Золотая карта

– Ну, родная, за встречу, – поднял с довольной улыбкой Дима рюмку и, залпом выпив, закусил солеными огурцами.

– Ну, родной, за встречу, – подыграла Наташа и проделала ту же процедуру с рюмкой и огурцами.

Наевшись до отвала, Дима в знак благодарности поднял Наташу со стула на руки и, тихонько целуя, понес в зал, где, продолжая целовать, поставил ее на ноги и медленно начал расстегивать пуговки соблазнительного халата, скрывавшего все прелести женской фигуры. Затем, продолжая целовать, расстегнул лифчик и, став на колени, зубами вцепившись в узкие трусики, стал стягивать их вниз, осторожно касаясь руками гладких длинных ног. Закончив с трусиками лаская кончиком языка ее тело, двинулся в обратный путь, не забывая руками гладить интимную часть женского естества. Он впился в эту часть как пиявка, руками схватившись за круглые ягодицы, отчего она громко застонала и крепче прижала его голову к своему животу, и медленно опустилась на диван, откинувшись назад. Наконец, убедившись, что оба возбуждены до предела, они приняли обыкновенную позу, и он нырнул в раскрытый цветок меж ее ног, и оба они зашлись в захватывающем порыве безумной страсти. Длительная разлука дала о себе знать, и они занимались этим, не в силах остановиться, принимая разные положения и изобретая новые позы.

* * *

Как приятно вдохнуть полной грудью свежий бодрящий воздух, когда оказываешься на улице после нескольких дней заточения в ментовских апартаментах, после бессонных ночей, сопровождаемых бесконечными допросами и унижениями!

Постояв немного у крыльца отделения милиции, Татаринцев, не оглядываясь назад, на ходу прикуривая сигарету, направился к месту жительства, в одну из комнатушек общаги геологоразведочной экспедиции. Из-за бесконечных допросов Кудашова настроение у него было скверное, но голова была занята другим. Не заходя в свою комнату, он прошел по коридору до конца и постучался в одну из обшарпанных дверей. Ответа не последовало. «Где же он, сукин сын, бродит, этот Арсанов?» Сейчас во что бы то ни стало надо поймать его! Что у него там, в голове, попробуй разберись. Возьмет и захочет обменять на новый свой бушлат, выдаваемый раз в три года, и ищи потом его среди кучи тряпок. А как выманить этот бушлат у него на время, он даже не раздумывал. Что может быть проще!

* * *

На исходе третьего дня любовных утех Арсанов решил сходить в контору и заодно проверить свое жилище. Как бы там ни сложилось у него с Наташей, комнату надо придержать, всякое в жизни бывает.

– Наташа! Куда ты мой бушлат закинула? Прохладно сегодня на улице, – сказал он, разбирая вещи на вешалке. – Пройдусь я немного.

– Ты собрался в контору? – отозвалась она. – Обратно пойдешь – захвати молока и хлеба, а бушлат твой я повесила в шифоньер.

– Да, и схожу в общагу, посмотрю, как там моя конура, заодно и ребят проведаю, – буркнул Дима и стал надевать бушлат.

На улице в самом деле стояла прохладная погода. Арсанов к начальнику заходить не стал и быстро управился с делами в «конторе». При входе в свою комнату зацепился бушлатом за дверь, отчего подкладка бушлата хрустнула, и из нее выпал аккуратно сложенный лист бумаги. Развернув лист и изучив содержимое, Арсанов сел на кровать и, бледнея, ударил ладонью себя по лбу.

Это была карта. Карта маршрута экспедиции со всеми пометками пройденных участков.

«Почерк не Стрельцова, – подумал он, – его бы почерк я узнал. А чей же?»

– Мразь! Ох, падла, мразь! – вскрикнул он, соскакивая с кровати. – Не зря я опасался этого Татаринцева. Почерк на карте его! Значит, втихую вел свои записи. Да и смерть Стрельца, как называли его за спиной, неправдоподобна, пусть менты заново все обшарят, может, эта карта прольет свет на все.

Он опять задумался: «Как же карта оказалась зашитой в моем бушлате? Значит, Татаринцев подстраховался на случай, если менты начнут его шмонать, у него ничего не окажется, а нас бы трогать они не стали. Не зря он в последний вечер залез в палату пораньше и что-то там копошился, видать, тогда и зашил карту под подкладку. Надо идти к Кудашову».

В дверь постучали и, не дождавшись ответа, открыли. В дверном проеме стоял Татаринцев.

– Здорово, Димон, ты где это пропадаешь? С утра ищу тебя, – и, увидев в руках у Арсанова карту, прищурился.

– Вот искал твою карту в бушлате и, видишь, нашел. Гляжу, аккуратно чертишь? – держа в руках карту, отозвался Арсанов. – Схожу, отдам Кудашову, может пригодиться, как думаешь?

– Карту нашел! Это хорошо! Весь бушлат изрезал! Оказывается, я случайно ее в твой зашил. Вот ведь голова садовая, – крутя пальцем у виска, ответил Татаринцев. – А карту отдай, ни к чему она тебе, все равно не разберешься.

