Однажды в Москве. Часть II

– Рафаэль, что этот хейван сказал? – тихо и умоляюще спросила меня Роза. – Что с нашей кровинкой? Что с Джулей? – она вновь разрыдалась. Материнское сердце не обманешь.

– Говорит, анализы… – я в прострации произнес.

– Какие анализы, зачем анализы? Вай, Джуля, вай, моя бала!.. Господи, в чем мы провинились? Только начали жить…

– Хватит! – закричал на нее Самвел. – Еще беду накличешь! Она спит. Мы все видели.

– Вай, Самвел… – она уже тихо промолвила и пошатнулась. Ее поддержали и усадили на край скрепленных между собой больничных стульев. – Не обманывай меня. Что я, дура, что ли!..

Правильно говорят – беда приходит не одна. Так, после смерти Артура она снова переступила наш порог. И дверь за собой не закрыла. Сука!..

Он, кажется, захлебнулся воспоминаниями и сник. Впервые мы заметили слезы на его глазах, проложившие дорогу по щетине.

Арзуман быстро наполнил его рюмку. Но Длинный даже не заметил. Мысли его плавали в океане прошлого. Губы что-то шептали. Может, те слова, с которыми он когда-то обращался к Богу – с мольбой о спасении любимого человека.

Вдруг я осознал, что начал идентифицировать себя с рассказчиком. Ощущаю его боль почти так же. Вот и в сердце кольнуло. Только этого не хватало. Черт…

Я встал и вновь распахнул одно из окон. Ураганного ветра уже не было. Приятная прохлада вместе с легким ветерком освежила помещение. Образы чужого прошлого начали плавно возникать в моем воображении и жить своей уже однажды прожитой жизнью. И я реально увидел Длинного, заснувшего в кресле у постели Джулии. На другой кровати, свернувшись калачиком прямо в одежде, спала ее мама, накрытая легким одеялом…

– Не хочу долго мусолить эту тему. Во-первых, нелегко. Еще и вас загружаю негативом. Одно дело самому жить в грезах и воспоминаниях, пусть порой очень болезненных, другое, эту боль еще кому-то передать. Зачем? У каждого свое…

– Вы… Вы за нас не беспокойтесь. Вы рассказывайте, как удобно… – пролепетала Аталай, всхлипывая как ребенок.

– Мне удобно переходить к следующей фазе. Добавлю лишь, что чуть ли не вся армянская диаспора Москвы была информирована о болезни Джулии и каждый, кто имел отношения с Манучаровыми, старался проявить участие. Делали предложения увезти ее за границу: кто в Израиль, кто в Германию, кто еще не помню куда – у кого где завязки. Лучшие онкологи России были задействованы сначала в постановке диагноза, после в лечении. Я только тогда по-настоящему осмыслил всю мощь и влияние манучарового клана.

– Так значит, диагноз все-таки подтвердился? – вновь с дрожью в голосе заикнулась Аталай.

– Увы, да, – вздохнул Длинный, – при том уже в неоперабельной стадии. Джулия была очень терпелива. На каждую боль или недомогание старалась не реагировать. Мы после вспомнили ее участившиеся в последнее время головные боли, тошноту, которую она объясняла сначала беременностью, после, мигренью. Так и шутила, мол, у меня болезнь аристократов.

Врачи разводили руками. Только чудо. Молитесь…

Скольким безнадежным больным они эту фразу говорили. Знаешь, что чудо не случится, но все равно надежду не теряешь. Она тихо тлеет в твоей уже застывающей, скорбящей душе, пока окончательно не потухнет.

Человек живет, и у него всегда ложная уверенность, что с ним ничего плохого не случится. Беда его не коснется. Что все это предназначено для других, а он избранный. Весь мир крутится чуть ли не вокруг него.

Какая чушь!

Он это понимает, когда беда его не только касается, а уже терзает в клочья, душит в объятиях…

Джулия наотрез отказалась от химиотерапии, не хотела сталкиваться с ее последствиями. Она была глубоко религиозным человеком, фаталисткой по натуре. Она просто молча и покорно приняла этот самый страшный и смертельный удар судьбы в своей молодой, еще не познавшей полное счастье жизни. Попросила любимую Библию, и она до самой ее кончины находилась над ее головой сначала в палате, позже дома.

Проконсультировавшись с авторитетами в этой области, мы вконец отчаялись. И не стали настаивать. Все было бесполезно. Мы обрекли бы ее на дополнительные муки.

Думаю, излишне говорить, что я почти днем и ночью находился рядом. Но, к сожалению, не до конца…

– Вы хотите сказать, что, когда она… она… вас не было рядом? – уже почти рыдая, спросила Аталай. Ганмуратбек неуклюже попытался вытереть ей глаза, но только оцарапал своими мозолями. Наконец она в истерике укусила его за палец, и он обиженно оставил ее в покое.

– Господи, ну что это такое, – начала причитать зареванная, – как кому-то хорошо, ты обязательно какую-то гадость придумываешь… Ой, что это я сказала? Это все вы! Вы!.. – огрызнулась она в слезах на рассказчика.

– Нет, меня не было… – Длинный нервно затеребил пальцами по столу. – И не спрашивайте, я сам…

Через недели две ей стало чуть лучше, и она с помощью медсестер стала ходить. Что только врачи ей не вливали!

