.

– А я и не отвлекаюсь, – покосился на почти пустой стакан Древний Огуз. Арзуман благоразумно наполнил емкость…

– Так вот… До этого пропали в ночной вылазке три моих родственника, в том числе и двоюродный брат Хамзат. Мы очень переживали по этому поводу, но утешали себя мыслью, что ребята где-то окопались и следят за позицией врага. Такое уже было.

Вдруг я с удивлением заметил на деревьях какие-то свежие зарубки. Не было сомнения, что со стороны противника здесь орудовал разведчик, которому было знакомо мое ремесло. Так охотники помечают деревья, когда забираются слишком далеко, чтобы не заблудиться. И когда внимательно присмотрелся к меткам, то почувствовал, что волосы у меня подымаются дыбом. Это был почерк моего покойного отца. Такие зарубки, кроме него могли сделать только два человека на всем белом свете, которых он долго учил своему ремеслу. Это был я, его родной сын, и сын его друга Гургена Ашот. Я не поверил глазам! Не было сомнения, что этот ловкий разведчик, который так близко пробрался к нашим позициям, был не кто иной, как мой вероломный друг Ашот.

Я был вне себя от гнева, но сдержался и о своем открытии никому не рассказал. Даже родичам, которые также увидели зарубки, но, естественно, не додумались, кто их оставил.

Утром я доложил комбату о ночных вылазках вражеской разведки и посоветовал укрепить передние посты. Командир был карабахский – седоватый мужик с прокуренными усами. Когда-то бывший тракторист, потеряв родных и близких в Ходжалы[3 - …потеряв родных и близких в Ходжалы… – в ночь с 25-го на 26-ое февраля 1992 года в этом городе Карабаха произошло массовое истребление мирного азербайджанского населения. Армянским формированиям потворствовал дислоцированный в г. Степанакерте (в 1991 году, Аз. властями переименован в дореволюционное историческое название Ханкенди) 366 мотострелковый полк Объединенных Сил СНГ, личный состав и вооружение которого непосредственно участвовало в этом штурме. Было убито 613 человек – из них 106 женщины, 63 дети, 70 старики. 487 человек стали калеками, 1275 попали в плен и были подвергнуты нечеловеческим пыткам. 150 пропало без вести… Азербайджан, ряд государств и международных организаций классифицирует произошедшее, как геноцид (Ходжалинский).Ком. 366-го полка – Зарвигоров Юрий Юрьевич.Нач.штаба первого батальона – Читчян Валерий Исаакович.] и увидев их обезображенные трупы, как говорят очевидцы, поседел в один миг. Сам он, весь израненный, чудом остался живым…

Теперь он старался пленных не брать…

Комбат внимательно выслушал меня и тяжело вздохнул:

– Я сам хотел об этом с тобой посоветоваться, Ганмурат, – прикурил он от ночного костра трубку, – ребята из верхнего села, из батальона Кара Керима, сообщили, что тут появился какой-то новый отряд, одетый в масхалаты, банданы, и наносит нам немалый урон в живой силе. Обстреляли позицию спецназа из города. Атаковали нижний пост – тот, который контролируют ребята из местного батальона. Кроме того, появились снайперы. Подбираются ночью, по возможности ближе и снимают зазевавшихся. Ты знаешь, двоим бойцам Кара Керима попали прямо в лоб… Нагло действуют. Появляются и исчезают, как привидения. Ребята уже называют их “духами” …

Я был в растерянности. Не знал, говорить об Ашоте или нет. Неприятна была мне эта тема… Короче, решил пока молчать и ждать, что будет.

Командир после некоторой паузы как бы неуверенно продолжил:

– Тебе-то я смогу довериться, Ганмурад. Есть у меня среди местных армян свой человек. Когда-то в райцентре вместе работали. Помнишь, где-то около месяца назад я молодого армянина отпустил. Того, который от страха чуть не умер, когда попал в плен.

– Да, помню, – ответил я, припоминая, – совсем безусый был, молодой…

Он молчаливо кивнул.