– А мне разбираться не надо! Пусть Кудашов разбирается, дело Стрельца подымает, есть у меня сомнения, Ванюша, что это твоих рук дело.

– Сомнение, Димон, это не доказательство, и нечего меня сверлить взглядом, чист я, чист, потому и отпустили.

– Отпустили – так возьмут обратно, если понадобится, а карту я не отдам.

– Не отдашь, значит? А если в долю возьму, вместе будем артельничать? Ты же не знаешь, что нашел там Стрелец. Верняк, понимаешь. Верняк! Второй раз такого может и не быть.

– Верняк, говоришь? Я, Ванюша, всегда догадывался, что ты мразь, – закончил Арсанов и стал надевать бушлат.

Больше медлить было нельзя. Последний шанс с долей тоже не помог, а свое из-за какого-то сморчка упускать не хотелось. Татаринцев левой рукой вытащил из-за пояса нож, который не оставлял нигде и, развернувшись боком, со всей силы всадил его через распахнутый бушлат в область сердца. Арсанов был парнем крепким, и вряд ли Татаринцев в рукопашной легко бы с ним справился, но от неожиданного удара его ничего не спасло, и он, вцепившись в рукоятку ножа обеими руками, медленно оседал. Татаринцев не стал смотреть, как Арсанов забьется в предсмертной агонии, выдернул нож из скрючившегося от боли правдоискателя, вытер о его одежду и, забрав карту, на ходу засовывая нож в ножны, вышел в коридор. «Сначала нужно надежно спрятать карту. Но куда?» И, подумав немного, спустился в подвальное помещение общаги. Тайник получился неплохим, при отрицательном исходе карта могла пролежать там долго. «Что дальше делать? Как выкручиваться? Податься в Сусуман? Найдут. На материк? Рано или поздно вычислят и объявят во всесоюзный розыск, а это разрушит всю перспективу. Идти с повинной и постараться получить поменьше сроку? О существовании карты, кроме меня, сейчас никто не знает. Что же делать? Что же делать?» С такими мыслями Татаринцев не заметил, как оказался у дверей своей комнатушки. Открыть дверь он не успел. Кто-то, сзади сильно толкнув, стал заламывать ему руки. С силой оттолкнувшись двумя ногами от косяка двери, Иван хотел освободиться, но выскочившие из дверей двое парней лет по двадцать пять завалили его на пол и щелкнули по заломанным рукам «браслетом». Оказалось, один из обитателей общаги, возвращаясь с работы, все же увидел выходившего Татаринцева, так как жил рядом с Арсановым, а пройдя мимо его комнаты, услышал стоны и, приоткрыв дверь, обнаружил геолога в луже крови. Не раздумывая, спустившись на первый этаж, позвонил от коменданта в отделение, и буквально через полчаса опера прибыли на место преступления, где и взяли Татаринцева.

Нож он свой не успел выкинуть, улики были налицо, и прокурор вынес вердикт, определив по статье 102 «За умышленное убийство из хулиганских побуждений», лишение свободы сроком на 15 лет, вследствие чего осужденный Татаринцев был этапирован в одну из колымских тюрем.

Отсидев четверть срока из положенного, с Колымы он был этапирован в один из иркутских лагерей, «Краслаг», как именовался он в народе. Лагерь, куда определили Татаринцева по прозвищу Татарин, расположился недалеко от реки Уда и занимался обработкой и валкой леса. Первые годы пребывания в «Краслаге» Татаринцев ходил в промзону, где работал на пилораме. А позднее лагерное начальство, ничего плохого не заметив за этим «мужиком», выпустило его на делянку, переведя в бригаду Назара – худого длинного мужика лет сорока.

С зоны выводили в семь утра и, проверив по личным карточкам с фотографией осужденного, сажали в автозак. Молодые солдаты, проходящие срочную службу в рядах доблестной Советской Армии, с автоматами и овчарками стояли вокруг автозака на случай побега. По погружении всей бригады решетки закрывались на замок и запускались солдаты-охранники, располагавшиеся напротив. Так и ехали часа два сквозь сон, рассматривая друг друга. На делянку заезжали по лежневке, специально сделанной руками тех же зеков. По приезду на место выгружали опять по одному и строго по карточкам около караульного помещения, по окончании чего зеки уходили на территорию, которую по периметру каждые два часа обходили солдаты с собаками. Кроме этого солдаты ходили по делянке с карточками осужденных по два человека без оружия, проверяя зеков во время работы. Солдаты срочной службы, по воле судьбы оказавшиеся по эту сторону забора, и зеки всегда находили общий язык и жили без проблем. Некоторые даже чифирили вместе, и ничего зазорного в этом не было. Татаринцев в бригаде работал вальщиком, а в помощниках у него бегал черноволосый мужичок лет сорока пяти – пятидесяти с толстыми губами по кличке Кузя. В последующие годы пребывания они как-то сблизились, Кузя сидел уже третий срок, проходя по золотой статье 167. Со временем Кузя пересел на «рогач» по погрузке леса на лесовозы. На лесовозах работали вольнонаемные водители, приехавшие на заработки, или же местные жители. Но, какие бы ни были, они Кузю не забывали: то пачку чая, то сигарет, а то и водяру подбросят. Естественно, последнее за свои деньги. Кузя в свою очередь охотно делился с Татаринцевым. В одну из посиделок Татаринцев проговорился Кузе о карте. Тот разговора всерьез не принял. Тогда, детально объяснив суть дела, Татаринцев предложил Кузе после освобождения вместе попробовать помыть золото.