Джулия попросилась домой. Так и высказалась: хочу умереть дома. Я, конечно, пытался отогнать эти мысли, но как только сталкивался с ее спокойными, печально улыбающимися глазами, которые, кажется, жили своей отдельной жизнью на ее почти прозрачном лице, терялся и замолкал. Джулия сама понимала и чувствовала свое состояние – она все-таки была медиком. К тому времени ей уже назначили специальные обезболивающие, которые постепенно увеличивались в дозах.

Мы перевезли ее в наш дом. Родители хотели ее к себе забрать, она отказалась.

В этом доме мы провели самые счастливые дни своей жизни. Превратили его в уютный уголочек нашего родного города: с запахом пахлавы и ароматного плова, с согревающим душу бакинским шансоном – Бока у нас “пел” постоянно, с мугамом, с радушными гостями, друзьями… Наша кровинка Тимур родился здесь, в атмосфере любви и счастья. Здесь должны были воплотиться наши бурные фантазии. Например, мы хотели достроить третий этаж со стеклянными стенами, с оранжереей, с цветочными клумбами.

Наши несбыточные уже мечты…

За Джулией был организован тщательный уход. Квалифицированные врачи, казалось, больше времени проводили у нас, чем в клиниках. При Джулии постоянно присутствовали две медсестры. Одна в последующем вообще поселилась у нас. Роза и бабушка сидели при ней, почти не отлучаясь. Джуля иногда сама отсылала их, чтобы остаться со мной наедине. В такие минуты она брала мою руку под одеяло, и мы обычно молча смотрели друг другу в глаза или что-то вспоминали из прежней жизни, пока она не засыпала.

Через некоторое время Джулия уже не могла ходить. Ела все хуже, впрочем, ее иссякшие силы все чаще поддерживала капельница. Редко смотрела телевизор, предпочитала, чтобы ей вслух читали что-то из Библии, так и засыпала. Перед смертью она впала в беспамятство. Не узнавала родных.

Все близкие нам люди регулярно наведывались. Но к Джуле заходили лишь те, кого она сама хотела видеть. Я всегда буду благодарен Гаянэ. Она каждый день приходила. Сама в шоковом состоянии из-за смерти мужа, она при ней находила в себе силы для шуток. Старалась хоть как-то отвлечь, подбодрить…

Однажды, когда ей было чуть лучше, пустила к себе Размика Аллахвердяна. Старик вышел от нее почти счастливым. Она с Гаянкой поприкалывались над ним, обсуждали его интимные отношения с Люськой.

Инесса Андреевна высохла как скелет. Несчастье с любимой внучкой сломило ее. Некогда с царственной осанкой, она теперь двигалась по дому как тень, еле выпрямляя спину, которая все больше горбилась. Я почти до самой ее смерти – она умерла через два года после изложенных событий – ни разу не видел в ее глазах ни слезинки. Они как будто высохли от горя.

А глаза у родителей Джулии не высыхали. Впрочем, и они старались при ней держаться бодро. Все пытались уверить, что с каждым днем ей становится лучше. С Тимуром больше времени проводила Аракся и поселившаяся у нас медсестра Татьяна. Родные этой доброй девушки держали в пригороде Москвы несколько коз, молоко которых начало заменять сыну материнское. Джулия категорически была против кормления ребенка искусственными смесями. Она упорно продолжала контролировать этот процесс, пока была в состоянии.

Как-то заехал Мансур. Он по привычке отказался подняться в дом, пообщался во дворе с братьями, которые почти безвылазно дежурили у меня дома. Ночью по очереди оставались у Иннокентия. Я инструктировал их и по поводу Мансурова. Но, как ни странно, тот больше не заводил разговор про дело Багдасаряна.

Меня очень озадачило, когда Джулия позвала к себе Наилю, однажды зашедшую к нам с братьями. О чем они говорили битый час, никто не узнал. Жена попросила даже удивленную Гаянку оставить их наедине. Саламова вышла от нее с распухшими и заплаканными глазами, за что мы ее поругали. Не ответив, она птицей пролетела по ступенькам и юркнула в машину. Павел отвез ее домой. Позже Романов мне сказал, что она всю дорогу ревела, так и не ответив, в чем дело.

Впрочем, мы были в таком ступоре, что скоро забыли об этом довольно странном случае. Джулия никогда не была близка с Наилей, наоборот, казалось, относилась к ней настороженно. Да и общались-то они всего пару раз…

Арам заехал лишь однажды ранним утром. Было холодно и мы вошли в дом. Некоторое время молча сидели за столом, пили чай. Он даже не спросил про состояние жены. Мы это “обсудили” глазами.

Я рассказал про разговор с Мансуровым. О своих опасениях. Немного подумав, он согласился, что мне грозит опасность. Он не сказал нам – я понял, что и у него чемоданное настроение на тот свет. Казалось, хуже Арам никогда не выглядел.

– Хочешь, завалю его. Мне уже все равно… – он безразлично предложил.

Я покачал головой:

– Это осложнит ситуацию. Есть фактор Корейца.

– Ну, как знаешь…

– Ты разобрался с домом?

Он кивнул:

– Я там с Марго. Мы зарегистрировались. После моей смерти она унаследует мое состояние. Я кое-что накопил за время своей, в общем-то, не то волчьей, не то собачьей жизни, – он печально улыбнулся. – Знаешь, я благодарен Богу за Марго. И тебе за то, что подарил нам этот чудный уголок. Хоть в конце жизни я познал, что такое настоящее счастье. Жаль, оно продлится недолго.

– Арам, там трупы!