– Мы, конечно, сначала тебя не поняли, командир. Ведь ты среди нас самый злой на них… – я прикусил губу. Но было поздно. Намек он понял и помрачнел. Я нехотя продолжил. – Спорить мы с тобой не привыкли, кто-то сказал, что он тебе напоминает погибшего сына…

– Он мне напомнил попавшего в капкан трусливого шакала!.. – гневно произнес он, но после усилием воли взял себя в руки, тихо прошептал. – Хотя, внешне был такой же, как мой Орхан. Светленький, худенький… Я тогда послал его отцу весточку. Когда мы встретились с Нерсесом в лесу, он обнял мои ноги, бился головой об землю и рыдал как сумасшедший. Умолял, чтобы я отпустил его Карена, что он единственный сын. Говорил, парня принудительно забрали на фронт, не успели его вывести за пределы, денег не хватило. Мать сойдет с ума, если с ним что-то случится. Себя предлагал в обмен…

Я ответил, что благодаря его соплеменникам, вообще один остался на всем белом свете. И где-то час слушал, как он в отчаянии выл…

Короче, он мне все рассказал, после поклялся своим Аствацом[4 - Аствац – “Бог” на армянском.] и могилами усопших, что и впредь будет предупреждать меня о передвижении армянских частей и о прочем. Продаст последнюю корову, но сумеет отправить сына в Армавир, к его дяде. Мне тогда показалось, что он где-то с удовольствием закладывает своих. И это понятно. До войны он, будучи прекрасным каменщиком, неплохо зарабатывал, в том числе и в азербайджанских селах. Мы друг к другу в гости ходили. А теперь превратился в нищего.

Я планирую тебя свести с ним, сам не всегда располагаю временем для встреч. Последние наши удачные вылазки – результат его информаций. И я дал деньги, чтобы он отправил Карена в Россию…

Ганмурат налил себе остаток водки и выпил одним залпом. Надо сказать, мужик он был крепкий. В отличие от нас, выпитая водка не была у него ни в одном глазу.

– А как вы обращались с пленными? – спросила вдруг Аталай.

Девка она была с закидонами и, видимо, воображала себя этакой неподкупной журналисткой, борющейся со всяким злом, начиная с несовершенной правовой системы Соединенных Штатов, заканчивая колумбийской и азербайджанской мафиями.

– Вежливо, как с женщинами, – мерзко хихикнул Бакинец.

– То есть как? Я серьезно… – невинно захлопала накладными ресницами Аталай.

– Ну, вам же сказали, вежливо, – невозмутимо добавил Арзуман, смакуя остатки жидкости в стакане. – Мы их кормили, поили, одевали, обували, иногда даже отмечали их дни рождения… Всем коллэктивом…

– И обязательно проводили воспитательную работу! – агрессивно заорал Ветеран в тельняшке. Видимо, он дошел уже до кондиции и дико таращился на пустую бутылку на столе.

– В смысле, учтиво просили, чтобы они с радостью, с проснувшимся самосознанием признали Нагорный Карабах суверенной территорией Азербайджанской республики, – подытожил его мысль политически подкованный Бакинец.

Я усмехнулся, пожав плечами. Аталай обиженно надула чувственные губки и отвернулась.

– Однако, у нас лимит времени, – заворчал Прилизанный, протирая салфеткой стекла очков. – А вы, товарищ… как вас там? – обратился он к рассказчику.

– Ганмуратбек Хаджи Абдуррахманбек оглы, – услужливо подсказал Кахраман Зопаев, как профессиональная секретарша.

– Не надо так много беков, это не политкорректно, – блеснув сверкающими стеклами очков, в упор посмотрел на него Прилизанный.

– Да-а… – проблеял Зопаев.

– И действия вашего командира-тракториста, позвольте заметить, были неправомерными, – обратился он вновь к Ганмурату. – Надо было разработать совместно с разведывательной службой вашего подразделения оперативный план мероприятий, аргументировать их, отослать к вышестоящей инстанции и дождаться ответа. А пленного надобно было отправить в штаб специальных служб военного ведомства, чтобы они подробно и, в отличие от вас, профессионально допросили в соответствующих целях. Так что поступки вашего командира, я считаю, должны быть предметом основательных разбирательств правоохранительных органов, – страшно закончил речь Прилизанный, как мне показалось, упиваясь своей компетентностью.

– Что он сказал? – озадаченно обратился Древний Огуз к аудитории.