– Эх, Татарин, хороший ты кореш, если открыл мне свою тайну. Но, прикинь, когда я освобожусь, мне будет уже за пятьдесят, бегать по сопкам силенок может не хватить. А ты думаешь, никто по вашему маршруту не прошел? – с какой-то детской надеждой, посмотрев на Татаринцева, спросил Кузя.

– Может, и прошел, но там участков было четыре. Сдается мне, хоть один да останется.

– А если нет?

– Да вряд ли, – закончил разговор Татаринцев.

Через три года после этого разговора Кузя освободился, Татаринцеву же оставалось досиживать полтора года. В течение этих полутора лет Кузя не забывал старого кореша, время от времени отправляя передачи или письмецо. Последнюю передачу Иван получил из Кемеровской области, где, судя по всему, собирался осесть Кузя. Освободившись по истечении срока, от звонка до звонка, Татаринцев перебрался в Усть-Неру. Старую общагу геологоразведочной экспедиции он нашел без труда, потому как за пятнадцать лет отлучки не забывал об этом. Спустившись в подвал, посветил там заранее купленным карманным фонариком и стал пробираться к тайнику. К нему, похоже, никто не прикасался. Пошарив руками, Иван выудил завернутый в целлофановый пакет сверток. Карта сохранилась прекрасно. Поднявшись из подвала, он отправился в местную столовку. Женщина, орудовавшая в посудомойке при входе, чем-то напоминала Марию, девчушку, когда-то влюбленную в Татаринцева. Для начала плотно поев, Татаринцев решил подойти к ней.

– Мария, – тихонько шепнул он.

Женщина вздрогнула и, повернувшись, устремила взгляд на незнакомца.

– Ваня, ты?

– Мария, – еще раз произнес он. – Узнала?

– С трудом, Ваня, с трудом. Из-за твоих игривых глаз только, – обрадовано сказала она. – Ты откуда?

– Давай, Мария, потом все. Я схожу в магазин. Посидим, вспомним прошлое, поговорим о настоящем, ну, как ты?

– Ладно, Вань, на тебе адресок мой, – она достала из кармана ручку и клочок бумаги, написала свои координаты. – Ты иди в магазин, а я сейчас закончу и поеду домой, приготовлю что-нибудь. До сих пор не верится… Ведь столько лет не виделись!

Вот так Иван Татаринцев, встретив старую знакомую, обрел свою будущую жену Марию Афанасьевну, в последующем Татаринцеву, со своим домом и дворовыми постройками на окраине Усть-Неры, лет восемь тому назад похоронившую прежнего мужа.

* * *

«Кукурузник» АН-2 с двенадцатью пассажирами на борту, проваливаясь в воздушных ямах, приближался к аэропорту Усть-Неры. Экипаж самолета, проделавший многочасовой рейс, благополучно приземлил «Аннушку». Схватив свои пожитки, Олег Свиридов и Федька – Фан – сошли на колымскую землю навстречу предстоящим приключениям. Из аэропорта до города доехали на автобусе. Вытащив адресок, выданный дядей Колей, навели справки у проходившей мимо женщины и побрели на окраину города в поисках деревянного дома, указанного на листочке. Петлять долго не пришлось – нужный номер отыскали быстро.

Хозяин дома Иван Татаринцев встретил их с непонимающим взглядом, но, когда Олег протянул ему запечатанную в конверт «маляву», написанную дядей Колей, прищурив глаза, стал внимательно читать. «Здорово, кореш! Твое послание получил! И еще раз повторяю: я стар и здоровьем не богат. Какая тебе от меня помощь?! Посему подобрал себе замену из двух крепких “фуцанов”, которые тебе, надеюсь, очень пригодятся. “Фуцаны” должны быть надежные, я с ними кантовался месяца три в леспромхозе, где и проживаю доселе. Думаю, если не вытяните пустышку, за «рабсилу» меня еще отблагодаришь. Ну, ты сам присматривайся и решай, что с ними делать, подробностей они не знают»

– От Кузи, значит? – отрываясь от чтения, проговорил Татаринцев. – Ну что ж, «кенты» моего кореша – мои «кенты», заходите в избу. Марьюшка, накрой на стол, гости у нас с «материка». Да, и заначку пошмонай.

Женщина накрыла на стол, достала из заначки бутылку самогонки и, поняв, что разговор будет серьезный, незаметно исчезла.

– Как там Кузя, седеет помаленьку? – начал разговор издалека Татаринцев.

– Имеете в виду дядю Колю? – переспросил Олег.

– Его, горемычного, его. Кличка-то у него Кузя. Аль не знали? Ну да хай с ним! Так вы золотишком интересуетесь?